Хазарула - Нодар Думбадзе

Думбадзе Нодар

Хазарула

Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ

ХАЗАРУЛА

Рассказ

Перевод Н. Микава и М. Ткачева

Помню, в четырнадцать лет впервые заговорил я с деревом. Самому-то дереву давно уже перевалило за шестьдесят, точь-в-точь как моей бабушке. Это была яблоня, и звали ее Хазарула.

А раньше, бывало, бабушка каждую зиму привозила яблоки Хазарулы в Тбилиси. С первым утренним поездом приезжала она в город и мчалась с вокзала к нам, румяная, цветущая, благоухающая пряными запахами деревни. Обнимала меня, крепко прижимая к груди, потом бросала мне прямо в постель холодное неказистое - величиною с кулак - яблоко, приговаривая:

- Держи-ка, нена*, гостинец от Хазарулы с нашего двора. Она хоть и сморщилась вся - сущая Дапино, Алмасхановская кривляка, - зато лучше ее яблочка ничего нет. Ешь, золотце, и пусть твои беды уйдут со мною в могилу...

_______________

* Н е н а - здесь: ласковое обращение в ребенку.

Яблоки были и впрямь очень вкусные.

Когда началась война, я переехал в деревню к бабушке и здесь уже лично познакомился с Хазарулой. Яблоня высилась прямо над марани, душистая, кое-где изъеденная червями и тронутая сухоткой, но все еще гордая, красивая и сильная, широко разметавшая свои тенистые руки. На ней красовались черпаки, горшки и кувшины - побольше и поменьше, но, увы, узнал я: наша Хазарула не цвела больше и не приносила плодов.

Однажды ранней весной сорок второго года бабушка разбудила меня чуть свет. В руке она держала блестящий, острый как бритва топор.

- Ты что это, бабушка, - нарочно запричитал я, - хочешь меня погубить?

И спрятался под одеяло.

- А ну, не валяй дурака, щенок! - в сердцах вскричала бабушка. Вставай, покуда я за ухо не стащила тебя с тахты... Встань и займись делом...

- Какие такие дела у тебя на рассвете?! - возмутился я. - Что ты задумала?

- Пусть-ка почувствует мужскую руку, а то уж меня и в грош не ставит, - нахмурясь, бормотала она.

- Бабушка, ты это о ком?

- Ишь ты, мутруки* упрямый! Ты мне свои шуточки брось, слышишь?

_______________

* М у т р у к и - осленок, ослик.

- Встаю, бабуля, встаю. Объясни только, о ком речь? - отвечал я и стал одеваться.

- О ком, о ком - о Хазаруле! Уродина, ни стыда ни совести. Слыхано ли так предавать, да еще в голодуху?!

- Так ты... о дереве?.. - От изумления у меня еле ворочался язык.

- О дереве, о дереве!

- О яблоне?! - Я все еще не верил своим ушам.

- Разве яблоня без яблок это яблоня?

- Ладно, чего от меня-то надо? Срубить ее, что ли?

- Ну, зачем уж так сразу рубить. Сперва припугнем ее, дуру, а не испугается, срубим. Чего с ней цацкаться?

Бабушка объяснила мне, как я должен запугать Хазарулу, прислонила топор к моему изголовью и направилась к двери.

- Думаешь, она меня послушает? - усмехнулся я.

- Если осталась у нее хоть капля ума, - сказала бабушка, - послушает.

- А ты сама куда? - спросил я.

- Нет, вы должны говорить наедине. Ты и Хазарула, - пояснила бабушка уже в дверях и удалилась.

Я встал. С топором на плече поднялся на марани и остановился лицом к лицу с Хазарулой. Набухшие влагой почки ее готовы были лопнуть. "Интересно, - подумал я, - дерево в самом деле слышит человека?" И улыбнулся.

Потом схватил топор и с силой занес его над стволом.

- Рубить или не рубить? - спросил я вслух. - Срубить, не срубить?! Срубить или не срубить?..

Наконец после долгих раздумий я махнул рукой и заговорил, да так громогласно, что меня услыхала не только Хазарула, но и камень, накрывший зарытый в землю квеври - огромный кувшин с вином.

- Черт с ней, - сказал я, - обожду еще год. Но если и тогда не даст плодов, пусть пеняет на себя. Срублю под корень!

Короче, я выполнил в точности бабушкин наказ. А Хазарула? Она стояла невозмутимая, даже ухом не повела и только тянулась всем телом вверх, стараясь согреться в лучах восходящего солнца.

Я снова готов был смеяться, теперь уже не над бабушкой, а над собой. С маху всадив топор в чурбан, валявшийся под яблоней, я вернулся назад, в оду.

- Ну как? - спросила бабушка.

- "Как"... Напугал ее до смерти. Разве не видишь, вся трясется, бедняга! - отвечал я и заставил бабушку взглянуть на Хазарулу.

Тут уж я засмеялся в голос - Хазарула и впрямь дрожала всем телом!..

Подул восточный ветер.

В горы скорым шагом поднималась весна. Она выглянула из-за губазаузской рощи и вошла к нам во двор - босая, как распутная девка; подняла подол своего платья, прошлась по свежей зеленой граве и свела с ума всех и вся - скот, птицу, растения. Жизнь вокруг забила ключом.

