Записки подростка военного времени - Дима Сидоров

Дмитрий Сидоров

Записки подростка военного времени

Эти снимки разделяют меньше двух лет. Дима Сидоров весной 1941 года и он же — курсант-минометчик на фронте, лето 1943 года

Обыкновенная школьная тетрадь в линейку. Без обложек. Видно, они оторвались, когда автор дневника был еще жив, поскольку с тетрадкой он не расставался ни в эшелоне эвакуированных из Ленинграда детей, ни в дни своей работы и жизни в алтайской степи. Тетрадь перегнута, на сгибах потерта, некоторые страницы в мазуте и машинном масле: шестнадцатилетний Дмитрий Сидоров брал ее с собою на трактор и в минуты отдыха торопился занести хотя бы несколько строк в свою записную книжку. Из записей встает перед нами вторая половина 1941-го и первое полугодие 1942 года. Дневник подростка, захваченного водоворотом событий военных лет — безыскусный, потрясающий своей искренностью документ. Первые страницы помечены августом 1941 года, когда многочисленная рабочая семья, где Дима был четвертым из семерых братьев, остается без отца, оказавшегося в блокадном кольце, в Ленинграде, где он работал всю жизнь и где погиб через полгода после эвакуации детей. Мать умерла еще раньше. Трое старших братьев Димы воевали, и на его плечи выпала вся тяжесть забот о малолетних братишках. Сестру Зину, которой в то время шел восемнадцатый год, он, пожалуй, не считал главой семьи. Младшим был восьмилетний Толя, близнецам Жене и Шуре едва исполнилось по десяти лет.

Драматичность жизненных ситуаций не согнула Диму. Со страниц дневника перед нами встает цельный характер подростка военного времени.

1941 год. Конец августа. Деревня Петровщина

Гитлеровские стервятники рази еще недавно такое красивое село Путилове, часть Горной Шальдихи; сгорело около двадцати домов и в Петровщине, пожарами уничтожена часть Мучихина, Василькова, Жихарева и других деревень. В ушах не смолкает грохот взрывов. По всему горизонту черные дымы, а ночами — зловещие зарева; земля трясется от канонады. Есть убитые красноармейцы, есть жертвы и среди мирного населения. То там, то здесь валяются трупы лошадей, коров.

Люди, наши колхозники, под градом пуль, под бомбами идут в ригу, молотят зерно. Запасают хлеб на зиму, заготавливают картофель, овощи. И наша семья, хотя и без отца, героически трудится, помогает лучше сражаться Красной Армии. А в дни этой жестокой войны красноармейцы — наши лучшие друзья. Они делятся с нами всем — и сухарями, и сахаром, и крупой.

Начало сентября. В эшелоне

…По дороге, почти от самого Волховстроя, мы видели большие бедствия, причиненные нашему народу. Под насыпью лежат эшелоны разбитого вооружения, раскиданы снаряды, тракторы, пулеметы. Станции разбиты. Большинство домов разбомблено. Поселки выглядят как после землетрясения. Эти злодеяния натворил заклятый враг нашего народа и народов всего мира — кровожадный Гитлер и его свора. За это ему и всей его шайке наши братья и отцы предъявят счет. Они жестоко опустят свой меч на голову фашистов и очистят от них нашу родную землю!

Мне очень было трудно расставаться с домом — как никому другому. Шура, Женя, Толя — они были все время веселы, что возьмешь с них — дети. А у меня на душе было тяжело. Я все время думал: скоро остановка, а там уеду назад — домой…

Но паровоз, уже, неверное, десятый по счету, тащил нас вперед на восток. Проехали Тихвин, который сильно пострадал от бомбежки, Череповец, Вологду, грязноватый город Буй, в котором перенесли три тревоги подряд; немецкие самолеты настигли нас и здесь.

В нашем вагоне на станции Буй появились новые люди: это Клавдия Викторовна Васильева (полная фамилия ее — Оде-Васильева[1]). Она — профессор арабского языка, пожилая женщина, лет пятидесяти, с больными ногами. Внуки Клавдии Викторовны — маленькие ребятишки. Тома — старшая из них, ей лет восемь, Ада, младшая, — почти грудной ребенок. А с ними еще — Маруся Смирнова, учительница, молодая женщина, которая жила до немцев в Эстонии. С нею ее родители: отец, очень жадный, нелюдимый, мать — тихая старуха.

Из-за того что этих людей мы пустили в вагон, было много упреков от наших спутников, но после все помирились и стали жить дружно. Я помогал Клавдии Викторовне: ей трудно одной справляться с тремя ребятами, притом же она больная.

Теперь только, в эшелоне, мы обнаружили свои промахи при сборах в дорогу. У нас не хватало то того, то другого. Оказалось, что главное мы оставили дома.

