Фавн - Иван Геннадьевич Фаворов

Иван Фаворов

Фавн

Длинные тени тонули в безмятежной глади лесного озера. Природа застыла в безмолвном почтении перед лицом уходящего солнца, а Клив, сидя на небольшом бревнышке, был полностью погружён в свои мысли. Соломинка в его губах, скакавшая из стороны в сторону, несколько минут кряду, сейчас безжизненно повисла в уголке рта. Закатанные рукава полосатой рубашки обнажали волосатые, тонкие руки. Туфли были безнадежно испачканы, а пиджак и вовсе валялся забытый в ближайшей канаве. За последние два дня Кливу «посчастливилось» побывать вначале на похоронах, а потом на свадьбе. Причём и в первом, и во втором случае виновниками «торжества» были близкие для него люди.

Началось эта история в то утро выходного четверга, которое он полностью собирался посвятить сну, но его разбудил телефонный звонок, и всхлипывающим голосом, девушка, которую он едва узнал, как дочь своего друга, сообщила ему, что папа с мамой разбились на машине, и в пятницу папу будут хоронить, а мама лежит в реанимации. Заснуть он, конечно, не мог, и встав с больной головой, отправился чистить зубы, но, подходя к раковине, вспомнил, что у других его друзей на субботу запланирована свадьба, и он должен быть на ней шафером. Вначале он не придал этому особого значения просто потому, что мысли его текли в другом направлении. В пятницу он удрученный нес гроб, слушал панихиду и видел, как деревянный ящик с человеком, которому он недавно жал руку и обнимал на прощание, закапывают в землю. В субботу ему приходилось быть безгранично веселым, смеяться и весело шутить. Он не мог признаться в том, что на сердце у него ни так уж и радостно, как это может показаться по его лицу. Даже пиджак на нем был один и тот же.

Но в воскресенье наступил момент, когда кончались и свадьба, и похороны, человек остался наедине с самим собой. Клив морально не смог поехать домой после окончания торжества, он просто поймал такси и попросил отвезти его за город, а потом долго-долго шёл пешком и к вечеру вышел на берег озера, названия которого не знал. Теперь мысли Клива были устремлены в вечность. Он думал о жизни, смерти и людях.

– Все одиноки, – сказал он ели слышным шёпотом, начиная мыслить в слух. – Нет людей действительно знающих друг друга. Никто не может поделиться сокровенным и быть уверенным, что его действительно поймут. Признательность, благодарность, сочувствие – всё это лишь элементы социальных ролей напяленных как верхняя одежда. Иногда невпопад или безвкусно, или вульгарно. Словно стоит толпа, и кто-то большим ластиком в независимости от привязанностей, убеждений, интимных связей членов этой толпы, просто берет и стирает одного человека. Раздается общее «АХ», кто-то плачет, кто-то утешает, некоторые, вообще не знают о происшедшем. Но что действительно творилось в душе у пропавшего, не знает никто. Неизвестно о чем он думал в этот момент. Было ли ему больно, доделал ли он свои дела, да и вообще, почему он? Никто не знает. Каждый, словно в непроницаемом скафандре с маленьким монитором, пытается общаться с другими посредством азбуки Морзе. Потом один монитор гаснет, и мы больше никогда не услышим стука из этого ковчега. И никогда не узнаем, что там творится, не увидим того, что не попало на экран. Один человек женится, другой выходит за него замуж, они не просто разные в силу несводимости их судьбы друг с другом, но и по причине гендерных особенностей, влияющих на их характер. Они хотят иметь детей – продолжить свой род, зародить жизнь в еще одной капсуле, в которую никогда по-настоящему никто не проникнет. Но существо, сидящее внутри, все время своего пребывания там будет мечтать поделиться хоть с кем-нибудь своим «сокровищем», накопленным в пространстве своего я. Для этого существуют: жена, дети, друзья. Но, когда ластик вселенской судьбы коснется изнутри его капсулы, никого из них рядом с ним не будет.

Глаза Клива были красными, в висках крохотные молоточки мозга чеканили мысли, от которых по спине бежала дрожь. В неистовстве своего бреда он плюхнулся на колени и, обращаясь к Всевышнему, стал просить освобождения.

Солнце только скрылось за зубчатой, почти декоративно ровной линией сосен, окаймляющей озеро. Небо вспыхнуло в последний раз, глаза Клива закрылись, и он медленно опустился на землю.

Когда он очнулся, то не мог понять, сколько был без сознания, а главное, не мог понять того, что с ним случилось. Место было то же самое, ярко светила луна, он лежал на той же кочке, что и прежде. Но принципиально изменилось его тело, мироощущение стало другим. Оно больше не тяготило его. Казалось, оковы спали, и ничто не ограничивает его как прежде. Словно дверь в его капсулу раскрылась, и он мог свободно гулять по пространству во вне и внутри себя.

Клив встал на ноги, огляделся вокруг, подпрыгнул и завис в воздухе, он мог управлять своим телом, как во сне, теперь он видел все как-то иначе, словно проникал своим зрением в суть вещей, словно мог приблизить своё внутреннее я к я другого предмета, растения и, наверное, даже человека. Клив понял, что молитва его была услышана, и он просто так получил от судьбы такой неожиданный подарок. От радости он несколько раз перевернулся в воздухе и пролетел над озером. Странно было то, что с его тела словно спала невидимая капсула, не пускавшая его сквозь пространство. Во время полета он не чувствовал трения воздуха, словно тот расступался у него на пути. Он попробовал прикоснуться к листьям деревьев, и они не оттолкнули его. Он мог провести рукой сквозь них, а мог сжать в ладони и почувствовать их ворсистую поверхность. Больше всего радовало Клива то, что прикасаться он мог теперь и глазами. Словно проникать своим зрением вовнутрь объекта. Переносить в него часть своего сознания. Видеть так, как видит объект.

Клив почувствовал, что тело его больше не боится холода и солнца, ему не нужна теперь пища для восстановления сил, но он вполне мог есть и получать удовольствие, пища при этом как бы растворялась во рту, и вкус наполнял разум впечатлением от съеденного продукта. В общем, Кливу были свойственны многие человеческие удовольствия, но радость от них была более полной и обширной, чем обычно.

Все проблемы, мучавшие Клива решились. В свой старый дом он не вернулся, забыв про него сразу после превращения. Он нашёл себе уютную пещеру на берегу озера на опушке рощи, навел там приемлемый для себя уют, зарастил все цветами, посадил вокруг пещеры виноград. Вечерами он жег костры, любовался пучками взлетающих к небу искр.

Время