Заколдованный остров - Алексей Корепанов

Алексей Корепанов

Заколдованный остров

Едва мы к берегу настолько подались,

Что испугали птиц своими парусами,

Как виселицы столб открылся перед нами…

Утро было самым обыкновенным, но со стороны обрыва вдруг подул слабый ветерок. Он слегка качнул увядшие темные цветы на клумбе у дороги и, дав о себе знать, почти сразу же исчез. В его мимолетном появлении не угадывалось никакой угрозы, но Влад почувствовал, как всколыхнулась в душе привычная тревога. Кто знает, чем обернется этот ветерок, не предвестник ли он разгула стихии?

«Всегда в ожидании, всегда в тревоге и ожидании беды, – подумал он и отодвинул бокал с недопитым пивом. – Как все это утомляет…

это ощущение безысходности, обреченности, когда от тебя ровным счетом ничего не зависит… Ну чем ты остановишь Воду, как ускользнешь от Белого Призрака?..»

Он вздохнул, с силой откинулся на спинку легкого плетеного кресла, затрещавшую от такой нагрузки, и уныло посмотрел на небо, вовсе не рассчитывая обнаружить там ответ на свой вопрос. Небо было привычным – серым и низким, – и не происходило в нем никакого движения. Вообще ничего не происходило. Небо было застывшим, оно никогда не приближалось и не удалялось – в отличие от Воды.

Влад еще раз вздохнул и перевел взгляд с небес на землю.

Обнесенная невысокой резной оградой небольшая площадка, уставленная столиками и креслами, располагалась у боковой зеркальной стены кафе, чуть возвышаясь над серыми каменными плитами тротуара. Мостовая находилась гораздо ниже уровня тротуара, через равные промежутки виднелись на ней квадратные сточные решетки, и Влад в который раз подумал о том, что вряд ли эти решетки смогут помочь в случае большой беды. По обеим сторонам улицы, за массивными каменными столбами фонарей, тянулись глухие серые стены домов с чуть покатыми красноватыми черепичными крышами. Кое-где в стыках камней бледно зеленели узкие полоски мха, внося хоть какое-то разнообразие в монотонную поверхность стен, но полоски эти не радовали глаз: слишком уж редкими они были, слишком невзрачными, а если провести по этому шершавому ссохшемуся мху ладонью – он осыпется, превращаясь в труху. И ворота, ведущие во дворики, везде были почти одинаковыми, словно никто не хотел выделяться, привлекать ненужное внимание.

«Наказать, что ли, слугам покрасить мои ворота в какой-нибудь яркий цвет? – тоскливо подумал Влад, машинально крутя пальцами недопитый бокал.

– А зачем? Как бы не накликать… Заявится, завоет у дверей – и все здесь останется по-прежнему. Только уже без тебя…»

Шагах в трехстах от кафе неширокая улица делала поворот и уходила к невидимому отсюда обрыву, а если идти по ней в противоположную сторону, то попадешь на площадь – центр десятка близлежащих безликих кварталов. Площадь неразрывно, как иголка с ниткой, была связана с вечерами, с тускло горящими шарами фонарей, с невнятным бормотанием толпы, время от времени перемежающимся неожиданными всплесками громких бессмысленных выкриков; площадь была связана с бешеными ударами сердца, шумным тяжелым дыханием, взмокшей от пота спиной, помрачением сознания и непонятным чувством омерзения… Почему возникало это чувство, откуда оно бралось, из какого грязного источника? Или оно было беспричинным? Но почему – именно на площади? Почему именно по вечерам?..

Омерзение… Как будто мало тягостного ощущения подавленности, ощущения собственной никчемности и ненужности, как будто мало вечной тревоги, вечного ожидания самого худшего, что может принести любое следующее мгновение…

Влад с длинным вздохом повернулся к зеркальной стене кафе, безразлично отражавшей каменные плоскости улицы, и наткнулся взглядом на безжизненные глаза своего зеркального подобия. Из глубины стены на него смотрел худощавый темноволосый парень. У парня было бледное узкое лицо с глубоко посаженными, неопределенного цвета глазами, небольшим, слегка вздернутым носом и скорбно поджатыми бескровными губами. Короткая, не закрывающая коленей лиловая туника выглядела какой-то помятой, несвежей, хотя слуга принес ее в спальню прямо из-под утюга, и где это можно было помяться с самого утра?

Сегодня лиловая, а вчера была синяя, а позавчера, кажется, что-то клетчатое… или в крапинку? Прошедшие дни сливались в одну серую полосу, все совершалось однообразно, в раз и навсегда установленном тягучем и тягостном ритме, и ничего не запоминалось – потому что нечему было запоминаться. День за днем, день за днем – размеренное течение времени, не течение даже, а стоячая вода; и даже если очень захочешь – не вспомнишь, что происходило два дня назад… да и не о чем вспоминать… Просыпался, завтракал, слонялся, обедал, бродил, пил, куда-то шел, смотрел, слушал, сидел, бродил, ужинал… Можно обойти город по часовой стрелке.

Можно обойти против часовой стрелки. Можно пересечь его наискосок из конца в конец. Можно забрести на поля или пастбища. И вернуться. Куда бы ты ни зашел, всегда приходится возвращаться.

Потому что дальше идти некуда. Потому что кругом Вода. Со всех сторон. Потому что есть небо, есть Вода – и есть Остров.

На картине, отражавшейся в зеркальной стене, появились новые изображения. Влад полуобернулся к улице, проводил равнодушным взглядом чьих-то двух направляющихся за покупками слуг, полуголых, в коротких серых фартуках, прикрывающих только низ живота, с большими плоскими глиняными блюдами на обритых наголо головах. Тут же вслед за ними выскочил из-за угла коротышка в пятнистой безрукавке, с мотком провода на одном плече и сумкой на другом, цыкнул на слуг, проскользнул между ними и целеустремленно помчался дальше – дежурный электромонтер спешил по вызову устранять неполадки.

«Просыпаются, начинают суетиться», – подумал Влад, окончательно отставив бокал: не хотелось ему больше пива; ничего ему не хотелось. Потом он вспомнил, что вентилятор в спальне гудел с утра подозрительно громко, как-то натужно гудел, словно из последних сил – и надо бы сказать Бату (так, кажется, зовут его слугу-распорядителя?), пусть тоже вызовет электромонтера. Хотя Бат и сам бы мог догадаться; куда годится такой слуга, который не следит за тем, как работает вентилятор в спальне хозяина? Что их всех – тыкать носом постоянно, что ли? К чему держать таких слуг, которых постоянно надо тыкать носом?

Он сказал себе, что не стоит раздражаться с самого утра, потому что и так тошно, а если к тому же и раздражаться… Найдутся еще поводы для того, чтобы раздражаться – день только начинается.

Всякие возможны неприятности – и мелкие, и покрупнее, так что поберечь себя нужно, не взвинчиваться по пустякам. Хотя для чего беречь-то?..