Долгая дорога домой - Игорь Конев

ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

Говорят, большие города злы и безжалостны. Говорят, население мегаполисов настолько атомизировано, что ему совершенно нет дела до отдельно взятой его единицы, особенно, когда эта "единица" хорошо "подшофе", сидит в сугробе и курит, подставив мокрое лицо падающим с ночного неба снежинкам. Может быть, так оно и есть…, и просто надо сказать большое спасибо своему Ангелу Хранителю? Кто знает….

***

Кладбище зачистили быстро. Оно давно уже мешало напирающим кварталам стремительно растущего города, сбивая бешеный темп тихим умиротворением потустороннего мира. И если городское собрание, перед самой революцией, кладбище просто законсервировало, возведя на его территории небольшую Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, то новая власть, окончательно получив бразды правления в свои руки, пошла более радикальным путём. Под «Смело мы в бой пойдём…», под «Марш энтузиастов» и рычание мощных бульдозеров комсомольцы, вооружённые лопатами и ломами, выворачивали кресты, крушили памятники, лихо сносили оградки…, не обращая никакого внимания на слёзы стариков, завывания женщин и разноголосые проклятия в свой адрес тех, кто, по тем или иным причинам, не успел перезахоронить на новое место останки своих родственников. А большинство могил и переносить-то было некому: солдаты Первой мировой, умершие от ран в эвакуационных госпиталях Н-ска; скошенные тифом жители окрестных деревень, всходившие на погост целыми семьями; белогвардейцы, вцепившиеся в сибирскую землю в попытке сохранить хотя бы малую толику от развалин Российской Империи, да так в этой земле и оставшиеся. Некому о них было плакать, некому молиться, некому вспоминать….

Часть бывшего кладбища отвели под застройку, а на оставшейся территории со временем разбили парк, чтобы у уставших от строительства «нового» светлого будущего горожан, было место для отдыха. Насадили молодого березняка, проложили дорожки с незатейливыми деревянными скамейками по краям, огородили место для танцев с эстрадой для духового оркестра из ближайшей воинской части….

Однако добропорядочные граждане в «парке на костях» отдыхать не захотели: жива была ещё в их памяти оставшаяся от предков традиция священной неприкосновенности сакральных мест. Добропорядочные граждане парк стороной старались обходить, чем тут же воспользовались представители различных криминальных организаций, группировок и других бандформирований, которым было глубоко наплевать, где вершить свои тёмные дела и делишки и для которых жизнь человеческая, а тем более смерть, и гроша ломанного не стоила. Да и удобно, с другой-то стороны, закапывать жертвы жестоких междоусобных разборок, с поножовщиной и огнестрелом, тут же, что называется, не «отходя от кассы».

Шли годы, крепла новая власть, выжигая беспощадным огнём правосудия последние очаги распространения недобитых преступных элементов, и в парке стало безопасно…, но оттого не менее пустынно. Скамейки и эстрада, к тому времени, давно пошли на дрова, для жарких бандитских костров в холодные сибирские ночи, аллеи заросли бросовой зелёнкой и парк окончательно пришёл в запустение. Лишь местные алкоголики, неистребимые, как тараканы, нарушали, время от времени, торжественный покой старого кладбища чмоканием откупориваемых бутылок и треньканьем замусоленных стаканов, верша недолгую свою тризну по неудавшейся жизни под шуршание советских газет с завёрнутыми в них нехитрыми закусками.

И только тогда, когда рассеялось коммунистическое помрачение, рухнули идеологические запреты и вера в Бога перестала считаться психиатрическим диагнозом, про забытый погост снова вспомнили.

***

Средних размеров дом, со стенами из бежевого «сэндвича» и крышей, покрытой гофрированным листом кирпичного цвета, стоял в глубине заброшенного парка и с улицы практически не просматривался. Укрытый от праздного любопытства прохожих высоким, но уже кое-где покосившимся деревянным забором, да буйной растительностью различного толка, дом словно говорил всем своим видом: «Я в вашу жизнь не вмешиваюсь, ну так и вы мне без надобности не досаждайте». О том, что это не обычное строение, а какая-никакая, но Церковь, обитель Духа Святого, можно было догадаться лишь по двум маковкам с крестами, которые устремлялись в небо с покатой кровли и празднично золотились в солнечную погоду своими округлыми боками.

Под стать церквушке был и настоятель: невысокий, полноватый, начинающий лысеть священник, с редкой, неухоженной бородкой и тихим, невыразительным голосом. Службы вёл неразборчиво, проповеди читал неохотно, на требы, подтянув подол рясы повыше, отправлялся пешком – машины у него не было. Словом, так себе священнослужитель по нынешним-то временам….

