Тюльпанное дерево - Мадлен Жанлис

Тюльпанное дерево

Восточная повѣсть

(Изъ сочиненій Гжи. Жанлисъ)

Въ прекраснѣйшемъ Королевствѣ изъ всей Азіи обиталъ любезный и блистательный народъ, столько же прославившійся военными подвигами, сколько склонностію своею къ Наукамъ и Художествамъ. Неподалеку отъ стѣнъ, ограждавшихъ чертоги и обширные сады Государя, была пальмовая роща, на концѣ которой находились два домика, отличающіеся миловидною своею простотою. Одинъ принадлежалъ старику Оглану, которой велъ въ несъ пустынническую жизнь въ продолженіе многихъ лѣтъ: садикъ его славился великолѣпнымъ тюльпаннымъ деревомъ [1], неизвѣстнымъ еще тогда въ Азіи. Оно имѣло десять саженъ вышины и, на время цвѣта, покрывалось болѣе нежели двумя тысячами тюльпановъ красоты безподобной. Къ дереву сему была придѣлана круглая лѣстница въ 50 фунтовъ вышиною, и тамъ находилось мѣсто для отдохновенія, или родъ гнѣзда, крѣпко утвержденнаго на двухъ толстыхъ вѣтвяхъ. Сіе гнѣздо было такъ велико, что въ немъ свободно помѣщались три или четыре человѣка, и ничто не могло быть такъ пріятно, какъ въ Іюлѣ мѣсяцѣ видѣть себя на срединѣ дерева, котораго каждый сучокъ обремененъ прекраснѣйшими тюльпанами. Въ семъ таинственномъ убѣжищѣ, Поэтъ, увѣнчанный и со всѣхъ сторонъ окруженный прелестнѣйшими цвѣтами, изпускающими превосходный запахъ, подумалъ бы, что флора перенесла его въ любимую свою рощицу.

Огланъ, убѣгая отъ общества, никого не пускалъ въ свое уединенное жилище, но не смѣлъ не принять Королевской фамиліи, которую любопытство видѣть тюльпанникъ, привлекло однажды въ его садъ. Онъ умѣлъ найти предлогъ для недопущенія Высокихъ своихъ посѣтителей къ лѣстницѣ, ведущей на дерево, и никто изъ нихъ не всходилъ на оное. Съ сего дня старикъ отказывалъ всѣмъ любопытнымъ безъ изключенія. Поговорили нѣсколько времени о его нелюдимости; но какъ онъ твердо устоялъ въ характерѣ мизантропа, то объ немъ наконецъ забыли, такъ точно, какъ бы онъ жилъ за тысячу верстъ отъ Двора,

Другой домикъ принадлежалъ долго одному садовнику; наконецъ купалъ его Зеинебъ, молодой Царедворецъ, которой умѣлъ его украсить, не лиша его и сельскихъ красотъ. Зеинебъ поведеніемъ своимъ и милымъ нравомъ опровергалъ все, что обыкновенно говорятъ на щетъ Придворныхъ мрачные, недоволыше философы, которые никогда не бывали при Дворѣ и не имѣли ни случаевъ, ни возможности знать и разсматривать характеры Государей и Вельможь

Зеинебъ сохранилъ при Дворѣ невинныя свои склонности: веселость духа и откровенность, чрезвычайную умѣренность, и доброе, чувствительное сердце. Онъ не искалъ способовъ къ обогащенію своему; достатокъ его былъ посредственный, но онъ соразмѣрялъ его съ своими желаніями. Наскучивъ пышнымъ зрѣлищемъ величія и тягостнымъ этикетомъ, пріѣзжалъ онъ отдыхать въ свой маленькой домикъ, но не ополчался противъ Придворнаго великолѣпія; ибо не чувствовалъ ни малѣйшаго негодованія отъ того, что въ чертогахъ Царей и знатныхъ Господъ не находилъ умѣренности и сладкаго покоя пастушеской жизни.

