220 процентов свободы - Анатолий Днепров

Днепров Анатолий

220 процентов свободы

АНАТОЛИЙ ДНЕПРОВ

(из неопубликованного)

200% СВОБОДЫ

- Мама, расскажи мне еще раз, как это было.

- Я тебе об этом говорила много раз, мой мальчик. Мне, признаться, эта история надоела. Да и не очень-то приятно...

- Но ведь об этом нужно говорить!

На слове "нужно" Леонор сделал сильное ударение.

- Почему нужно, мой милый?

- Потому что этого никто не понимает! Пока человек что-нибудь не поймет, ему нужно рассказывать одно и то же без конца.

Мать горько улыбнулась. Она поднялась с дивана и подошла к письменному столу, на котором стояла фотография, заведенная в траурную рамку.

- Ну ты знаешь начало, - начала она, стирая рукой с фотографии пыль. - Я и Фридрих совершали свадебное путешествие. Фридрих всегда любил Восток.

- Фридрих - мой отец?

Мать подняла удивленные глаза на Леонора.

- Ну конечно! Я не понимаю, почему ты спрашиваешь. Портрет отца всегда стоит перед твоими глазами.

Леонор кивнул головой, бросив мимолетный взгляд на фотографию человека в траурной рамке.

- Итак, вы совершали свадебное путешествие. Сколько тебе было тогда лет?

Мать посмотрела на сына с укоризной.

- Неужели ты не соображаешь?

- Соображаю. Но говорят, что женщины часто скрывают свои годы.

Мать подошла к Леонору и нежно обняла его за плечи. Затем, наклонившись к самому уху, она шепотом сказала:

- Мне было, Леонор, всего двадцать лет...

Сын порывисто поднялся с дивана.

- Итак, - сказал он, - вы приехали в Нагасаки девятого августа 1945 года.

- Да.

- Что было дальше?

Мать несколько раз прошлась по комнате, обхватив голову руками. Ей не очень хотелось вспоминать прошлое. Но, взглянув на пытливые глаза Леонора, она остановилась прямо перед ним и произнесла как можно спокойнее:

- Мы приехали в Нагасаки очень рано. Если бы не характер Фридриха, который все делал порывисто и необдуманно, мы бы задержались в Иокогаме. Но ему не терпелось в Нагасаки. Он мечтал посмотреть там, в музее, какой-то камень с древними иероглифами. И еще он хотел показать мне аллею вишневых деревьев, которые, конечно, в августе не цветут... Ах, почему я согласилась!

- Почему? - настойчиво спросил Леонор.

- Не знаю... После Иокогамы у меня было такое чувство, будто я обязательно буду иметь сына.

- Так. Что было дальше?

- Я стала вдруг какая-то безвольная и подчинялась Фридриху во всем.

- Почему?

Мать подошла к сыну и села рядом с ним. На ее глазах блестели слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.

- Когда ты будешь большой, мой мальчик, и у тебя будет жена, тогда ты все поймешь. Почему ты постоянно терзаешь меня этими расспросами?

- Потому что мне многое непонятно. Я, например, не понимаю, почему погиб мой отец.

- Стечение обстоятельств, Леонор. Судьба.

Мальчик пристально посмотрел на свою мать. Его лицо было бледным и равнодушным.

- Че-пу-ха, - сказал он по слогам. - Глупость!

Мать испуганно попятилась к столу, на котором стояла фотография мужа. Она схватила портрет и прижала к груди.

- Леонор, перестань! Ты не имеешь права так говорить. Судьба есть судьба. Ты никогда не можешь сказать, что будет в будущем, что будет даже через пять минут... Ты...

Леонор как-то странно присел на корточки, развел руки и искусственно засмеялся. Смеялся он одними губами, как бы подражая какому-то артисту-комику.

- Я могу тебе сказать, что будет через пять минут, через полчаса, через час, через сутки, через десять дней, через год. А вы, вы не могли предвидеть, что будет через день! После Хиросимы вы не могли сообразить, что следующая бомба упадет на Нагасаки! Ха! Вот уж действительно людская проницательность!

- Леонор! Не смей так говорить! - воскликнула женщина и схватила сына за руки.

