Гости - Сергей Палий

Сергей ПАЛИЙ

ГОСТИ

Я недавно понял, зачем человеку даны руки — чтобы сжимать их в кулаки. Это всякие безмозглые сопляки твердили, что они нужны для того, чтобы дарить тепло и создавать произведения искусства, чтобы хранить жизнь… А что это, кстати, такое — жизнь? Я никак не могу понять, хоть и размышляю над этим уже десяток лет… нет, побольше, наверно. Трудно считать.

В этот раз ближе к вечеру пришла Лидка и притащила какой-то рисунок.

— Глянь, я сама нарисовала! — весело сказала она, подбегая ко мне и целуя в щеку. — Глянь, котик! Ну глянь!

Я даже не посмотрел на лист.

— А ты когда его нарисовала?

Она удивленно подняла тонкие подкрашенные брови и задумалась на миг.

— Хи. Не помню. А что?

Меня сегодня совершенно не привлекала перспектива долгого разговора.

— Да то. Не твой это рисунок. Ты вообще не умеешь рисовать! Ты домик не сможешь нарисовать! Ты ничего не можешь и не умеешь! Ты мерзкая стервочка! Ты сучка, которой не хватает кобеля длиннохвостого…

Висок загорелся от пощечины. Отлично. Давай, Лидочка, заведись как следует!

Лидка вперилась в меня влажными чуть косоватыми глазами.

— Что я тебе сделала?! Ты свинья! Грубиян! — дрожащим голосом кричала она.

— А ты — косая тварь!

Она закрыла лицо ладонями, медленно опустилась на колени и зарыдала. Я сплюнул на сырую землю прямо перед ней и, неторопливо развернувшись, пошел в дом, зевая.

«Сейчас прибежит. Ох, как Лидочка про глазки-то косые не любит! Просто убить готова… — Я усмехнулся своей мысли, усаживаясь на топчан поудобнее, кладя на колени нож, снимая рубашку. — Нужно будет завтра прибраться в комнатке — совсем сгнию тут скоро. Чего она там за картинку-то притащила, интересно? Ведь сроду линии прямой провести не могла. Как все это надоело…»

Снаружи доносились всхлипы и спазматические вздохи. Сейчас придет. Вот только, еще минутку слюнки по роже будет размазывать, губки выпячивать, носик высмаркивать, потом потреплет ногтями волосы, чтоб прическа выражала полное отчаяние… Что ты, Лида, знаешь об отчаянье? А?! Ты, наверное, думаешь, что, если тебе наплевали в душу, стоит отчаиваться, да? Глупышка, милая ты моя глупышка. Плевки в душу, в тело, в харю, в глаза, в потолок — это все пустяки смешные. Ты и представить себе не можешь, как это приятно и справедливо! Я хочу, чтоб мне вечно в душу плевали…

О, явилась.

Шлепая по дощатому полу босыми ногами, она подошла ко мне и погладила пальчиками по волосам.

— Котик, не обижай больше меня, а.

— Тебе не котик, а кобель нужен, — спокойно сказал я.

— Заткнись! Не смей! — Она стала мерить комнату шагами, раскрасневшись, заламывая руки. — Что ты делаешь?! Зачем?

Я улыбался и ждал.

Вдруг Лида остановилась и бросила хищный взгляд на нож, покоящийся у меня на коленях. Ее лицо, и без того жуткое в этот момент, приобрело звериное выражение и посерело. Я пожал плечами и, глядя в ее дикие глаза, прошептал по слогам:

— Тварь ко-са-я.

На языке почувствовался привкус терпко-горькой изжоги. Я сглотнул, и Лида с грудным хрипом бросилась к острому лезвию…

Хорошо, что сегодня все случилось быстро и без лишних сцен. Ну, это, правда, и моя заслуга в какой-то степени: досконально зная человека, можно вмиг вывести его из себя. Тем более женщину. Тем более самую близкую, самую любимую… давно… В сердце ворвалась боль, и — темнота… как скоро, приятно и страшно…

Терпеть не могу это ощущение — башка трещит, словно с колотящего похмелья, руки висят плетьми, в желудке — всемирное захоронение дерьма! А самое обидное — накануне ничего не пил. И даже не ел.

Я уже десять лет ничего не пил и не ел. Каждое утро я приходил в себя на одном и том же месте — на пологом склоне холма, расположенного на бескрайней равнине. Я спускался с него, размашисто шагая и спотыкаясь. И первое, что видел впереди себя — это длинную худую тень, извивающуюся змеей на неровностях серой земли. В затылок всегда светило едва поднявшееся солнце.

У подножия этого необычного кургана меня неизменно ждал домик, крепко сколоченный, с черепичной крышей и когда-то застекленной верандой. Рядом рос сад, который постепенно подбирался к небольшому каменистому плато, неизвестно откуда здесь взявшемуся. Вообще вся эта картина очень странно, наверное, выглядела на фоне равнины, простиравшейся во все стороны до горизонта. Но только не для меня. Я больше не умею удивляться, я не умею плакать, радоваться или грустить, я забыл, что такое ненависть и любовь.

У меня здесь есть только отчаяние.

В течение дня можно лежать в тени дома, потому что к полудню — ужасно знойно, или зайти внутрь и перебирать разный хлам, который я насобирал в окрестностях за многие годы. Можно метать нож в бревенчатую стену, благо я научился делать это получше любого смертного… Ха. Смертного. Пожалуй, это должно быть смешно. Также можно пойти куда-нибудь. Просто так, ради того, чтобы не свихнуться окончательно от ожидания и… так хочется добавить: от одиночества. Но это будет нечестно. Ведь каждый день ко мне приходят гости.

Я их всех прекрасно знаю: друзья, родные, жена Лидочка, сын иногда заглядывает, просто знакомые люди. По одиночке. С ними можно посидеть, поговорить, поспорить, поиграть можно… Они сначала всегда веселые и добрые.

А вечером меня убивают.

Первое время, года два, труднее всего было, когда приходили жена или сын. Ну и отец, пожалуй. Я тогда, помнится, был рад, что мама не приходит. До сих пор не знаю — почему? Ей некогда, наверно, дела.

Так вот, вечером меня убивают. Не зависимо ни от чего. Гость сначала начинает раздражаться без видимой причины, потом выходит из себя и хватается за нож… И ничто мне не может помочь! Я испробовал все средства, доступные человеческому разуму и воображению.

Сначала, то есть когда я сам более-менее разобрался в происходящем, я пытался им объяснить, что происходит. Гости отшучивались, не верили, принимали меня за идиота, постепенно зверели и… Я плакал, умолял, стонал, я кричал! А они убивали меня. Ножом в сердце! Я просыпался с утра на холме, и моя грудь помнила леденящий холод стали. А гости, возвращаясь, ничего не помнили и радостно улыбались мне при встрече, с восторгом бросались на шею…

Через некоторое время мне пришла в голову мысль: уходить от дома. Но за несколько часов далеко не убежишь! Они нагоняли. Запыхавшись, они окликали меня и удивлялись: куда это я собрался на ночь глядя? Я убегал, как мог, но они шли наперерез, возникали впереди, неожиданно хлопали по спине, заставляя меня вздрагивать… Заботливо брали за руку, как младенца, отбежавшего слишком далеко от положенного для прогулки места, и вели домой. Говорили мне нежности, жалели, обнимали, недоумевали, злились… И убивали. Я шарахался в сторону, орал, падал и пытался уползти, но гости были быстрее.