Сдѣлавшись сосѣдомъ Оглану, юный Зеинебъ услышалъ съ удивленіемъ o странностяхъ сего старика. Огланъ провождалъ большую часть времени въ тюльпанникѣ, въ цвѣточномъ своемъ гнѣздѣ; онъ никогда въ немъ не читалъ, но просиживалъ по цѣлому дню, одинъ и въ совершенной праздности. Не взирая на дикость и неприступность, старикъ былъ добръ и благотворителенъ; входъ къ нему, будучи запертъ для любопытныхъ, былъ всегда отворенъ для бѣдныхъ; онъ дѣлалъ добро безъ всякаго тщеславія, но съ такимъ благоразуміемъ и разсмотрительностію, которыя доказывали, что это было главное его упражненіе. Зеинебъ почувствовалъ непреодолимое желаніе узнать Оглана и его тюльпанное дерево, котораго никогда онъ не видывалъ; но всѣ его покушенія въ разсужденіи сего были тщетны. Стѣна раздѣляла сады, двухъ сосѣдей. Въ одинъ день Зеинебъ, подчищая свои шпалеры, взошелъ на стѣну и увидѣлъ великолѣпный тюльпанникъ. Ахъ! какая прекрасная вещь! вскричалъ онъ. Случилось, что Огланъ не сидѣлъ тогда въ гнѣздѣ своемъ, но ходилъ по саду и, услышавъ сіе возклицаніе, увидѣлъ Зеинеба. Въ одномъ камзолѣ, безъ шляпы, съ кривымъ ножемъ въ рукѣ, и почелъ его за садовника. Пріятная физіономія, на которой изображалась кроткая веселость, ему понравилась. Онъ подумалъ, что человѣкъ сего состоянія не обезпокоитъ его и что онъ всегда легко можетъ отъ него отвязаться. Взглянувъ на него съ улыбкой. Огланъ сказалъ ему: «послушай, другъ мой! естьли хочешь посмотрѣть на эта дерево вблизи, то обойди кругомъ; я отопру тебѣ ворота.» Услышавъ сіе, восхищенный Зеинебъ, вмѣсто того чтобъ идти назначенною дорогою, спрыгнулъ со стѣны и въ одинъ мигъ очутился въ саду Оглана; онъ бросился обнимать старика, которой увидѣлъ тогда свою ошибку, и узналъ, что сей молодой человѣкъ былъ не садовникъ, a сосѣдъ его Зеинебъ; но любезность и веселонравіе юности скоро преклонили къ нему сердце старика, которой обошелся съ нимъ самымъ вѣжливымъ и ласковымъ образомъ. Подошедъ къ дереву, Зеинебъ хотѣлъ идти по круглой лѣстницѣ, но старикъ сильно тому противился; однакожъ Зеинебъ не послушался и взлетѣлъ, какъ птица, въ таинственное гнѣздо. Старикъ за нимъ послѣдовалъ, и они оба сѣли на одну изъ вѣтвей. Огланъ пристально смотрѣлъ на Зеинеба. «Ахъ! какъ здѣсь пріятно!» вскричалъ сей послѣдній. Какъ! сказалъ Огланъ: не уже ли въ самомъ дѣлѣ не чувствуешь ты здѣсь скуки и тягости? — «Скука такъ скоро не приходитъ, отвѣчалъ Зеинебъ, смѣючись: напротивъ я въ восхищеніи и желалъ бы провести здѣсь всю жизнь. Множество прелестныхъ воспоминаній представляются моему воображенію. Добрый старецъ! не говори со мною, не мѣшай мнѣ думать!»… При сихъ словахъ почтенное лице Оглана оросилось слезами. Любезный, превосходный юноша! вскричалъ онъ, обнявъ его: съ сей минуты я ничего скрывать отъ тебя не буду; войдемъ со мною въ домъ мой; ты услышишь отъ меня вещи чудесныя…. Сіи слова такъ сильно возбудили любопытство въ Зеинебѣ, что, невзирая на неизъяснимую прелесть, влекущую его къ дереву, сошелъ онъ съ поспѣшностію и послѣдовалъ за старикомъ. Они вошли въ домъ. Огланъ сѣлъ съ нимъ на мягкія подушки и сказалъ ему: «Сынъ мой! я тебя такъ теперь знаю, какъ бы имѣлъ щастіе быть твоимъ отцемъ; знаю, что ты никогда не обманывалъ; обѣщай мнѣ хранить тайну, которую намѣренъ я тебѣ ввѣрить.» Даю тебѣ въ томъ честное слово, отвѣчалъ Зеинебъ. — «Довольно! Выслушай же странную мою. повѣсть:

„Я родился въ Персидской провинціи Сузіанѣ. Мегметъ, Владѣтель сей небольшой области, сдѣлалъ меня Визиремъ своимъ; мнѣ было тогда около сорока лѣтъ. Исполняя возложенную на меня должность съ величайшимъ безпристрастіемъ, нажилъ я однако же, совсѣмъ не вѣдая того, множество враговъ; я думалъ, что для сохраненія мѣста моего довольно будетъ мнѣ справедливости, безкорыстія, неусыпнаго трудолюбія, старанія объ уменьшеніи налоговъ по приведенія земледѣлія въ цвѣтущее состояніе. Желая все видѣть и знать непосредственно самъ собою, что очень возможно въ небольшомъ владѣнія, часто ѣзжалъ я одинъ и подъ чужимъ именемъ въ разные краи Сузіаны. Однажды встрѣтился я на дорогѣ въ лѣсу со старухою, которая была одѣта въ самое бѣдное рубище и, сидя на древесномъ пнѣ, горько плакала. Я остановился, чтобъ спроситъ ее о причинѣ такой печали, и она трогательнѣйшимъ образомъ описала мнѣ свою бѣдность. Я посадилъ ее на свою лошадь позади себя и отвезъ ее въ ближнюю деревню, гдѣ объявилъ о себѣ и, сыскавъ для нее хижину, оставилъ ей нѣсколько денегъ и поѣхалъ, давъ слово навѣщать ее отъ времени до времени. Черезъ два или три мѣсяца я и дѣйствительно посѣтилъ ее: она была здорова и осыпала меня благословеніями. Благородная ловкость въ обращеніи и пріятные разговоры Никсы — такъ ее звали — ясно показывали, что она была не простаго рода; но тщетно старался я узнать, кто она такова; и слышать ея приключенія; отвѣты ея были такъ темны и замѣшательство такъ велико, что я пересталъ безпокоить ее вопросами. Никса была отмѣнно умна, и я не знаю женщины, подобной ей въ пріятности обхожденія. Я почувствовалъ нѣжнѣйшую къ ней дружбу, предлагалъ ей перевезти ее къ себѣ въ домъ; но она непремѣнно хотѣла остаться въ своей хижинѣ, которую украсилъ я всѣмъ, что только могло ей нравиться; и какъ она мнѣ призналась, что была чрезвычайно лѣнива и не умѣла ни за что приняться, то я далъ ей двухъ расторопныхъ невольницъ и хорошаго садовника, тогда увѣрила она меня, что стала совершенно щастлива.“

