Свалка - Александр Лекаренко

СВАЛКА

            Глава 1

УАЗ натужено выл загнанным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, внутри был почти такой же холод, как и снаружи – ветер свистел в дырявое днище и в щели расхлябанных дверей, печка не работала.

Вокруг простирались пространства, заваленные снегом тьмы, пробиваемой лишь слабыми лучами фар, злобные, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.

Он не знал, сколько часов или сколько километров уже едет по этой дороге, он не помнил, когда видел признаки человека и поэтому рефлекторно сбросил газ, когда впереди и справа на пределе досягаемости света фар появилось какое-то сооружение, похожее на бетонный навес над автобусной остановкой. Какие автобусы? Не было видно ни зги, ни движения, ничего, кроме черной дороги посреди белых снегов, придавленных тьмой.

Он медленно проехал мимо, остановился и, поразмыслив несколько секунд, сдал назад – ему показалось, что в углу полуразвалившегося сооружения кто-то сидит, его охватило странное чувство дежа-вю, он уже почти знал, что это такое.

Когда он вышел из машины, ледяной ветер пронзил его насквозь и захлопнул дверцу раньше, чем он успел это сделать сам.

То, что сидело там, сидело неподвижно на корточках рядом со сломанной скамейкой и было похоже на ребенка женского пола – из-под длинной куртки торчали голые ноги в сиротских войлочных сапогах, лицо было скрыто в тени капюшона.

Он подошел и постучал пальцем по опущенной на грудь голове, - Эй! – но ребенок не пошевелился. Тогда он отбросил капюшон. И увидел в желтом свете фары черное свиное рыльце.

В следующую секунду наваждение рассеялось – девочка молча смотрела на него блестящими, звериными глазами, ее грязное лицо наискось пересекал старый, уродливый шрам, нос был сломан и сплющен, из-под разорванной верхней губы торчали зубы.

- Вставай, - сказал он, со свистом выдохнув воздух, - Идем со мной, - он повернулся к машине, - Ты замерзнешь здесь насмерть.

Глава 2

Человек лежал на продавленной кровати неподвижно, под несколькими драными одеялами – он умирал. Он совсем не ел уже две недели и недоедал полгода, его организм был ослаблен алкоголем. В комнате стоял почти такой же холод, как и снаружи – печка не топилась давно.

Человек рассчитывал тихо угаснуть от голода и общего истощения – но умереть оказалось не так-то легко, и он сильно страдал – от тоски в основном, телесные муки просачивались в сознание такими малыми каплями, что их можно было игнорировать. Он пожалел о том, что не закончил это сразу, но теперь уже было поздно. Из его груди выскользнул смешок – это он посмеялся остатком сил над слабоумием писателей, воспевавших волю к жизни – воля к смерти требовала намного больше воли. Когда-то он сам был писателем – теперь это было смешно.

Он попытался дышать медленнее, рассчитывая таким образом выключить сознание – и у него получилось. Человек начал проваливаться в гремящую тьму.

Глава 3

Автомобиль натужно выл изношенным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.

Он не помнил, сколько часов или сколько километров уже едет через заваленную снегом тьму, без признаков человека и поэтому рефлекторно притормозил, когда фары выхватили покосившееся сооружение, похожее на автобусную остановку. Какие здесь могли быть автобусы?

Но он уже знал, что сейчас выйдет из машины и пойдет посмотреть, кто сидит там, в углу, нахохлившись, под надвинутым на лицо капюшоном?

Глава 4

Человек начал проваливаться в гремящую тьму, в которой оказалось ничуть не лучше, чем под драными одеялами – здесь был ледяной холод, и завывал ветер, его закружило, как снежинку в воздушном потоке и вышвырнуло на что-то твердое, где он сразу обрел вес и плотность.

Он увидел две звезды, летящие на него из тьмы, его сшибло и понесло, все тело пронзила рвущая боль…

Глава 5

… и он очнулся на полу, трясясь и все еще крича. Но боль постепенно отпускала.

Постанывая, он поднялся на ноги и побрел на кухню – пить воду. Вдруг ему стало очевидно, что умереть не получилось и теперь уже не получится.

Он жадно напился из ведра и постоял, оглядывая кухню и покачиваясь на немощных ногах. В доме не было ни крошки, а жрать хотелось смертно. Тогда он вспомнил, что в земле должна остаться невыкопанная картошка, натянул телогрейку и побрел в огород, волоча за собой лопату.