Но вот бабушка вновь разбудила меня на рассвете и показала на Хазарулу:

- Глянь-ка, нена!

Величавая стояла Хазарула в бледно-розовом одеянии, распахнутом на груди, как это делают старухи, умаявшиеся после долгих трудов, стояла и улыбалась, ехидно поглядывая в нашу сторону.

- Ну, что я тебе говорила! - торжествовала бабушка.

- Боже, да ты никак решила свести меня с ума? - спросил я невпопад.

Расцвела Хазарула, но как расцвела!.. Отовсюду слетались к ней пчелы, и какими роями! Завязались на ветках плоды - сколько их было, не счесть! Потом, созревая, они налились, да еще как налились! Хазарула на целый год завалила нас и наших соседей яблоками - сушеными и свежими, вареньем и повидлом. Скотина небось набила себе оскомину, вечно жуя плоды Хазарулы. Помню, я что ни день относил полную с верхом корзину яблок корове Теофана Дугладзе.

- Хватит, бичо, оставь корову в покое! - разгневался как-то Теофан при виде моих чрезвычайных забот. - Скоро она будет доиться яблочным компотом!

- Что ты наделала, Хазарула? Как умудрилась свести с ума всю деревню? - спросил я ее в канун наступления зимы, сбивая длиннющей палкой с самой верхушки последнее яблоко, исклеванное дроздами.

- Раз уж ты дерево плодовое, да еще яблоня, только так и надо поступать! - отвечала Хазарула, скрипя старческими своими суставами.

Год этот запомнился нам надолго: Хазарула больше не стала плодоносить. Сколько я ни пугал ее, как ни грозился, ни молил, - баста! Иссякла хазарульность Хазарулы.

Два года спустя, когда мы черпали из квеври вино, бабушка вдруг взглянула на небо, потом на Хазарулу и, покачав головой, сказала мне, словно какому-то чужаку:

- Быть сегодня снегу, а мы остались без дров. - В голосе ее слышалось раздражение. - Совсем пропадем от холода. Надо срубить Хазарулу.

- Подождем еще годик, бабуля, тогда и срубим, - взмолился я. - А ну как я снова ее напугаю...

- Да пойми ты, нена, это конец. Ее, как и меня, старуху, ничем не испугаешь.

- Нет, - заявил я, - не могу, не могу я срубить ее!

- Как так не можешь! - вспылила бабушка. - Тебе, видно, что мои слова, что собачий лай - все едино!

Я уперся было:

- Да нет же, бабушка! Нет... Просто я не могу срубить ее.

- Почему? - удивилась бабушка.

- О женщина, не ты ли уговорила меня: дерево, мол, все слышит?!

- Полно, нена, на старости лет чего не сболтнешь. А ты и уши развесил. Человек человека, бывает, не слышит, куда там дереву... Вон люди на фронте убивают друг друга. Я тогда пошутила, внучек, и в мыслях не держала, что ты мне поверишь.

- Нет, - настаивал я, - не могу! По-моему, дерево не только слышит, но и видит. Погляди, как оно отворачивается от нас.

- Диду, диду!..* Что слышат мои уши, лучше бы им оглохнуть! запричитала бабушка и в сердцах шлепнула себя ладонью по щеке. - Э-э, да какой с тебя спрос. Я тебе, дурню, мозги запорошила, мне на тебя и управу искать. Эй, соседи! Люди добрые, сюда, сюда! Сажайте всем миром на цепь взбесившегося мальчишку! О горе, долго ему не жить! - Она взывала теперь ко всей деревне.

_______________

* Д и д у! - междометие, означающее крайнюю степень изумления.

- Эй, вдова Каландадзе! Чего ты хочешь от мальчика? За что собираешься господу богу подкинуть его душу? - откликнулся на ее вопли шагавший куда-то по проселку меж плетнями Анания Салуквадзе и завернул к нам во двор.

- Как это чего хочу, батоно Анания! Сам посуди, заставила я в позапрошлом году родного внука напугать эту бесплодную Хазарулу. А теперь вот прошу - сруби ее, умоляю по-всякому. Так он, видишь ли, не желает. И знаешь почему? Дерево, мол, все видит и слышит... Черт знает что! - в сердцах объявила бабушка и протянула гостю стакан, наполненный чистым, розовым вином "одеса".

- Доброе утро и бог тебе в помощь, калбатоно Дареджан, - благословил бабушку Анания Салуквадзе и с таким смаком выпил вино, что у меня слюнки потекли, словно сам вовсе не стоял перед открытым чури, полным вина.

- Видит... и слышит? - переспросил Анания и погладил свои отливающие рыжиною усы.

- Не только видит и слышит, дорогой Анания! До того обалдел сопляк, уверяет: дерево еще и говорит! - пожаловалась бабушка. - Но нет, не его здесь вина. Это я сама задурила ему мозги, мне теперь и в петлю лезть!

- А вина твоего он случаем не пробовал с утра? - спросил Анания Салуквадзе.

- Да вроде выпил стакан-другой, - отвечала бабушка; перед нею вдруг блеснула надежда.