Майорат - Эрнст Гофман

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Майорат

Недалеко от берега Балтийского моря стоит родовой замок баронов фон Р., названный Р…зиттен. Его окрестности суровы и пустынны, лишь кое-где на бездонных зыбучих песках растут одинокие былинки, и вместо парка, который обыкновенно украшает замок, к голым стенам господского дома с береговой стороны примыкает тощий сосновый лес, чей вечно сумрачный убор печалит пестрый наряд весны и где вместо радостного ликования пробудившихся к новому веселию птичек раздается лишь ужасающее карканье воронов, пронзительные крики чаек, предвестниц бури. Но стоит удалиться оттуда на четверть часа пути, как в природе произойдет внезапная перемена. Словно волшебством перенесены вы на цветущие поля, тучные пажити и нивы. Перед вами большая богатая деревня с поместительным домом эконома. На приветливой опушке ольхового перелеска виден фундамент большого замка, который собирался возвести здесь один из прежних владельцев. Наследники, жившие в курляндских своих имениях, оставили его недостроенным, также и барон Родерих фон Р., поселившийся в родовом своем поместье, не пожелал продолжать строения, ибо старый уединенный замок более отвечал его мрачному, нелюдимому характеру. Он велел несколько поправить разрушенное здание и затворился в нем с угрюмым дворецким и малочисленной прислугой. В деревне видели его редко, зато часто прохаживался он и разъезжал верхом по морскому берегу, и будто бы не раз замечали издалека, что он говорит с волнами и прислушивается к шуму и кипенью прибоя, словно внимая ответному голосу духа моря.

На самом верху дозорной башни он устроил кабинет, снабженный зрительными трубами и полным набором астрономических инструментов; там днем, глядя на море, он наблюдал корабли, часто пролетавшие на дальнем горизонте, подобно белокрылым морским птицам. Ясные звездные ночи проводил он за астрономическими или, как утверждала молва, астрологическими занятиями, в чем помогал ему старый дворецкий. Вообще при жизни барона ходил слух, что он предался тайной науке, так называемому чернокнижию, и что некая неудачная магическая операция, которая самым чувствительным образом оскорбила один прославленный княжеский дом, послужила причиной его изгнания из Курляндии. Легчайшее напоминание о тамошнем житье повергало его в ужас, однако ж все, что тогда приключилось с ним и возмутило его жизнь, приписывал он единственно только вине своих предков, бесчестно покинувших родовой замок. И дабы по крайней мере на будущее привязать главу семьи к наследственному имению, он установил майорат[1]. Владетельный государь весьма охотно утвердил это учреждение, ибо таким образом отечество приобретало богатую рыцарскими добродетелями фамилию, ветви которой уже укоренились в чужих землях. Меж тем ни сын Родериха, Губерт, ни теперешний владелец майората, которого звали так же, как и его деда, Родерихом, не пожелали жить в родовом замке, и оба остались в Курляндии. Надо полагать, что они, обладая более веселым и жизнерадостным нравом, нежели сумрачный их дед, страшились ужасающей пустынности этих мест. Барон Родерих дозволил поселиться в имении и получать там содержание двум старым незамужним сестрам своего отца, скудно обеспеченным и жившим в нужде. Они-то вместе с престарелой служанкой и населяли маленькие теплые покои бокового флигеля, и, помимо их да повара, занимавшего большую комнату в нижнем этаже, возле кухни, по высоким покоям и залам главного здания бродил только дряхлый егерь, исправлявший вместе с тем должность кастеляна. Вся остальная прислуга жила в деревне у эконома. Только поздней осенью, когда выпадал первый снег и наступало время охоты на волков и кабанов, заброшенный угрюмый замок оживал. Из Курляндии приезжал со своей супругой барон Родерих в сопровождении родственников, друзей и многочисленной охотничьей свиты. Съезжалось соседнее дворянство и даже любители охоты из ближнего города; главное здание и флигель едва могли вместить прибывавших отовсюду гостей, во всех печах и каминах потрескивал щедро разведенный огонь, с раннего утра до поздней ночи жужжали вертелы, по лестницам вверх и вниз сновали сотни веселых людей, господ и слуг; тут гремели сомкнутые бокалы и радостные охотничьи песни; там слышался топот танцующих под звонкую музыку, повсюду громкий смех и ликование; и так от четырех до шести недель кряду замок скорее уподоблялся великолепному постоялому двору на людной проезжей дороге, нежели походил на жилище владельца родового поместья. Это время, насколько дозволяли обстоятельства, барон Родерих посвящал занятиям важным и, покинув шумный круг гостей, исполнял обязанности владельца майората. Он не только требовал подробного отчета о доходах, но и выслушивал всякое предложение об улучшениях, а также малейшие жалобы своих подданных, по мере сил стараясь навести порядок и предупредить всякую обиду и несправедливость. В этих занятиях ему усердно помогал старый стряпчий Ф., перешедший от отца к сыну поверенный в делах фамилии Р. и юстициарий поместий, расположенных в П.; он имел обыкновение выезжать в майоратное имение неделей раньше того дня, на который назначалось прибытие барона.