Через полтора часа, не имея сил дождаться, пока картош8ка свариться, он начал выхватывать ее из грязно, кипящей воды и есть полусырую. Картошка была подмороженной, сладковатой и нетвердой, он грыз ее остатками своих кариесных зубов и проглатывал, не обращая внимания на ноющую боль в желудке.

Затем он вытряхнул мусорное ведро, нашел несколько окурков газетных самокруток и, добыв крошки табака, свернул себе «козью ножку», состоявшую, преимущественно из бумаги. Но и это был кайф. В голове сразу поплыло, и он лег на пол, глядя в потолок осоловевшими глазами – жизнь продолжалась.

Потом он неожиданно заснул – от сытости или от слабости. И проснулся уже в сумерках. Тело задубело от холода, но вставать не хотелось. Так он лежал до темноты, ни о чем не думая, ощущая себя и чувствуя, как жизнь проходит через него, как черная вода. Жизнь была совершенно беспросветной. Но сама эта беспросветность неким непостижимым образом теперь веселила его и вселяла бодрость.

Покряхтывая и подвывая, что должно было означать веселый мотив, он выбрался во двор, чтобы помочиться. И тут услышал в огороде какие-то непонятные звуки. Застегивая на ходу ширинку, он тихо приблизился к углу дома и выглянул оттуда.

Сначала он подумал, что в огороде роется собака. Но что там было делать собаке? Двигаясь бесшумно через темноту, он подобрался к этому существу и схватил его в охапку. Оно не издало ни звука, но дрожало, воняло и стояло на двух ногах – как человек. Он поволок его в дом – к свету, споткнулся о мешок с картошкой и прихватил его с собой, чуть не расхохотавшись – оказывается, даже у нищего можно что-то украсть.

В мутном свете самой тусклой из всех лампочек на свете, которая помещалась в его доме, он рассмотрел добычу. Это была девочка лет одиннадцати, на редкость уродливая. Пол он определил чисто интуитивно - признаки пола, которые можно было уловить поверхностным осмотром, отсутствовали начисто. Сначала он подумал, что это – «даун». Но через несколько мгновений понял, что это старый шрам, оттягивающий угол ее рта в идиотской ухмылке, а нос сплющен ударом, а не болезнью – подбородок ее был красив.

Голову ее покрывала драная вязаная шапка, натянутая на уши, голые ноги в войлочных ботинках торчали из-под куртки, выброшенной на помойку каким-то взрослым бомжем, а из левого рукава неосторожно высовывался кончик ножа, которым она копала картошку и который вполне мог бы оказаться в животе у хозяина картошки. Он усмехнулся и указал на нож. Девочка, не глядя, разжала пальцы, и нож ударился в грязные доски пола.

Стараясь не делать резких движений, он подвел пленницу к столу и усадил ее на стул. Затем воткнул в розетку штепсель электрической печки, на которой все еще стояла кастрюля с грязной кипяченой водой, и принес мешок с изъятым картофелем – начал приготовления к пиру.

Пока яство варилось, он затопил печь, забывшую об огне, и вскоре в помещении стало намного теплее, девочка расстегнула куртку. Он делал все молча, но делал так, чтобы ей понятен был мирный смысл происходящего, у него были сомнения относительно ее способности воспринимать и артикулировать речь.

Когда он выставил на стол парующую картошку, не очень заботясь о том, достаточно ли она проварилась, девочка достала из-под куртки плоскую пол-литровую бутылку и поставила ее рядом с кастрюлей – в качестве взноса, надо полагать. В бутылке была мутно-желтая, похожая на старую мочу, жидкость. Он вынул резиновую пробку и понюхал – пахло самогоном и чем-то затхлым, вроде прелых листьев. Девочка взяла бутылку у него из рук, приложила к губам и сделала глоток, показывая, что это можно пить. Он пожал плечами – пить, так пить, принес пару стограммовых стаканчиков и плеснул в них зелья – терять-то было нечего. Чем бы оно ни было, оно было крепким – горло обожгло. Они принялись за картошку, обжигаясь и чавкая. У девочки потекли сопли, она стянула шапку и вытерла ею под носом, голова ее оказалась клочковато стриженной наголо, линия волос надо лбом была усеяна черной сыпью гнид. Ему захотелось рассмеяться – его собутыльница была красоткой. Но он сдержался.