Первые дни жили дружно. У всех было что поесть. Но эта дружная жизнь постепенно нарушилась. Началась ругань между теткой Полей и теткой Тоней. Спорили часто из-за пустяков. Нервы у них натянуты…

В Котельниче расстались с нашим начальником эшелона Сашей, его женой Марусей и красноармейцами. У красноармейцев дом в Вятке (Кирове — Прим. ред.). Оба они раненые, ехали к родным долечиваться. Я хотел все время остаться в Котельниче и уговаривал Зину. Здесь, мне казалось, нас устроят лучше, чем где-либо, а Зина не захотела. Наверное, потому, что не решается расстаться со своей самой любимой подружкой — Марусей…

Конец сентября

Станция Оричи — долгая стоянка (семь дней). Почти все наши земляки остаются здесь, а именно: Субботины, Киселевы, Капустины, Дорофеичева Клавдия, Парфеновы, Тиканцевы, тетя Поля Алманова, Натальины.

В Оричах в вагоне появилось самое скверное — вши, вреднейшие насекомые. Началась ежедневная охота за этим «зверем».

По вечерам иной раз бывало и весело: это когда Клавдия Викторовна рассказывала нам сказки, анекдоты, случаи из своей жизни, загадки и всякие интересные истории.

Моим с Васькой делом было снабжать вагон хлебом. Эту обязанность мы с ним с честью выполняли. У нас люди были мало-мальски сытыми, а в других вагонах многие сидели нередко голодными. У нас иногда хлеб был даже в запасе — благодаря нашей смекалке.

После Оричей нас везли быстрее. Скоро Урал, крупный промышленный центр. Киров проехали ночью, города не видели. Когда ехали по Уралу, я часто любовался природой, горами. Никогда не думал раньше, что я их увижу…

Октябрь

Перевалили и Урал, проехали Свердловск, большой остановки на станции не было. Остановились за Свердловском, и тут к нам попросился один ремесленник, совсем мальчик. Он отстал от своего эшелона, был совершенно голым, в кепке и в разорванной легкой рубахе.

За ночь доехали до станции Поклевская. Не забыть эту Поклевскую! Мы с Васей отстали здесь от своего эшелона. Началась наша одинокая, совсем сиротская жизнь. Почему случилась эта история? Мы были посланы старшими на вокзал, чтобы купить что-нибудь поесть. Мы ушли, рассчитывая, что эшелон простоит долго. Было еще темновато. Васька купил манной каши двадцать порций (почти целое ведро!). Я — порций десять, сложил их в свое ведро. Мы расплатились и вышли на перрон. А нашего эшелона и след простыл!

Натерпелись мы, пока нагнали своих. Только на станции Барабинск, недалеко от Новосибирска, нашли мы свой вагон.

За эти нескончаемо длинные дни тяжких скитаний у нас много накопилось впечатлений, которыми мы спешили поделиться с земляками. Все смеялись, громко говорили, разглядывали нас, как будто мы только познакомились…

У всех на душе весело. Каждый рассказывает свои переживания. Оказывается, что почти всю Сибирь мы проехали на подножках. Вот здорово!

Середина ноября

В Новосибирске мы жили три дня. Эта станция, хотя и многолюдная, встретила нас приветливо: давали в буфете-ресторане обеды бесплатно. Мы с Васькой продолжали свою работу — доставали хлеб.

После длительного стояния в Новосибирске и перекомбинации вагонов в новый эшелон мы наконец двинулись к далекому Алтаю. Дорогой я любовался природой. Показались горы. Это, говорит Клавдия Викторовна, отроги Алтая. Много строевой сосны, других высоких деревьев. А люди в вагоне замучены, истомлены, все чумазые… Скорее бы конец этому небывалому путешествию! Каждый мечтает помыться в теплой бане. А тут ударили трескучие морозы, носа высунуть нельзя!

Но хотя и неохота из насиженного гнезда вылезать на лютый мороз, решили: надо кончать поездку, пора искать себе дом. Приготовления начались еще до Барнаула.

Барнаул мне как-то не приглянулся. Здесь стояли всего три часа. С радостью ожидали приближения Рубцовска — конечного пункта пути. Что-то нас ждет там?

Рубцовск — небольшой, но многолюдный городок. Много эвакуированных из Ленинграда, Москвы и других городов. Нас отцепили и поставили в тупик. К полудню мы расстались с вагоном. Вещи перетащили в вокзал. А там — целая давка: станция узловая, пассажиров масса. Кое-как уложились. Один из нас караулил вещи, а другие ушли смотреть город. Зина с дядей Ваней пошли в райисполком устраивать дальнейшую нашу жизнь. Ей дают вместе с дядей Ваней направление на станцию Локоть — это от Рубцовска двадцать пять километров. А там есть колхоз «Красная заря». Узнаем, что поезд туда идет в час ночи. Снова ждем-пождем…