Собачий вальс - Леонид Андреев

Леонид Николаевич Андреев

Собачий вальс

Поэма одиночества

Действующие лица

Генрих Тиле.

Карл Тиле.

Елизавета.

Александров, по прозвищу Феклуша.

Счастливая Женя.

Тизенгаузен Андрей Андреевич.

Ермолаев Дмитрий Иванович.

Иван, лакей.

Маляры.

Четыре действия; в третьем действии две картины.

Действие первое

За стеной поют песенку маляры. Песенка тихая, без слов, монотонная.

У письменного стола Генриха Тиле сидит его брат Карл, студент. Квартира новая, еще не вполне отделанная, и комната, в которой находится Карл Тиле, также не закончена. По назначению это гостиная, и уже в соответствующем строгом порядке расставлена новенькая мебель: кресла, полукресла, круглый стол перед диваном, овальное зеркало; но нет ковров, нет драпри и картин. И стоит посередине небольшой стол, накрытый для обеда. Все в комнате угловато, холодно, безжизненно – жизнь еще не начиналась. Слишком сильно блестит новенький рояль, но на пюпитре уже разложены ноты. Карл Тиле один; возится у стола с отмычкой.

Карл. Маляры поют. (Легким свистом вторит тихой песенке без слов. Затем негромко ударяет ладонью по столу и произносит:) – Так. (И еще два раза через равные промежутки сосредоточенно ударяет ладонью по столу, произнося:) Так. – Так. (После некоторой паузы:) Вот я сейчас открыл отмычкой стол у брата Генриха, искал денег, чтобы взять. Но нашел только двадцать пять рублей. Этого мало. (И снова равномерно и сосредоточенно ударяет ладонью:) Так. – Так. – Так. – Интересно: знает ли брат мой Генрих, – Генрих Тиле, – что я шулер, живу игрой, краду – ищу женщину, чтобы поступить к ней на содержание? Нет, не знает. Он не умный человек, брат мой Генрих. Нет. Нет. Теперь он подумает, что двадцать пять рублей украли маляры, или ничего не заметит, подумает, что ошибся. Брат Карл! – говорит он. – Брат Карл! Так. А мог бы я – если бы у Генриха были большие деньги, о, очень большие, конечно! – и если бы можно незаметно, о, незаметно, конечно! – мог бы я убить Генриха, брата моего Генриха Тиле? – Надо пройти по комнате. (Встает и два раза проходит по комнате взад и вперед: длинный, прямой, в длинном студенческом сюртуке, широко и деревянно висящем на выдавшихся лопатках. Гладко причесанную, лоснящуюся голову подпирает непомерно высокий темно-синий воротник. Лицо Карла сухо, несколько сурово, правильно и строго прилично. Снова садится у стола и трижды ударяет ладонью, произнося:) Так. – Так. – Так. – Маляры поют. Печальная песенка. Нет, тихая песенка. Я шулер, но я люблю печальное, а у брата Генриха нет вкуса, он бездарен. И новая квартира его ужасна. И есть в ней что-то, что располагает к преступлению. Маляры поют.

Слегка подсвистывает песенке. Слышит стук дверей в прихожей, голоса и, встав неторопливо, теми же прямыми шагами прохаживается по комнате. Входят: Генрих Тилей его сослуживцы – Ермолаев, Дмитрий Иванович, кряжистый человек русской складки, с большой бородой, и Тизенгаузен, Андрей Андреевич. Позади всех, счастливо и смущенно улыбаясь, идет Феклуша – таково его прозвище – товарищ Генриха Тиле по первым классам гимназия.

Тиле. Здравствуй, Карл. Как ты поживаешь?

Карл. Здравствуй, Генрих. Спасибо. А ты как?

Тиле. Благодарю, очень хорошо. Господа, вы все знакомы с братом моим Карлом? Карл, это мои товарищи по банку, весьма уважаемые мною люди.

Тизенгаузен. Здравствуйте, Карл Эдуардович.

Ермолаев. Ермолаев. Очень приятно познакомиться. Вы очень похожи на вашего старшего брата, чрезвычайно.

Тиле. О да, мы очень схожи. Славный парень, серьезный работник. А этот господин, Карл, называется Феклуша – ты уже познакомился? Он называется Феклуша. (Смеется.) Мы учились вместе в Петершуле[1], и его выгнали из второго класса, и в жизни ему не повезло. Феклуша, тебя выгнали из второго класса, а? (Смеется.)

Феклуша. Из третьего, Генрих Эдуардович. По неспособности; поведения я был отличного.

Тиле. Он говорит: по неспособности! (Смеется.) И вчера я встретил его на Невском: был сильный дождь, и уже прошло двадцать лет, как мы расстались, но я его узнал. И он шел очень быстро. Ты бежал, Феклуша?

Феклуша. Дождь, Генрих Эдуардович, а я без зонтика. Бежал.

