Дивная книга истин - Сара Уинман

Сара Уинман

Дивная книга истин

Sarah Winman

A YEAR OF MARVELLOUS WAYS

Copyright ©2015 Sarah Winman

The right of Sarah Winman to be identifi ed as the Author of the Work has been asserted by her in accordance with the Copyright, Designs and Patents. Act 1988

All rights reserved

First published in 2015 by Tinder Press.

An imprint of Headline Publishing Group.

© В. Дорогокупля, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

Посвящается Пэтси

Мы умираем с теми, кто умирает; глядите —Они уходят и нас уводят с собой.Мы рождаемся с теми, кто умер; глядите —Они приходят и нас приводят с собой.

I

1

И вот она, уже древней старухой, стоит у дороги и ждет.

С той поры, как ей пошел девяностый год, Дивния Лад проводила добрую половину каждого дня в ожидании – но не смерти, как вы могли бы подумать, учитывая ее возраст. Она и сама толком не знала, чего именно ждет, поскольку за этим не стоял какой-либо четкий образ. По сути, это было всего лишь предчувствие, принесенное на хвостовом перышке сновидения – одного из сновидений Газетного Джека, упокой Господь его душу, – которое пролетело над предрассветным ландшафтом сна и, не давшись ей в руки, исчезло за линией горизонта, в пламени восходящего солнца. Но общий смысл послания был ясен: Жди, осталось уже недолго.

Она поправила резинку массивных очков, сдвинув их ближе к переносице. Глаза ее, многократно увеличенные толстыми линзами, были голубыми, как поверхность моря, и такими же переменчивыми. Она осмотрела участок дороги, прежде внушительно именовавшейся Главным трактом, а ныне лишь изредка используемой грузовиками окрестных фермеров, когда они спрямляли путь до Труро[1]. Десять однотипных гранитных домов вдоль дороги – построенных сотню лет назад для батраков, которые трудились на полях и в садах крупных поместий, – давно уже стояли нежилыми; и лишь побеги дрока и ежевики, вездесущие, как сплетни, проникали внутрь через щели в заколоченных окнах.

Строго говоря, Сент-Офер не мог считаться полноценным селением, поскольку приходская церковь, давшая свое имя этой кучке зданий, стояла особняком, в приливной бухте ниже по течению реки. Не было здесь и школы – ближайшая находилась в двух милях к западу, в прибрежном поселке с чудным названием Смыто-Прочь, полностью оправдавшимся не далее как этой весной, когда резкое потепление после обильных снегопадов естественным порядком переросло в потоп. При всем том Сент-Офер мог по праву гордиться наличием собственной пекарни.

В былые времена приезжие часто называли эту деревушку Пекарней, не поминая всуе святого Офера, – а все потому, что миссис Хард, хозяйку данного заведения, угораздило написать слово ПЕКАРНЯ большими красными буквами на сером скате шиферной крыши, что создавало изысканный контраст с некогда белыми стенами здания.

По утрам, когда печь нагревалась до рабочей кондиции, миссис Хард била в колокол, оповещая об этом своих клиентов, а заодно (сама того не ведая) и всех утопленников от мыса Лизард до островов Силли, ибо колокол некогда был добыт с затонувшего судна. Услышав звон, деревенские хозяйки спешили к ней с заготовленными пирогами и караваями, чтобы поместить их в алый печной зев. Миссис Хард прозвала свою печь «маленьким адом» – и адские муки грозили тем, кто по ошибке уносил чужой пирог вместо своего. Во всяком случае, так она говорила детишкам, присланным забирать доведенные до готовности изделия своих матерей. Пророчество это стало причиной множества беспокойных ночей, когда малыши тряслись под штопаными-перештопаными простынями, представляя себе кошмарные последствия такого, пусть даже невольного, хищения.

В ту пору жизнь здесь била ключом, и вся округа съезжалась в деревню за выпечкой. Ну а теперь, в 1947 году, здесь царило безлюдье, напоминая о неумолимости уходящего времени.

Легкий бриз развевал и спутывал волосы старой женщины. Она подняла взгляд к небу. Лилово-серые, насыщенные влагой тучи висели низко, но Дивния понадеялась, что они не прольются дождем.

Летите прочь, попросила она их шепотом.

Перешла дорогу и остановилась перед зданием пекарни. Поставила фонарь на ступеньку и крепко прижала ладони к обшарпанной, потрескавшейся двери.

Миссис Хард? – позвала она тихо.

Однажды миссис Хард сказала Дивнии, что с ее редкостным умением терпеть и ждать она наверняка дождется в жизни всего самого лучшего.

Пейшенс[2] – вот как должен был назвать тебя отец, сказала она. Пейшенс.

Но я вовсе не такая уж терпеливая, возразила Дивния, я скорее радетельная.

Миссис Хард взглянула сверху вниз на босоногую девчонку в лохмотьях, употреблявшую такие странные слова, и подумала, что негоже растить ребенка в лесной глуши, где она бродит сама по себе, как корнуэльские черные свиньи. Девочке нужна мать.

Тебе нужна мать, сказала миссис Хард.

У меня была мама, сказала Дивния.

Нет, у тебя было не бог весть что, сказала миссис Хард. Но я могла бы заменить тебе мать.

Она подождала ответа, однако ни звука не слетело с губ испуганно замершей девочки. Миссис Хард покачала головой.

Но ты хотя бы запомни, что терпение есть истинная добродетель, ибо терпение угодно Богу, сказала она.

Миссис Хард любила слово «богоугодный». И Бога она любила тоже, разумеется. После того как ее супруг в 1857 году отбыл в Южную Африку с намерением урвать большой куш на золотых россыпях, его место в доме немедля занял возлюбленный Иисус за компанию с приходским священником, также не обделенным любовью хозяйки. Смена домочадцев прошла легко и беспроблемно, чего нельзя было сказать о делах ее мужа, которые с первой же старательской заявки пошли наперекосяк, и бедолага мотался от прииска к прииску по всему Ранду[3], пока не сгинул в чужеземных дебрях, так и не отыскав золотой ключик, способный открыть дверь в светлое будущее.

ХВАЛА ТЕБЕ, ГОСПОДЬ, ЖИЗНЬ НОВУЮ ВДОХНИ В МЕНЯ.

Эту строку из церковного гимна миссис Хард начертала над дверью пекарни, когда пришло известие о смерти мужа. Впоследствии кто-то – старуха Дивния улыбнулась, разглядев остатки выцветшей надписи и вспомнив, как плохо отмывалась охряная краска с ее детских рук, – кто-то изменил слово «ХВАЛА» на «ХЛЕБА», а миссис Хард так и осталась в неведении, ибо редко устремляла взгляд ввысь.

Я думаю, спасение придет к нам снизу, от земли, однажды сказала она Дивнии.

Как выкопанная картошка? – уточнила девочка.

Сверху донесся скрип флюгера. Октябрьские сумерки разом накрыли деревню, как стая ворон вмиг накрывает падаль.

Вот и ноябрь уже на подходе, подумала Дивния.

Живые огоньки далеких деревень служили печальным намеком на запустение этой. Она достала из кармана спички, зажгла керосиновую лампу и, выйдя на середину дороги, подняла ее над головой. Я все еще здесь, говорил этот сигнал, обращенный к холмам вдали.

Желтый свет лампы упал на живую изгородь, перед которой из клумбы с полегшими примулами торчал гранитный крест. Дивния всегда считала эту идею неудачной: крест возвели наспех после Первой войны, как она ее называла теперь. На нем, под цифрами «1914–1918», были выбиты имена павших мужчин деревни. Она помнила еще одно имя, не включенное в этот список: Симеон Рандл.

В 1914 году, когда война, как неудержимый прилив, нахлынула на дотоле ничего не подозревавший берег, жизнь в деревне практически остановилась. Больше не было ярмарок, не было танцев и парусных гонок, потому что мужчины ушли на фронт, а всем прочим только и оставалось, что ждать их возвращения.

Без мужчин деревня умирает, говорила Дивния, и с их деревней происходило именно это.

Не обделенный любовью священник был переведен в другой приход – аж в лондонском Сити, – а вскоре после того миссис Хард узнала, что он погиб при бомбежке города цеппелинами. Тогда миссис Хард вышла на берег Малого Иордана, как она именовала здешнюю речку, легла на траву и пожелала, чтобы жизнь ее закончилась. И столь велика была сила этого желания, что жизнь не замедлила его исполнить, – и печь в старой пекарне погасла, и Господь пробил последний отбой. Оставшиеся жители деревни без устали молились о мире, но их молитвы всякий раз получали в небесной канцелярии штамп «Вернуть отправителю». Между тем список павших неумолимо рос.

Но вот одним теплым майским утром Мир объявился – ибо таковым было имя ребенка, рожденного за шесть месяцев до прекращения великого побоища. Родилось дитя позже срока, словно не желало выходить из материнской утробы под грохот пушек, в атмосфере убийственного безумия; и все попытки как-то ускорить роды долго не давали результатов. А когда роды все-таки начались, они были крайне тяжелыми. Как будто девочка – а это оказалась девочка – знала об ужасах, творящихся снаружи. Выходила она ногами вперед, с застреванием головки, а ручки и ножки были опутаны пуповиной. Как у теленка.