Леонор сжал губы. Прошло несколько минут молчания. Затем он тихо, но настойчиво спросил:

- Итак. Что же было дальше?

- Мы остановились в небольшой уютной гостинице на окраине города. Мы немного устали с дороги и прилегли отдохнуть. Шторы в номере были задернуты, и сквозь них пробивался утренний свет, окрашивая комнату в мягкие оранжевые тона. Было очень тихо, и на мгновение мне показалось, что никакой войны в мире нет. Ты себе не представляешь, как мне было приятно. Фридрих, твой отец, вытянулся на диване и сладко дремал. Я чувствовала, как ему приятно после утомительного путешествия из Иокогамы. И тогда что-то сверхъестественное толкнуло меня, тронуло, подняло с постели, и я помимо своей воли подошла к твоему отцу. Я очень его любила, Леонор, очень... Помню, он открыл глаза и посмотрел на меня с удивлением. "В чем дело, Анна?" - "Я хочу тебе что-то сказать. А ты не испугаешься?" - "Раз я не испугался Гитлера..." - "О, забудь Гитлера. Я хочу тебе сказать, что у нас будет сын". После все произошло так, будто изверглись все японские вулканы. Отец вскочил на ноги и вихрем вылетел из комнаты. Я знала, куда он побежал. Я приоткрыла штору и посмотрела вниз на улицу. Он бежал как сумасшедший, не оглядываясь, к центру города. Я знала, что через несколько минут в нашей комнате будет королевский пир. Я улеглась и, закрыв глаза, стала ждать. Как было сладко ждать, Леонор! После я услышала слабый вой сирены. Ну, конечно, это очередной налет разведывательных самолетов. Не так уж и страшно. Я просто повернулась на другой бок и стала смотреть на кремовую штору, закрывающую окно. Она колыхалась от слабого ветра. Затем стало очень тихо. Сирена умолкла. И вдруг...

- Да. И вдруг? - спросил Леонор.

- И вдруг раздался оглушительный взрыв. Нет, не взрыв. Это был какой-то рев, вопль, как будто сама Земля закричала от невыносимой боли. И вспышка света. О, ты себе не представляешь, что это была за вспышка. Миллион молний одновременно, сто солнц, миллиард лун. Комната, где я находилась, вдруг показалась слишком крохотной, чтобы вместить в себя столько света. Как в кошмарном сне, на моих глазах кремовая шелковая штора превратилась в коричневую, затем в черную и рассыпалась на кроваво-красные тлеющие куски... Комната наполнилась гарью, запахом жженого тряпья, а после этого...

- Что было после этого? - с тем же безжалостным любопытством допытывался Леонор.

- После этого тугая масса горячего воздуха прижала меня к стене. Окна были сорваны с петель и унесены вихрем куда-то на улицу, все здание гостиницы закачалось, присело, потолок рухнул... Я не помню, что было дальше. Только много времени спустя человек в белом халате, кажется японский врач, по-английски расспрашивал меня, кто я и откуда. Это было, по-моему, в открытом поле. На горизонте синели горы, и еще я помню, как кто-то рядом стонал. "Что случилось?" - спросила я. "Американцы сбросили вторую атомную бомбу". До этого я в атомные бомбы почему-то не верила. Тогда я спросила, где Фридрих. "Кто это?" - спросил японец. "Мой муж. Он ушел в город за покупками..." Восточные люди странно улыбаются. Мы, европейцы, скорее чувствуем, чем видим их улыбку... Так было и тогда с этим японским доктором. Он улыбнулся. Наверное, чтобы подбодрить меня. "Смотрите, какая сила. До чего доходит человеческий разум. Вы из Германии?" Он приподнял меня, и я увидела, что нахожусь на вершине зеленого холма, а внизу зияет черная обгоревшая яма. В ней возвышались уродливые стены, закопченные изгороди, виднелись составы искалеченных железнодорожных вагонов. Почему-то мне запомнилась огромная площадь, на которой торчало множество черных дымящихся столбов. "Это был городской парк, как бы догадавшись, пояснил японец. - Правда, могучая сила - атом?" - "Что все это значит?" - спросила я. "Это? Недавно там, внизу, был город. Назывался он Нагасаки. И вот..."