«Могу хоть в валенке дышать!» - Владимир Карпов

Владимир Карпов

«Могу хоть в валенке дышать!»

Владимир Александрович Карпов родился в г. Бийске Алтайского края в 1951 году. Окончил Ленинградский театральный институт и Высшие литературные курсы. Член Союза писателей, автор нескольких книг прозы («Федина история», «Плач по Марии», «Нехитрые праздники» и др.), а также сценария кинофильма «двое на голой земле».

Прежде чем раскрыть суть этой исторической фразы, мы должны проснуться ранним утром памятного августовского дня 91-го года.

— Ну, теперь они Ельцину хвост прижмут!.. — с мощным хлопком в ладоши разбудил меня мой громогласный отец.

Он завороженно прихохатывал перед телевизором, держа под мышкой, словно шпагу, мухобойку. И пока я всматривался в экран, где спаянными окислившимися клеммами сидели рядком члены ГКЧП, отец уже митинговал во дворе, причем так, будто перед ним была прорва народу.

— Хвост они теперь ему!.. — вдалбливал он на самом деле одиноко жавшейся к метле дворнице, потрясая мухобойкой, как флагом.

Приехал к нам мой вечный странник-отец с неделю назад, чтобы, как он выразился, «верно воспитать внуков». День-два изо всех сил старался быть степенным, умудренным восьмидесятилетним жизненным опытом дедушкой. Смиренно и ностальгически он раз двадцать восемь кряду рассказал детям об их героическом прадеде, то бишь моем деде и своем отце. В прошлом сельский кузнец, дед вернулся с Первой мировой подъесаулом, грудь в крестах. Левая рука героя после ранения висела плетью, но сердце было озарено идеей социальной справедливости. В гражданскую он возглавил партизанский полк, гнал «банды» барона Унгерна к монгольской границе. В тридцать четвертом был обвинен в левом эсерстве, но выкуплен односельчанами у начальника семипалатинской тюрьмы за два воза с провиантом. Доблестное прошлое пахло керосином, поэтому дед — для детей прадед — умотал в Краснодарский край, где тихо проработал до старости в тире Майкопского городского сада. «Я о-очень умный человек, — скромно подводил черту рассказчик, — но у меня вполовину отцова ума нет!»

Внучатам было шестнадцать и пятнадцать лет, а наблюдали они своего педагогически настроенного дедушку за эти годы третий раз. В умилительной заботе он, благонравный старичок, собственноручно напек оладушек в дорогу, когда внучечка с мамой отбывали в деревню, настоятельно велел кланяться сватам, которых он хоть и не видал, но ценит. Внучек было навострился под предлогом спортивных занятий уносить свои уши, завидев «педагога», но… все наше личное существование как бы смяла лавина.

Отец часов с пяти начинал бегать по квартире с мухобойкой, изничтожая, казалось, саму возможность существования какой-либо пришлой живности. Словно освежающий душ, он «принимал» утренние блоки радио- и теленовостей, жизнерадостно будил нас политинформацией и с рабочей сменой выходил в народ, в массы, сотрясая заплесневелый ход жизни нашего подмосковного городка, называвшейся в прошлом «затишье».

Дзынь, дзынь!.. — раздался звонок.

На пороге стояла невысокая, ладненькая старушка.

— Александра Степановича, — втянула она голову в плечи.

Я пытался сообразить, в какие дали мог переместиться Александр Степанович, только что манифестировавший у подъезда.

— У меня такие дела, что если бы не ваш папа, — затрепетала, окончательно втянув голову, старушка, — я бы уже повесилась!..

Завиделся и поднимающийся по лестнице «спаситель»: ждать лифт ему не хватало терпения.

— Я не могу так жить, чтобы не голосовать! — загудел он в согласии с историческим моментом, — что я, не гражданин СССР?

Дело в том, что отцу отказали в прописке. Фамилии у нас разные, в моем свидетельстве о рождении значится только его гордое имя — Александр и далее долгий прочерк. Требовалось установление отцовства; для этого нужно было ехать в родные края, то есть на Алтай, в город Бийск, собирать свидетельства очевидцев моего, так сказать, чудесного рождения, делать выписку из домовых архивов тех лет… Отец, правда, предлагал взять его славную фамилию, но, дожив до сорока лет под своей, пусть и скромной, менять — оно как-то и странно. Для меня она звучит как завоевание, фамилия материнского рода Карповых.

При этом отца, не прописывая, поставили на ветеранский учет, на спецобслуживание в магазине, начислили пенсию — живи, дед! Но что это, действительно, за жизнь, если не можешь голосовать?!

— Нечего резину тянуть! — продолжал отец. — Сегодня же идем к вашему главе администрации! Ты возьмешь свою красную книжечку и ткнешь ему под нос!

