Скупые годы - Варлаам Рыжаков

Рыжаков Варлаам Степанович

Скупые годы

Варлаам Степанович РЫЖАКОВ

Скупые годы

Повесть

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ЧАСТЬ II

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ПОСЛЕСЛОВИЕ

________________________________________________________________

Матери, чей светлый образ

живет в душе моей,

посвящается

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дорогие мои читатели! Все, что описано в этой небольшой повести, не вымысел, нет. Так складывалась жизнь у деревенских ребят моего поколения.

Жизнь нелегкая - полная забот и тревог. В двенадцать лет нам пришлось забросить детские забавы и пойти работать. Хорошо сказать - работать, а сколько было пролито поту...

Мне никогда не забыть, как весной 1942 года я первый раз в жизни пахал. Отец был на фронте. Мать каждый день обходила наш приусадебный участок и горестно вздыхала.

На участке буйно разрасталась полынь. Земля сохла. Надо было сажать картофель, а пахать некому.

В деревне остались только женщины да мы - ребятишки.

- Давай, мам, я вспашу, - несмело предложил я матери.

Она посмотрела на мою тонкую, костлявую фигуру и неожиданно весело засмеялась, а потом вдруг задумалась, обняла меня и заплакала.

А на другой день мы с матерью пахали. Мать водила под уздцы лошадь, а я ходил за плугом. Плуг в моих слабых руках нырял из стороны в сторону, а я, обливаясь потом, мотался позади него. Я то выскакивал на вспаханное место, то впритруску бежал по борозде, то меня выкидывало на твердую, сухую землю.

- Что ты, как скоморох, скачешь? - сердито кричала на меня мать. Иди прямее. Куда ты? В борозду иди. Тпру-у-у.

Мать подходила ко мне и начинала что-то объяснять, а я, обрадованный случайной остановкой, вытирал пот и, не слыша ее голоса, жадно дышал.

Однако перерывы были короткими. Лошадь нам дали только на полдня. Мать снова бралась за уздечку, и опять начиналось мучительное мотание в разные стороны.

Под конец ноги мои стали заплетаться, глаза заливал соленый пот, я часто спотыкался, падал и украдкой плакал. Но вот участок вспахан. Мать оглядела его и с горечью бросила:

- Как свиньи взбуровили.

Отвернулась и ушла.

А я еще долго лежал на траве, смотрел на кривые ухабистые борозды и думал: "Ничего, наверно, тут не уродится..." Но как велико было мое удивление, сколько во мне было радости и гордости, когда на участке наперекор всему дружно зазеленел мой первый урожай.

С этого началась моя трудовая школа.

Прошло много лет. Как и всякому человеку, в жизни мне пришлось испытать немало всего - и хорошего, и плохого.

И вот наконец после долгой разлуки я снова вернулся в родные края.

Шел мелкий холодный осенний дождь...

Я случайно забрел в чулан. В нем я увидел маленький, покрытый пылью старинный сундучок. Открыл его и опустился перед ним на корточки. В сундучке хранились пожелтевшие фронтовые письма отца.

Я начал их перебирать и неожиданно наткнулся на свое письмо. Письмо, которое я писал матери в первый год моей городской жизни.

Я развернул его, медленно прочитал и глубоко задумался. Передо мной один за другим поплыли давно прошедшие, забытые дни.

Ч А С Т Ь I

ГЛАВА 1

Деревня наша, Красная Горка, ничем не отличалась от тысяч других деревень. Тянулась она по отлогому склону горы, и, может быть, поэтому ее кривая улица была вся изрыта глубокими оврагами. В дождливые дни по оврагам, грохоча и пенясь, стремительно неслась грязная вода туда, где у самого подножия протекала небольшая речка Майданка.

Майданка вздувалась, бурлила, подмывала крутой, обрывистый берег, заливала огороды и причиняла колхозникам немало хлопот.

Для нас же, ребятишек, бушующая речка была сущей радостью. Мы босиком, измазанные с ног до головы глиной, с гиканьем и смехом носились по берегу, сопровождая градом камней плывущие по речке кораблики. В сухую, жаркую погоду Майданка пересыхала совсем, и вода оставалась только в большом колхозном пруду. Это в том, что расположен за деревней.

Вот в него-то мы и бегали купаться. И мутили воду до того, что обалделые гольцы и пескари, которые все-таки хоть в малом количестве, но водились в нем, подплывали к берегам и высовывали носы, а те, что были слабее, задыхались и чуть живые всплывали на поверхность вверх животами.

Мы удивлялись этому, хотя у самих от купания в такой воде трещали головы, как после страшного угара. Но мы все-таки купались, и купались до тех пор, пока конюх Егор не выбегал из ворот конного двора, расположенного на берегу пруда, с поперечником. Тут уж держись! Гляди в оба! Хватай свое белье и что есть духу пускайся прочь, а не то Егор, хоть и хромой, хоть и волосы у него седые, бегает ай-яй как!..

Однажды Витька Утов сдуру схватил и свое белье, и мое и умчался, а я выскочил из воды - белья нет. Пока искал - все убежали.

Оглянулся - Егор уж за спиной. И метнулся я со страху голый-то прямо в овраг, где испокон веков и растет только крапива, ежевика да репейник. Бухнулся туда, как в котел с горячей смолой. Исцарапался и обжегся так, что целую неделю после чесался. А Витька смеется надо мной и говорит:

- И зачем ты, дурной, в овраг-то полез?

- Зачем, зачем - затем, что конюх стеганул меня поперечником. А вот зачем ты белье-то мое утащил?

- Так я же тебе кричал.

- Кричал...

- Да. А Егор тебя вовсе не бил, это ты врешь. Он стоял на мосту и ругался.

Ударил меня Егор поперечником или нет, я точно не помнил, но с Витькой спорить не переставал и отстаивал свое, хотя хорошо знал, что Егор вовсе не злой и бить меня никак не будет.

Жил Егор рядом с нами. Был он не только конюхом, но и ветеринаром-самоучкой, и нам нередко приходилось прибегать к его помощи. Сбуровит корова ногу, мать охает и кричит мне:

- Володька, беги позови Егора!..

Плохо поросенок ест, я опять бегу к Егору. Заболела овца - опять за Егором.

А иногда Егор приходил к нам просто так - поговорить с отцом или почитать газету. Был он, как дуб, здоровенный, и когда проходил в дверь, то низко наклонялся. В комнату он обязательно приносил с собой запах карболки и табака. Семья у него была большая: шесть человек детей, и все девчонки.

Отец мой подшучивал за это над Егором, а Егор смеялся и говорил:

- Ничего, они у меня хорошие - все разойдутся. - И, повернувшись ко мне, подмигнув, спрашивал: - Правда, Володька? Придешь, поди, сватать Люську-то?

Я смущался, хватал свою шапку и пускался прочь на улицу. Я не любил, когда Егор напоминал мне о Люське. Она мне вовсе и не нравилась, и все-таки Люськой дразнили меня все мои товарищи. Даже самый лучший друг Витька и тот втихомолку писал на заборах мелом: "Люся+Вова=жених и невеста". А какой же я был жених!.. Люська была старше меня года на два. Лицо у нее было круглое, белое и брови маленькие - чуть заметно. Волосы у нее тоже были белые, и заплетала она их в две небольшие косички, на концах которых всегда трепыхались нарядные тряпки.