Избранник ворона - Дмитрий Вересов

Дмитрий ВЕРЕСОВ

ИЗБРАННИК ВОРОНА

(Ворон #4)

Знаешь ли, милая,

Жизнь неизбежна.

Хватит мечтать,

Знаешь, хватит мечтать…

Пролог

«Богарт, 13–13» (Петербург, 2001)

Получив на свой электронный адрес совершенно шпионское по форме послание — «Богарт, 13–13. Т», — я был озадачен явно сверх меры. То, что некто ждет меня 13 числа в 13 часов в кафе «Богарт» на Малой Конюшенной, я понял сразу. Но вот кто?

Мысленно перебирая всех знакомых, чьи имена, фамилии или прозвища начинались на «Т», я все гадал, кому из них могло прийти в голову назначить встречу столь экстравагантным образом. Получалось, что некому. И даже когда в сознании кометой пронеслось имя «Таня», к комете моментально пристроился жаркий протестующий хвостик — с какой стати, ведь с одной из Танечек я не далее как сегодня утром виделся в тон-ателье, а с другой и вовсе час назад общался по телефону!

«Совсем спятил со своим кино! — не преминул высказаться внутренний голос. — Не с Танечками ты беседовал, а с актрисами, исполняющими их роли! Одна из них, между прочим, вообще Анечка!»

«Мэссидж» был получен в 12:17 тринадцатого марта, времени оставалось в обрез, но в «Богарт» я входил, не испытывая ни малейшего сомнения в том, кто именно ждет меня за порогом.

Но за порогом никто меня не ждал. В центре зала, за заваленным бумагами столиком сидела молодящаяся бизнес-дама лет шестидесяти в обществе делового партнера, похожего на малолетнего форточника, да в «бельэтаже» виднелся кудрявый профиль юной брюнетки, лениво потягивающей что-то красное из высокого бокала.

Я уселся и от нечего делать принялся любоваться интерьером. Розовые стены украшали увеличенные фотографии великого Боги, в экранных образах и без, с его любимой Бэби — Лорен Бейкал — и без. Негромко журчали голливудские шлягеры пятидесятых. Стильной обстановке соответствовала стильная скудность меню: фирменный салат, фирменное горячее блюдо, кофе и лично мне неинтересная карта вин.

Выкурив сигаретку, я поднялся и подошел к стойке.

— Эспрессо.

— И бокал «Сант-Эмильон», — произнес сзади женский голос.

Молоденькая буфетчица в бейсбольной кепке посмотрела на меня вопросительно.

— Ну да… — неуверенно подтвердил я.

— Сто пятьдесят шесть, — бесстрастно сообщила буфетчица.

Я безропотно расстегнул кошелек.

Обернуться я позволил себе, лишь когда получил заказ.

До чего же она была элегантна, чертовка, — до кончиков холеных ногтей! И выглядела максимум лет на тридцать, хотя кому, как не мне, было знать, что через два с небольшим месяца ей стукнет сорок пять. Что ж, как сказано у классика, это кровь.

— А я ждал рыжую, — сказал я после двукратного, на французский манер, поцелуя.

— Кто сказал, что цвет волос женщины — величина постоянная?

— А цвет глаз?

— Тонированные линзы, ты же сам писал… Ладно, рассказывай.

— О чем ты хотела бы услышать? Прошлым летом начали снимать кино, телевизионное. Очень долго искали, кто бы мог сыграть тебя. В Питере не нашли, в Москве не нашли. Пришлось из Праги выписывать… Но попадание удивительное. Даже имя…

— Да я читала… Любопытно было бы взглянуть.

— Это несложно устроить.

— Желательно не очень заметно… Что пописываешь?

— Сценарии.

— И?

— И сценарии…

— А где обещанный «Дальний берег Нила»? Мы ждем с нетерпением.

— Мы?!. Ах да, конечно… Процесс так затягивает… Главное — чем дальше, тем лучше понимаешь, что решительно некому передать бразды… Так что самое раннее — через годик. Зато грядет переиздание «Ближнего берега».

— Когда?

— Через месяц-другой. Издательство хочет подгадать под трансляцию первых серий.

— Вполне успеем.

— Извини, что успеем?

Она достала из блестящей черной сумочки кожаный портсигар, извлекла из него короткую толстую сигару, протянула портсигар мне.

— Хочешь? Брунейские.

Я покачал головой и достал из кармана «Кент № 4».

— Спасибо. Здоровья осталось только на сигареты супер-лайт.

Она вынула маленькие, похоже, серебряные щипчики, обрезала кончик сигары, щелкнула черной с золотом зажигалкой. Выпустила два колечка пряного дыма, пригубила вина…

— Так что же мы должны успеть?

— Слегка подредактировать твой опус.

