Мальчик, которому не больно - Альберт Лиханов
- Категория: Детская литература / Детская проза
- Название: Мальчик, которому не больно
- Автор: Альберт Лиханов
- Возрастные ограничения: Внимание (18+) книга может содержать контент только для совершеннолетних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик, которому не больно
Не сказка для не взрослых
Про Ангину
Один раз на меня напала Ангина. Бабушка сто раз спросила меня, не съел ли я лишнего мороженого. Странный человек. Разве бывает мороженое лишним? Да и не ел я никакого мороженого — разве я доберусь до морозильника? Ведь он в холодильнике, под самым его потолком, а холодильник выше взрослого человека.
Бабушка говорила, что Ангина любит жить в мороженом. Ничего себе! И я бы не отказался! Живёшь себе в мороженом, со всех сторон сладко. Ну, наверное, и холодно, но всё же сначала-то сладко!
И вот одна такая Ангина напала на меня, хотя я мороженого не ел. Горло заболело. Я стал говорить шёпотом. Бабушка взяла вату, налила в неё камфорное масло и обвязала компрессом мое горло. Ещё велела молчать. И спать, если хочу.
Про камфорное дерево
Но спать я не хотел. Я лежал в своей комнате и думал о камфорном масле. Бабушка говорила мне, что в Африке растёт камфорное дерево. Наверное, большое. Наверное, с широкими толстыми листьями. Из этих листьев выжимают масло. Оно называется камфорным. Из масла делают компресс и лечат горло. Выпроваживают Ангину.
Я повернулся на бок, смотрел на стенки тумбочки, пытался представить себе Африку, думал о камфорном дереве с толстыми листьями, немножко и про Ангину подумал, спросил ее шёпотом:
— Ну, чего ты ко мне привязалась?
Ангина была белая, как пломбир, в широком кружевном платье — одной рукой по-старинному держалась за край подола, а улыбка у неё была холодная, даже мёрзлая, совсем застывшая, неживая.
Но она молчала и холодно улыбалась.
— Чего ты, чего ты? — спросил я её ещё разок.
Встреча с паучком
А потом я как-то так повернулся и увидел, что между тумбочкой и спинкой моей деревянной кровати растянута паутина, и в ней, в самой в середине, сидит паучок. И глядит на меня.
Сначала я подумал, что он просто как в гамаке качается. Но потом сказал себе, что думаю неправильно. Ведь качаться в гамаке, это значит отдыхать. А паучок не отдыхал. Он притаился и ждал. Он охотился. И смотрел на меня.
Я улыбнулся ему. Сказал, чтобы он меня не боялся. Стал перебирать, о чём он думает.
Наверное, он подумал, зачем я его увидел вообще? Соображает, не враг ли я ему. Может, даже съем? Бр-р! Разве люди едят пауков?
И тут я подумал: но он-то ведь не знает, что я человек. Думает, наверное, что я просто другое животное. И от меня можно всякого ожидать. Тогда я сказал ему:
— Не бойся, пожалуйста.
И ещё спросил:
— Как тебя зовут?
Он не ответил. Тогда я представился ему сам:
— А я Мальчик.
Прибавил:
— Или Мальчишка.
Это так Бабушка меня иногда поддразнивает.
Про ненужные вещи
Когда Бабушка пришла меня проведать, погладить по голове, измерить температуру, напоить горячим молоком, я попросил её принести большое увеличительное стекло. Его подарили папе японские друзья в красивой коробке из тёмно-синего бархата. Ещё в этой коробке лежал бумажный нож — странное создание. Нож был красивый, золотистый, с костяной белой ручкой, но тупой. Им можно разрезать только бумагу. Папа сказал, что в очень давние времена все странички во всякой книге были не то чтобы склеены, а не разрезаны. Их требовалось разрезать ножом — каждую страницу. Для этого изобрели бумажный нож. А к нему полагалась сильная линза, лупа, увеличительное стекло, что одно и то же.
Сейчас все это совершенно ненужные вещи. Так говорила Бабушка. Папа не возражал. Он улыбался и охотно прощал некоторым вещам их ненужность. Он говорил:
— Это напоминание о прошлом. О том, что было.
Прибавлял:
— Японцы — молодцы. Они уважают воспоминания.
Его звали Чок
Бабушка у нас деликатная. Не стала выспрашивать, зачем мне линза. Принесла всю бархатную коробочку. Я её опять рассмотрел. Погладил бархат и так и этак. Потом достал бесполезный нож. Хоть бы попалась мне одна книжка с неразрезанными страницами! А то он так и пролежит всю свою жизнь безработным.
Потом я достал увеличительное стекло. Лупу. Линзу. Оно было в золотистом ободке.
Я повернулся набок и наставил линзу на паучка.
Вот теперь другое дело!
Я разглядел его головку и выпученные глазки. И ножки, торчавшие в стороны.
