Охотники за каучуком - Луи Буссенар

Луи Буссенар

ОХОТНИКИ ЗА КАУЧУКОМ

Часть первая

БЕЛЫЕ КАННИБАЛЫ

ГЛАВА 1

Ночной лов рыбы. — На штирборте[1] понтона[2].— Спальня каторжников. — Драма на батарее «Форель» в ночь на 14 июля. — Господин Луш. — Убийство. — Побег. — В пироге[3].— Сообщник. — Наживка негра. — Четверо негодяев. — План господина Луша. — По поводу спорной территории между Францией и Бразилией. — Маршрут. — На Крик-Фуйе. — Тревога!

— Ну что, клюет?

— Вроде бы.

— Вот и ладно.

— Глянь-ка на удочку!

— Потише, потише, старина Геркулес.

— Да, старею я, нервы не выдерживают. Как начинается клев, прямо сам не свой делаюсь.

— Да тише ты, олух. Воображаешь, что шепчешь, а сам орешь, как обезьяна. Надзиратели услышат!

— Сегодня же праздник — четырнадцатое июля[4]. Они, конечно, пили целый день и сейчас дрыхнут без просыпу.

— Хватит болтать, придержи язык и будь начеку!

— Если б только можно было загасить этот чертов фонарь!..

— Только без глупостей! Знаешь, как я заработал себе два года двойных кандалов? Вот так же пытался сбежать, как мы сегодня. И влип. А все из-за чего? Задул я плошку, а чад от фитиля всех наших разбудил. Ну, они подняли шум, побоялись, что из-за меня им достанется. Примчались надзиратели и вмиг скрутили господина Луша! Так что из-за фитиля я и погорел.

Легкий шорох лески, похожий на шуршание гремучей змеи[5] в траве, прервал этот тихий разговор. Геркулес взялся за дело. Уже не слушая Луша, он продолжал тянуть и методично сматывать лесу.

Трое других собеседников тоже замолчали. Несмотря на показное хладнокровие, их охватила тревога, почти что ужас. Компания была как на подбор. Одеты все одинаково — в блузы и штаны из грубого холста, на головах — соломенные шляпы. Бежать собрались босиком. Грубые башмаки, связанные шнурками, красовались у каждого на шее. Все трое стояли возле маленького окошка, пробитого в стене, угрюмой, как всякая тюремная ограда. Помятые бледные лица, с которых даже тяжкий труд не сумел стереть печать порока и жестокости, казались еще более мрачными в тусклом свете фонаря, еле-еле мерцавшего под потолком безрадостного жилища.

Внезапно резкий толчок потряс все помещение. Послышался скрежет. Четверо мужчин пригнулись. Кто-то прошептал:

— Ну, слава Богу! Прилив начинается.

Толчки и скрежет продолжались. Наконец медленно покачнулось и завращалось все тяжеловесное строение.

— Понтон уходит от волны, — произнес тот же голос, — нельзя терять ни минуты!

Как, очевидно, уже догадались читатели, замышляли побег заключенные. Тюрьма их была устроена на батарее старого фрегата[6], превращенного в плавучий острог. Маленькое окно, возле которого они стояли, — не что иное, как люк, а низкий потолок, освещаемый фонарем, — палуба старого судна.

Вдоль стены напротив четверых любителей ночной рыбалки тянулся бесконечный ряд гамаков, закрепленных между двумя длинными параллельными планками. Начало и конец этого ряда терялись во тьме, только те, что находились у фонаря, висевшего под потолком, были слабо освещены. Так выглядело это место отдыха изгоев общества, где они ненадолго высвобождались из-под ярма, на которое обрекла их карающая рука правосудия.

В описываемый момент все, за исключением нашей четверки, были погружены в тяжелый непробудный сон. Стоит ли удивляться, что после каторжного труда этих несчастных мучили кошмары! Работа на износ, до полного истощения, беспощадное тропическое солнце сделали свое дело: каторжников подтачивали болотная лихорадка и малокровие. Они сгрудились здесь, как затравленные звери. Что ютилось в их подсознании? Сожаления о своей разбитой жизни, о днях, томительно однообразных, словно звенья одной цепи? Или же мечты о том, как вырваться из этого постылого рабства?..

Время от времени кто-нибудь из спящих глухо стонал и метался на своем ложе. Где ты, желанное забвение? Все тело болит, сон — и тот превратился в каторгу… Через минуту храп возобновлялся, пока снова чьи-то стоны не прерывали общий сон.

Несмотря на открытые окна, воздух в помещении был очень тяжел. Неописуемый смрад, похожий на мускусный запах[7] каймана[8] и на удушливую вонь козла! От испарений множества тел, скученных на слишком тесном пространстве, фонарь едва не гас. Такое зрелище представляла собой тюрьма старого фрегата «Форель», стоявшего на рейде Кайенны в ночь на 14 июля.

Теперь представим себе такую картину.

Пробило одиннадцать часов ночи. Вдалеке был слышен шум города, где отмечали национальный праздник. Крики и песни долетали до рейда. Ракеты пронзали темноту, как огненные змеи. Гремели выстрелы, слышалась монотонная и непрерывная дробь негритянских барабанов, без которых не обходился ни один местный праздник. Матросы береговой охраны братались с морской пехотой, артиллеристами, торговцами, ремесленниками, чиновниками. Все, от мала до велика, шумно веселились, смешавшись с моряками. Только на фрегате, этом пристанище отверженных, царила мрачная тишина.

Но вот Геркулес, тянувший лесу все осторожнее, почувствовал сопротивление.

— Все в порядке! — воскликнул он. — Рыбка клюнула. — В этот момент что-то легко ударилось о борт фрегата на уровне ватерлинии[9].

— Сдай! — распорядился человек, назвавшийся господином Лушем.

— Ну, — сказал Геркулес, — пришло время поговорить начистоту. Ты задумал дельце в одиночку, господин Луш, и я хотел бы знать, как мы выберемся из этой посудины.

— Тихо!

Как ни был слаб удар, он разбудил араба, одного из каторжников. Араб приподнялся на своей постели и увидел четверых человек возле окна. Спрыгнув на пол, он подошел к ним.

— Ты бежать! — резко сказал араб Лушу.

— Твое какое дело? — грубо возразил тот.

— Я хотеть идти тоже.

— У нас, сынок, нету лишних мест. Я тебе не мешаю пристать к другому этапу, а у нас уже полный комплект.

— Я хотеть идти, или кричать и будить стража.

— Ах, каналья, да ты хочешь нас всех засыпать! Погоди же!

Луш кинулся было на араба, уже открывшего рот, но Геркулес его опередил. Свободной рукой он схватил непрошенного свидетеля за горло и сдавил так сильно, что несчастный свалился как подкошенный, с выпученными глазами и высунутым языком.

— Нельзя терять ни минуты, — просипел Луш. — Держи-ка!..

С этими словами он подал Геркулесу конец троса, обмотанного вокруг пояса под рубашкой.