В 179… году пришло время старику Ф. поехать в Р…зиттен. Каким бы бодрым и свежим он себя ни чувствовал, однако ж полагал, что в семьдесят лет не худо заручиться помощником. Словно в шутку он однажды сказал мне:

— Тезка! (так звал он меня, внучатого своего племянника, крещенного тем же именем, что и он) Тезка! Я думаю, ты не прочь немного проветриться у моря и прокатиться со мной в Р…зиттен. Ты мне славно пособишь в некоторых весьма хлопотливых делах, а кроме того, хоть раз испытаешь себя и присмотришься к дикой охотничьей жизни, когда, утречком написав аккуратно протокол, потом покажешь, что ты способен заглянуть в сверкающие очи непокорному зверю, к примеру длинношерстному свирепому волку или клыкастому кабану, а не то и уложить его метким выстрелом из ружья.

Я столько наслышался всяких чудес о веселой охоте в Р…зиттене и всей душой был предан добрейшему старому деду, а потому известие, что он на сей раз берет меня с собой, обрадовало меня чрезвычайно. Порядком поднаторев в делах, которые ему предстояли, я обещал употребить все старание, чтобы избавить его от всех трудов и забот.

На другой день, завернувшись в теплые шубы, мы сели в повозку и в густую метель, возвещавшую о наступлении зимы, отправились в Р…зиттен. Дорогою старик нарассказал мне немало странных вещей о бароне Родерихе, основавшем майорат и назначившем моего деда, тогда еще совсем молодого человека, своим юстициарием и душеприказчиком. Он говорил о дикой, грубой натуре старого барона, что, по-видимому, унаследовала от него вся семья, и даже нынешний владелец майората, которого мой дед знавал кротким, даже мягкосердечным юношей, год от году становится все мрачнее. Он сказал, что если я хочу что-нибудь значить в глазах барона, то должен вести себя смело и непринужденно, и наконец упомянул о покоях в замке, которые он раз навсегда избрал себе жильем, так как там было тепло, удобно и настолько отдаленно, что мы, когда того пожелаем, можем удалиться от безумного гомона веселящихся гостей. Ему всякий раз приготовляли резиденцию в двух маленьких обвешанных теплыми коврами покоях, рядом с большой судейской залой, во флигеле, напротив того, где жили старые девы.

После скорого, однако ж весьма утомительного путешествия, мы прибыли поздней ночью в Р…зиттен. Было как раз воскресенье, и когда мы проезжали деревню, из корчмы доносились плясовая музыка и веселые крики, дом эконома был освещен сверху донизу, там тоже слышалась музыка и пенье; тем больший ужас наводила пустынная местность, в которой мы скоро очутились. Жалобно и пронзительно завывал морской ветер, и мрачные сосны, словно пробужденные от глубокого волшебного сна, вторили ему глухими стенаниями. Голые черные стены замка высились над снегами; мы остановились перед запертыми воротами. Ни крики, ни щелканье бича, ни стук, ни удары молотком ничто не помогало, словно все вымерло; ни в одном окне не было света. Тут старик грозно закричал во всю мочь:

— Франц! Франц! Куда ты запропастился? Пошевеливайся, черт подери! Мы замерзаем у ворот! Снег до крови нахлестал лицо, пошевеливайся, черт дери!

Завизжала дворовая собака, в нижнем этаже замелькал свет, загремели ключи, и скоро со скрипом растворились тяжелые створки ворот.

— А, добро пожаловать, добро пожаловать, господин стряпчий, угораздило вас в такую несносную погоду!

Так вскричал старый Франц, подняв высоко фонарь; свет ударял ему прямо в лицо, морщинистое и странно скривившееся в приветливой улыбке. Повозка въехала во двор; мы выбрались из нее, и тут только я разглядел необычайную фигуру старого слуги, облаченного в старомодную егерскую ливрею, затейливо расшитую множеством всяких снурков. Над широким белым лбом лежало всего несколько седых прядей, нижняя часть лица обветрела и загрубела, как и полагается охотнику, и хотя напряженные мускулы почти превращали его в причудливую маску, однако глуповатое добродушие, светящееся в глазах старика, играющее на его устах, вновь примиряло с ним.