Но паства его любила. За кроткий нрав, за улыбчивую приветливость и ласковое участие к каждому, кто бы ни обратился к нему за помощью или советом. За то, что не имея вроде бы, никаких видимых на то причин, о. Святослав смог стать для общины и сердцем её, и душой, искренне участвуя в судьбе каждого прихожанина.

Единственно, кем не был и не мог стать для своего прихода настоятель, по причине особенностей характера и непреклонных в вере убеждений, так это хорошим управляющим. Деньги он зарабатывать не умел. Мало того – не хотел о. Святослав деньги зарабатывать на церковных Таинствах да на требах…, принципиально не хотел:

– Бесплатно получил, бесплатно и отдавать буду. – Упрямо твердил он в ответ как на робкие жалобы на бедность прихода заведующей церковной лавкой, так и на настойчивые «намёки» митрополита о том, что церковную иерархию ещё никто не отменял и не дело обычному протоиерею главе епархии перечить:

– Думать не только о душе надобно, но и о хлебе насущном. – Хмурясь и сдвигая брови, наставлял он при редких личных встречах упёртого батюшку.

Однако брать деньги с желающих покреститься или обвенчаться и вывешивать в притворе установленные «наверху» прайсы, настоятель всё равно категорически отказывался, а богатых, да ещё и верующих спонсоров, в его окружении не было.

Так что, строительство на кладбище домика, из утеплённых панелей, и переезд туда из складского помещения, которое прихожане арендовали некоторое время на соседней заводской территории, они ещё потянули, собрав с миру по нитке. Но о возведении настоящего, большого белоснежного Храма, который вздымал бы к небу величественный золотой купол с крестом в виде якоря, да о воскресной школе в три этажа с трёхступенчатой колокольней поблизости, можно было забыть.

***

О небольшой церквушке, которая теперь хранила вечный покой безымянных усопших, под белым берёзовым саваном, им рассказали друзья:

– Тихо там, уютно…, по простому. И настоятель добрый, и прихожане улыбчивые. Не то, что в Вознесенском, кафедральном, или в Александро-Невского…, где не поймёшь, то ли службу служишь, то ли модную постановку в Оперном Театре слушаешь. До батюшек не достучаться, народу тьма, бабки с колючими взглядами возле подсвечников, словно «церберы» на коротком поводке…. А тут…, будто дом родной. Да и…. – Друзья немного замялись и, с некоторой долей смущения, добавили. – Да и бесплатно всё здесь. Ну, свечи, там, иконы, книги понятно, приход их вынужден продавать, сам покупает. А за всё остальное денег не берут, только добровольные пожертвования…. Вы не подумайте, это для нас не главное, но всё-таки показатель.

Егор с женой денег не считали, заказывая по монастырям и многочисленным, теперь, городским церквам сорокоусты и подавая записки на Литургию. Смерть сына уже давно расставила всё по своим местам: что теперь в их жизни главное, а что нет. Да и не было никакого чувства покупки, когда протягивали они свои, честно заработанные…, женщинам в церковных лавках или представителям монастырей на Православных Ярмарках, с просьбой помолиться за безвременно ушедшее ко Господу родное чадо. Не покупали они эти молитвы, не обменивали их на деньги…, просто давали возможность людям, будь то монахи, монахини или священники в Алтаре – заниматься своим великим и нелёгким служением, не отвлекаясь на мирскую суету и не задумываясь, где бы достать кусок хлеба. Так что большой разницы, платные в Церкви записки на проскомидию или нет, для Егора с Галей не было.

И, тем не менее, это действительно был показатель. Показатель, что незримое присутствие извечного Духа Святого, на окормляемом им приходе, для настоятеля было куда важнее, чем звон разменной монеты.

Первая исповедь, со слезами на глазах, под ласковое утешение о. Святослава; первая Литургия, которая оставила после себя смешанное чувство непонимания, досады и, в то же время, надежды на будущую безусловную сопричастность; первая Пасха, с крестным ходом, молодыми девчатами в народных костюмах и старинными припевами после службы….

А три или четыре месяца спустя, вслед за пронзительными «сквозняками» слухов и еле слышным ветерком перешёптываний о запрещении отца Святослава в служении, ворвался в Церковь, ураганом преобразований и неожиданных идей, новый её настоятель отец Иоанн. Высокий, немного сверх меры упитанный, с чёрной вызывающе торчащей бородкой и смоляными волосами, затянутыми сзади в косичку. Взгляд прямой и цепкий, голос поставленный и сильный.