Тиле. И на сегодня я пригласил его к обеду. Но прошу извинить, господа, если обед будет не таков, каким желал бы вас угостить на моей новой семейной квартире. Это мой первый не ресторанный обед, и я не могу поручиться за опытность моей новой кухарки.

Ермолаев. Ну что вы, Генрих Эдуардович, какие могут быть извинения! Только бы мы вас не стеснили.

Тиле. О нет. Я рад.

Тизенгаузен. Какие извинения! Наоборот, я очень польщен, Генрих, что ты позвал меня к первому твоему не ресторанному обеду. Когда ты женишься и у тебя будет порядок, ты забудешь старого друга Андрея Тизенгаузена.

Тиле. У меня будет порядок, но я никогда не забываю старых друзей. Сиди спокойно и кури твою сигару.

Ермолаев (Карлу). Не вас ли я видел, Карл Эдуардович, на прошедшей неделе у Донона[2]? Вы сидели еще с каким-то офицером, кажется, гвардейцем, и барыней.

Карл (лжет). Нет. Я не бываю у Донона.

Тиле. Карл не может посещать таких дорогих ресторанов.

Ермолаев. Тогда я ошибся, простите. Но очень похоже.

Тиле. Нет, вы ошиблись, Дмитрий Иванович. Ну как же ты работаешь, Карл, я хочу слышать о твоих успехах.

Карл (лжет). Вчера я сдал второй зачет.

Тиле. О! Это хорошо. Ты – серьезный работник. Но не мешает ли вам эта песенка, господа, я снова ее слышу. Это поют мои маляры.

Тизенгаузен. Но это без слов! Я даже не подумал бы, что это называется песней.

Ермолаев (прислушиваясь). Нет, славно! Есть что-то такое… ямщицкое. Ведь мой отец ямщиком был, Генрих Эдуардович.

Тиле. И мне кажется, что хорошо. Хотя мой отец по происхождению швед, но я уже давно чувствую себя русским, и я это понимаю. Это – русская тоска.

Тизенгаузен. Хотя моя фамилия Тизенгаузен, но я даже не умею говорить по-немецки, я – русский. Тем не менее извини меня, Генрих, – я не понимаю, что это значит: русская тоска?

Тиле. О, это надо чувствовать.

Тизенгаузен. А ты чувствуешь?

Тиле. Сейчас – нет. О, теперь я так счастлив, что не могу чувствовать никакой тоски: русской, шведской, немецкой…

Все смеются.

Тизенгаузен. Вот это настоящие мужественные слова, Генрих! Но пока светло – не покажешь ли ты нам свою новую квартиру? Я умираю от любопытства, я хочу видеть, как ты вьешь свое гнездо: берегись, Генрих, я старый и опытный самец.

Тиле. Нет, ты меня не испугаешь, старый ворчун! (Смеется.) Я еще только счастливый жених, но ты увидишь, какой у меня строгий план. О, ты увидишь!

Ермолаев. Да, приятно бы взглянуть.

Тиле. Прошу вас следовать за мной. Карл, будь добр, посиди с моим Феклушей, пока я буду показывать. Пожалуйста, кури, Феклуша, папиросы на столе.

Выходят. Феклуша, стесняясь, берет папиросу. Карл зажигает и подает ему спичку, в то же время откровенно и холодно рассматривает его.

Феклуша (тянется к спичке). Очень благодарен, я сам…

Карл. Пожалуйста. Почему вас так нелепо зовут: Феклуша? Это женское имя.

Феклуша. Как вам доложить, Карл Эдуардович? Вероятно, за характер… Я всегда был несколько робок, склонен к слезам, а равным образом – излишне тороплив, поспешен в мыслях.

Карл. Почему – равным образом?

Феклуша. Так говорится.

Карл. Нет, так не говорится. Но сегодня вы не торопливы. Вы где служите?

Феклуша. Как вам сказать, Карл Эдуардович? В полиции.

Карл. Что такое?

Феклуша. Нет, нет, я в канцелярии градоначальника, по паспортной части. Генрих Эдуардович знают.

Карл. Много получаете?

Феклуша. Сорок рублей, ну с наградными и так вообще выйдет рублей девяносто. Сущие пустяки.

Карл. Большая семья?

Феклуша. Огромная.

Карл. А отчего вы не поступите в филеры[3]? Это выгоднее, вы могли бы зарабатывать.

Феклуша. Вы шутите! Как можно!

Карл. Нет, я говорю серьезно. Для провокации вы едва ли годитесь, но филером можно бы, не боги горшки обжигают. Сколько зарабатывает хороший филер?

Феклуша. Пустяки, дешевый заработок.

Карл. Нет – а хороший?

Феклуша. А если действительно хороший, то – огромные деньги, Карл Эдуардович! Ну раз вы так дружески, то сознаюсь, как перед отцом родным: пробовал, пытался, но…