„Между тѣмъ тайные мои непріятели, возпользуясь моею неосторожностію, погубили меня совершенно въ умѣ Государя. Мегеметъ, лишивъ меня мѣста, велѣлъ однако же мнѣ сказать, что, въ награжденіе за мою службу, дозволяетъ онъ мнѣ просить у него одной милости, которую обѣщается непремѣнно исполнить. Я написалъ къ нему, что, оставляя Министерство въ такой точно бѣдности, въ какой былъ я при вступленіи въ оное, ничего не желаю, кромѣ небольшаго уголка необработанной земли, кудабы я могъ удалиться и питаться трудами рукъ своихъ. Владѣтель приказалъ дашь мнѣ большую обработанную со тщаніемъ землю; но я не принялъ ее, сказавъ, что хочу имѣть удовольствіе обработывать самъ, и повторилъ мою прежнюю прозьбу. Мегеметъ повелѣлъ исполнить мое требованіе; но, послѣ долговременныхъ поисковъ, донесли ему, что во всемъ его Государствѣ не нашлось ни одного маленькаго клина необработанной земли. Возвратите же поскорѣе Оглана, вскричалъ Мегеметъ; какъ! не уже ли довелъ онъ земледѣліе въ областяхъ моихъ до такою цвѣтущаго состоянія? Возвратите его! пусть онъ опять вступитъ въ Министерство, и на всю жизнь. Мегметъ и дѣйствительно возвратилъ мнѣ мое мѣсто, которое занималъ я да самой его кончины. Наслѣдникъ его, не знаю за что, ненавидѣлъ меня; онъ не только отнялъ у меня чинъ мой, но и все имѣніе. Я однакожъ такъ много успѣлъ оказать услугъ разнымъ особамъ, что могъ съ основательностію надѣяться на утѣшенія дружбы; но въ такомъ бѣдственномъ состояніи, въ какое былъ я низверженъ, имѣя благородную гордость, не прибѣгаютъ къ друзьямъ съ унизительными прозьбами, a ждутъ ихъ къ себѣ. Я ожидалъ безполезно: неблагодарные всѣ меня оставили! Пронзенный жесточайшею горестію, пошелъ я въ деревню, гдѣ жила Никса; она приняла меня съ разпростертыми руками. Спѣши, Государь! сказала она мнѣ: спѣши войти въ эту бѣдную хижину; ты найдешь благодарность подъ соломеннымъ кровомъ. Я обнялъ Никсу съ неизъяснимою нѣжностію. О! какъ злополучіе научаетъ, насъ цѣнить сердце вѣрное и благодарное! какъ любезна показалась мнѣ тогда бѣдная Никса!.. Добрая моя Никса! сказалъ я: ты въ молодости безъ сомнѣнія была прелестна, я по всему это вижу; но не думай, чтобъ когда нибудь могла ты внушать чувствія, подобныя тому, которое я къ тебѣ питаю; нѣтъ! самая сильнѣйшая любовь не стоитъ такой дружбы. Ахъ, Никса! чтобъ познать всю чувствительность души благодарной, надобно быть любиму нещастливцемъ, не имѣющимъ кромѣ насъ другаго утѣшенія! — Такъ, отвѣчала Никса: я точно также думала, когда, будучи безъ пристанища и безъ всякой помощи, была призрѣна тобою; добродѣтельный Огланъ!.. Тогда схватилъ я y нее руку, и съ восхищеніемъ прижалъ ее къ груди моей; я былъ тронутъ до слезъ: какъ сладостно слышать напоминаніе добраго дѣла отъ предмета, насъ утѣшающаго! Такъ, сказалъ я, любезная Никса! я отдалъ бы жизнь свою, сдѣлавшуюся теперь безполезною, для возвращенія тебѣ юности; но не взирая на то, когда вздумаю, сколько я тебя люблю, нахожу неизъяснимую прелесть въ той мысли, что мы оба съ тобою давно уже вышли изъ блистательнаго и шумнаго возраста страстей; горжусь безпорочностію и великостію чувствій моихъ къ тебѣ, и наслаждаюсь дружбою, такъ какъ наслаждаются добродѣтелію.