— При чем здесь книжечка?! Это билет члена Союза писателей, что я буду его тыкать?

— А на черта тогда он тебе нужен?! — заметил отец резонно. — Ничего, найдем управу! Если что, я им тут всем такой разгон дам, всех их тут по шапке!.. — это было сказано уже полномочным установившейся с утра власти.

Слышно было, конечно, на весь подъезд, с первого этажа по десятый.

— Зайдемте в квартиру хоть, — спохватился я.

— Аннушка пришла! — отец будто только что узнал женщину. — а мы как с тобой разминулись? На лифте поднялась, пока я шел? Это тетя Аня, представил мне отец старушку, — Анна Ивановна. Егор, — заглянул он в комнату сына, — кончай ночевать! Тут, понимаешь, власть переменилась, а он храпака давит! Вставай, баба Аня пришла… У нее такие дела, — повернулся ко мне отец, — что, не будь меня, она бы уже повесилась!.. — Отец рубанул пятерней аккурат над старушкиной шеей.

— Сноха у меня… — затряслась в согласии та.

— Имела, понимаете ли, отдельную квартиру — нет, решила сыну помочь, съехались, а они, сволочи, оттяпали квартиру и давай ее со света сживать! Ветерана труда!.. — обращался отец, судя по всему, уже ко всему разумному человечеству. — Ты, конечно, тоже виновата: неверно воспитала сына… Мне было много проще: в прошлом я сельский учитель.

Учителем в селе отец работал когда-то до войны, в молодые годы, но сейчас он представал воспитателем с большим педагогическим опытом, а я, соответственно, — очень верно воспитанным.

В моем воспитании отец действительно принимал самое живое участие, ибо в любое застолье родственники наперебой вспоминали о его «подвигах», да и сам он не забывал о нас с мамой, посылая открытки с разных красочных широт.

— Но мы найдем на них управу! — вновь выступил уполномоченный новой власти, подсекая мухобойкой на лету какую-то зазевавшуюся тварь. — Они у нас прижмут хвосты!..

Медлить отец не умел. Посох в руки — и вперед! Посохом же ему служила… лыжная палка, конец которой он регулярно подтачивал напильником. При этом пояснял: «Силы уже не те, а гадов развелось — много!»

Русский человек — творение державное. Поэтому опустим весь тот наворот переживаний, в которых я остался все перед тем же светящимся экраном телевизора, где правительство ГКЧП уже, кажется, сменили маленькие лебеди. Коснемся лишь одной их стороны.

«Как всегда, не хватало одной комнаты и пятисот рублей денег», — все настойчивее являли свою нестареющую силу слова классика русской литературы Л. Н. Толстого. Можно было утешиться той мыслью, что если уж ему, графу, не хватало, то нам ли роптать?! Но «ковды» ни рубля, а ожидаемая мной работа в самой крупной и престижной газете страны — «Красная площадь» — в связи с новыми историческими обстоятельствами могла накрыться медным тазом, то, знаете ли… Да, кстати, вот чего вы действительно можете не знать, так это того, что должна была в стране появиться такая газета: «Красная площадь». Газета президента! По сему поводу мне, некогда исключенному из рядов ВЛКСМ, довелось побывать на Старой площади и даже сфотографироваться на будущий пропуск и загранпаспорт, позаимствовав для этого галстук у сотрудника аппарата президента СССР. Газета по замыслу должна была стать ведущей, и кадры подбирались — посудите сами — с умом. Скажем, я ведь не только в КПСС не был (а звали!), но и к диссидентству не лип. Не слышу оваций!.. Это я к тем, кто сначала под шумные аплодисменты вступал, так сказать, в передовые ряды, а потом под гул рукоплесканий сжигал свои партийные билеты. Когда же нам-то, ребята, будут аплодировать? Словом, был моментик, когда и я уж куда-то готов был влезть, влиться в структуры, и замысел всего этого, если уж серьезно, в самом деле был недурен. Но, как выразился бы мой тятя, Михаил Сергеевич все тянул «рязину». Вот вернется, говорил «сотрудник», подпишет документы, и начинаем; вот съездит… вот отдохнет в Форосе… Я в горячке чувств статьи штуки три написал, рубрики предлагал: «Торговые ряды», «Лобное место»… Сюрреалистический очерк стал придумываться о дедушке Ленине, который лежит там, на Красной площади, и все видит, слышит, а ночами ведет душещипательные беседы с упокоившимися здесь, в центре державы: с любезным «батенькой» Стенькой Разиным, с Тимошкой Анкудиновым, величайшим «батенькой»-проходимцем… Короче, очень было похоже на то, что к беседующим в моем не написанном очерке мог присоединиться и «батенька», отдыхающий в Форосе…