Я поперхнулся кофе и долго не мог откашляться. Она курила и с усмешкой смотрела на меня, потом извлекла лазоревый томик Вересова, а из нагрудного кармана черного пиджачка — очки в тонкой металлической оправе. Раскрыла книгу на титульном листе. Рядом с названием «Ближний берег Нила, или Воспитание чувств» я через стол прочитал — и тоже вверх ногами — «Избранник Ворона».

— Кое-какие мелочи я уже подправила, — перехватив мой взгляд, сообщила она. — Потом разберешься — этот экземпляр я оставлю тебе.

— Ты сделала мне предложение, от которого я не в силах отказаться… По всей справедливости, я должен буду обозначить тебя соавтором. А что — «Дмитрий Вересов, Татьяна Захаржевская». Будет неплохо смотреться на обложке…

Она вздохнула вздохом учителя, беседующего с особо тупым учеником.

— Татьяны Захаржевской не существует. Есть мадам Ван-Норден, ничем не примечательная домохозяйка из кантона Женева. А здесь я вообще предпочитаю быть инкогнито.

— Как же мне тебя называть?

— Да как хочешь. Допустим, Галина…

Глава первая

Психоанализ по его превосходительству

I

(Москва, 1982)

В спальных вагонах «Красной стрелы» народ ездит непростой — иностранцы, артисты, большое и малое начальство, — и обхождение с ними требуется нестандартное, галантерейное. Памятуя об этом, Настя поостереглась дать волю праведному гневу, а осторожно переступила через спущенные в проход ноги в импортных джинсах и самым деликатным образом потеребила храпящего пассажира за рукав, при этом автоматически отметив мягкую добротность кожаной выделки.

— Гражданин, а гражданин, вы бы поднимались. Прибыли уже.

— М-м-м…

Упитанный брюнет характерного московско-грузино-еврейского обличия зачмокал пухлыми губами, но глаз так и не раскрыл.

— Нажрался, паразит! — Настя вложила в свой свистящий шепот всю рабоче-крестьянскую ненависть.

И впрямь, гражданин, похоже, провел веселенькую ночку. Откидной столик был завален элитарными ошметками — шкурками сырокопченой колбасы, апельсиновой и банановой кожурой, обертками шоколадных трюфелей, тут же банка из-под камчатских крабов, пустая сигаретная пачка с иностранными буквами, опорожненная бутылка дорогого коньяку. На одеяле бесстыдно валялась упаковка известного резинового изделия. Дух стоял соответствующий — окна в поезде не открывались, а кондиционер был уже отключен.

— Гражданин, я вам русским языком говорю! Настя дернула за рукав куда решительней. Толстая волосатая пятерня плавно приподнялась, пошарила в воздухе и замерла на груди проводницы. Этого Настя не выдержала, с маху шлепнула по руке и заорала благим матом:

— Глаза разуй, кобелина!

Брюнет затряс головой, разлепил наконец мутные очи и с тупым недоумением уставился на Настю. — Эт-то… Ты кто вообще?

— Во нажрался, а? Проводница я!

— Проводница? А где Аня? Аня где?! Аня!

— Чего разорался?! Нет тут никакой Ани! А вот милицию позвать — это мигом! В пикете отоспишься! Брюнет растерянно захлопал глазами.

— В каком пикете?

— В вокзальном!

— Так мы что, приехали уже?

— Приехали! — со злорадной усмешкой заявила проводница. — Вы бы еще дольше дрыхли, гражданин, так и обратно бы в Питер уехали. Давайте-ка, выметайтесь по-быстрому!

Заспавшийся пассажир дернулся и поднес ладонь к виску.

— Болит? — с иронией осведомилась Настя. — Неудивительно. Вон как гульнули. — Она показала на захламленный стол. — Совсем наглость потеряли.

— Погоди… Минуточку, минуточку… — Брюнет усиленно заморгал. — А где Аня? Ушла, что ли?

— Да какая тебе еще Аня? Если ты про рыженькую, попутчицу вашу, так она в Бологом вышла и очень просила не будить.

— Что!!! — взревел брюнет так, что Настя отпрянула и перекрестилась. — А вещи?! Вещи где?

Он ухватился за край полки, надсадно крякнув, рванул ее вверх и вытащил на свет Божий серый пластмассовый портфель-«дипломат» с номерным замком, прижал к сердцу.

— Все… Все… — с натугой проговорил брюнет. — Не сердись, хозяюшка, дело такое… Слушай, у тебя в заначке граммулек сто не найдется? Я заплачу.

Настя мгновенно успокоилась и, оценив ситуацию по-новому, вновь шагнула в купе.

— Я тебе что, корчма?

Ох и перепугал же ее этот деляга холеный! А с другой стороны, вон как страдает человек, бодун его бодает нешуточный, видать, не слабей, чем любого пролетария. Проводница сжалилась: