Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести - Виктор Горбачев

Виктор Горбачев

Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

Предисловие автора

Прошлое, настоящее, будущее… Светлое или тёмное, близкое-далёкое, счастливое или не очень… Но всегда живое, преходящее, творимое… На виду и герои каждого времени.

«Есть люди прошлого, люди будущего, люди вечного», – утверждал Николай Бердяев.

Имеет право быть межвременье – всегда смутное, случайное, непредсказуемое со своими мутными героями…

Забыли про преждевременное… Скорее всего, не хотим в нём копаться, ибо оно всегда безрадостно и обречённо…

Если преждевременные открытие, философия, искусство или ремесло – они безлимитны, они дозреют, то человек зажат временем, как смертник гарротой…

Печальна судьба преждевременных…

Пресс времени – это молва и мода, каноны и близорукость, косность и инстинкты, традиции и склад-уклад…

Преждевременный всегда одинок. Стадом выживать легче, поэтому оригиналов выживают, чтобы не мутил воду, не смущал и не возмущал…

У преждевременных во всём – налёт гениальности и эксклюзивности, поэтому они честолюбивы и обидчивы…

Их жгли на кострах, превращая в исчезающий пепел, пытали до отречения, гноили в забвении, и только наивная Вера в святую Истину помогала им выживать…

Семья им помеха, женщины – только те, что за ними в костёр…

Квёлые телом, легко ранимые душой, они любят славу, но больше всего боятся забвения…

Преждевременные всегда упоённо учатся, интуитивно чувствуя: чтобы «выстрелить», нужен солидный базис…

Удалённость их от времени настоящего есть прямая функция от степени цивилизации социума…

Правда, сильный маргинал имеет шанс стать на время вожаком, двинуть прогресс, подтянуть время, только вовсе не факт, что сонному стаду это во благо…

В норме же преждевременность – это осознанная обречённость, но для наблюдателя – отнюдь не тоска, а тайны и интриги…

Они, преждевременные, местами и временами случаются, и как с ними быть – никто толком не знает…

Стаду трудно понять, что выскочки эти – его, стада, золотой фонд…

«Повесть о преждевременном…», быть может, лишний раз заставит нас оглядеться и задуматься и где-то даже сориентироваться…

Свои герои у прошлого, настоящего и будущего…

И у преждевременного свои. Александр Леонидович Чижевский, «Леонардо да Винчи 20 века», – один из них…

Великая наука жить счастливо состоит в том, чтобы жить только в настоящем.

Утопии часто оказываются лишь преждевременно высказанными истинами.

Солнце, сожги настоящее… Воимя грядущего… Но помилуй прошедшее…

Глава 1. Новосёлы.

Мой путь поэта безызвестен,Натуралиста путь тревожен,А мне один покой лишь лестен,Но он как раз и невозможен…

«Дворянчик», – с явной завистью приклеил ярлык классовому врагу сидящий на заборе вихрастый пролетарий лет тринадцати, весь вылинялый от июльского солнца, удавшегося в Калуге лета 1913 года.

Ватага мальчишек со скучной на события улиц Ивановской, Васильевской и окрестностей в душе не возражала против заселения семьи военного в заново выкрашенный двухэтажный особняк. Какое-никакое оживление…

Ломовые извозчики, в схожих картузах и прилипших к спинам цветастых рубахах, обычно важные и задумчивые, теперь старательно суетились и матерились без злобы… Барин, видать, не жадный. А только чудно: военный, а книг – сто пудов…

Худосочный «дворянчик» с сосредоточенными, широко посаженными глазами из всего разгружаемого с подвод имущества поспешно и трепетно взял на руки какую-то завёрнутую в пёструю ткань трубу, похожую на самоварную.

«Папа, это чудо что за мезонин! Здесь хватит места и для телескопа, и для лаборатории», – восторженно горящие глаза юноши вызвали довольную улыбку на суровом лице отца, и даже бравые генеральские усы не смогли скрыть умиление.