— Здравствуй, — сказал я ему, и мне показалось, что он легонько кивнул в ответ.
— Я Мальчик, — сказал я ему, — а ты пусть будешь… Чок! Это ведь вторая половинка от слова «паучок». А вторая половинка от слова «мальчик» получается «чик». Выходит, мы с тобой Чок и Чик! Чик и Чок!
Мы с ним рассмеялись. Я-то рассмеялся точно, а он… Ну, мне так показалось.
Какой же он?
Я смотрел, смотрел на паучка сквозь увеличительное стекло, но он не шевелился. Я устал лежать на боку и держать лупу, положил голову на подушку и начал думать про Чока.
Почему он один сидит в своей паутине? Разве не скучно?
Но ведь я тоже один в своей комнате. Приходит Бабушка, но она очень печальная. Всегда вздыхает и говорит мне про неинтересные вещи. Правда, она читает сказки, и это совсем другое дело. Но ведь она почитает-почитает и уйдёт.
Мама прибежит. Она как будто скорый поезд — всегда куда-то и откуда-то. Постоит на станции по имении Мальчик, а ещё чаще — потопчется, постучит каблучками, радостно меня пообнимает, какую-нибудь вкуснятину принесёт, и всё.
Чок-чик-чок-чик отстучат её каблучки. Будто она с нами торопливо прощается.
Бабушка вздохнёт, проговорит что-нибудь маме вслед, например:
— Перпетуум мобиле!
Это значит — вечный двигатель.
Или скажет:
— Куда летишь ты, вечный странник?
Она у нас начитанная. Я ей отвечаю её же словами:
— Но ведь жизнь не останавливается.
Глаза у неё всякий раз округляются. Хотя это её собственные слова, произнесённые ею много раз.
Но вот глаза у неё всегда округляются, она шевелит ногами под стулом, на котором сидит, на ощупь надевает сброшенные тапочки и торопливо уходит.
Я снова один, как Чок в своём гамаке.
Вечером во дворе начинается лёгкая суета. Стучат железные ворота. Слышится речь. Это приехал с работы Папа.
Он умывается и сразу приходит ко мне.
Я заранее улыбаюсь, поднимаю руки, крепко обнимаю его за шею.
— Папа!
Он тихонько поднимает меня с постели, подтягивает мои ноги, спрашивает всегда: «Не больно? Не больно?» — и тихонько крутит меня.
Вернее крутится вместе со мной. И всё шепчет мне в ухо:
— Не больно? Не больно?
Конечно, мне лучше, чем Чоку. К нему ведь никто не приходит.
Мысли о Чоке
Я думал о его родителях. И пришел к выводу, что у паучков они, конечно, где-то есть. Но они исчезли. Чок родился — и всё. Родители ушли. Может, в лес. Может, в дальний угол моей комнаты. Или даже не моей, а бабушкиной. Это как уйти в другое государство.
И родители Чока не навещают. Так у них устроено.
У него и друзей нет.
У меня нет друзей. И ничего. Я не скучаю. По крайней мере про тех троих, которых я знаю, мне и думать неохота.
Мэри, то есть Машку, привела от своих друзей Мама.
Она была беленькая, как спелый одуванчик, такая же круглоголовая. И всё приплясывала с ноги на ногу: то так станет, то этак. Бабушка даже сострила:
— Быть тебе, Маруся, манекенщицей.
— А что? — не удивилась круглоголовая красотка. — Они ведь почти актрисы. Вот только бы мне ножки подлиннее.
Бабушка рассмеялась, а я уставился на Машкины обыкновенные ноги. Куда же подлиннее?
Маша, повертевшись, покрутившись, приблизилась ко мне и сказала, протянув руку:
— Давай потанцуем!
И я ведь тоже протянул ей руку, дурачок, да Бабушка проговорила вкрадчиво, расставила всё по местам:
— Он не может. У него ножки болят.
— Ножки? — удивлённо воскликнула Машка. — Так он не может ходить?
— Не может, — ответила Бабушка вместо меня.
Одуванчик перестал крутиться. Но лишь на одно мгновение — на один вздох.
Она о чём-то ведь подумала, и быстро подумала, наверное, решила, что я ей не понадоблюсь. Воскликнула, поднимая глаза к потолку:
— Ой! Я забыла! Мне же надо на репетицию. В танцевальный кружок!
Хорошо, что среди паучков нет таких Машуток.
Так Бабушка её, выпроваживая, назвала.
Так как же всё-таки у Чока?
Ну ладно. У него нет родителей. Нет друзей.
Он сидит на своей паутине, сотканной как будто по чертежу. Он совершенно замечательный ткач. У него какое-то необыкновенное мастерство. Вот прикажи, например, мне или даже самой бабушке — а она у нас рукодельница! — связать из самых тонких ниточек такую точную паутинку, ничего же не выйдет, как ни старайся!