Кадровый артиллерист Леонид Васильевич Чижевский был прямым потомком придворного Елизаветы Петровны – Петра Лазаревича Чижевского, которому императрица за верность Родине в 1743 году пожаловала потомственное дворянство. В роду было немало воинов, Георгиевских кавалеров, ходивших ещё под знамёнами Суворова и Кутузова; знаменитый адмирал П. С. Нахимов в их числе.

Ещё будучи поручиком, Леонид Васильевич изобрёл командирский угломер для стрельбы артиллерии по невидимой цели с закрытых позиций. Экспериментировал он и с ракетами конструкции генерала К. И. Константинова, но, как оказалось, преждевременно…

Не хоровод ли планет поставил на этот род Каинову печать преждевременности?..

Широчайшая эрудированность Леонида Васильевича и преданность Отечеству сказалась и после революции 1917 года. В Калуге он руководил курсами красных командиров, а после Гражданской войны даже получил почётное звание Героя Труда РККА.

Потеряв в тридцать семь лет горячо любимую жену, Леонид Васильевич не женился вторично и всецело посвятил себя воспитанию единственного сына – Александра, Шуры по-домашнему.

Любознательность мальчика поощрялась всемерно, средств на приобретение физических приборов и оборудования для химических и электрофизических опытов не жалелось. К услугам Шуры была и богатейшая библиотека отца.

Малышу был всего один год, когда от туберкулёза умерла его мать, поэтому воспитанием его, кроме отца, занимались бабушка и сестра отца, которую он и называл матерью. Не мудрено, что под воздействием двух высокообразованных женщин малыш полюбил музыку, поэзию и живопись. В возрасте четырёх лет он уже учил наизусть русские, немецкие и французские стихотворения, за что получал денежное вознаграждение от бабушки, которая сама, помимо этого, знала ещё английский, итальянский и шведский языки.

Вспоминая впоследствии детские годы, Александр напишет:

«Когда я сейчас ретроспективно просматриваю всю свою жизнь, я вижу, что основные магистрали её были заложены уже в раннем детстве и отчётливо проявили себя к девятому или десятому году жизни. Дисциплина поведения, дисциплина работы и дисциплина отдыха были привиты мне с самого детства. Полный достаток во всём и свободная ненуждаемость в детстве не только не изменили этих принципов, но, наоборот, обострили их. С детства я привык к постоянной работе».

С пяти лет Шура сам начал писать стихи, а во время оздоровительных поездок на юг Франции и Италии учился живописи у художника Гюстава Нодье, ученика ставшего впоследствии классиком импрессионизма Эдгара Дега.

Перед самым переездом из Польши в Калугу к Рождеству 1913 года в Варшаве для Шуры была куплена дорогая, с паспортом, скрипка итальянского мастера Давида Тэхлера. По преданиям на ней играл сам Паганини…

Шура без принуждения вполне прилично освоил инструмент, пробовал и сочинять. В минуты вдохновения, когда Шура музицировал, рисовал или, шагая по комнате, громко декламировал, бабушка с умилением располагалась снаружи у двери и в комнату к любимцу никого не пускала…

Особенно душевные стихи или музыка могли вызвать у Шуры слёзы умиления – эта проникновенность оставалась его брешью до последних дней.

Существовали, однако, и другие обстоятельства, определившие, в конце концов, жизненные приоритеты Шуры отнюдь не в пользу искусства.

Щедро одарив его всевозможными талантами, природа явно поскупилась на здоровье мальчика. Рос он хилым, болезненным ребёнком, с целым букетом болячек. Поездки на море приносили временные облегчения, чаще же всего Шура недомогал…

Сочетание любознательности и болезненности при этом имело странные результаты, часто удивлявшие и даже пугавшие взрослых. По своему состоянию мальчик научился точно предсказывать погоду. Можно предположить, что так и оформилась у него со временем тяга к научной медицине вообще и к влиянию на организм окружающей среды в частности.

А уж когда он однажды заявил, что намерен научиться лечить чахотку, погубившую его мамочку, бабушка и вовсе захлюпала носом и полезла за носовым платком, а отец понял ориентиры дальнейшего воспитания…