Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

Шоу Ирвин

Ставка на мертвого жокея

(сборник рассказов)

Ставка на мертвого жокея

Ллойд Барбер лежал и читал «Франс-суар», когда зазвонил телефон. Всего два часа, но дождь льет вот уже пятый день подряд, так что из дома не выйдешь, да и куда ему идти? Читал он сводку об относительном рейтинге команд в различных лигах по регби. Правда, на регби никогда не ходил и его совсем не интересовал относительный рейтинг «Лилля», «По» или «Бордо», но вся газета уже прочитана, осталась одна эта сводка. В маленькой, темной комнатке холодно — тепло подают только с десяти утра до шести вечера, — и он лежал на кочковатой двуспальной кровати, сняв обувь и накрывшись пальто. Поднял трубку — голос портье за конторкой внизу:

— Вас ожидает какая-то дама, месье Барбер.

Барбер посмотрел на себя в зеркало, висевшее над бюро, прямо с кровати. Да, можно выглядеть и получше…

— Эта дама назвала свое имя?

— Нет, месье. Может быть, спросить?

— Ладно, не утруждайте себя. Сейчас спущусь.

Повесил трубку, надел ботинки — начал, как всегда, с левого — на счастье; застегнул ворот рубашки, поправил галстук — потерся на узелке; надел пиджак, похлопал по карманам — нет ли сигарет; не оказалось. Пожав плечами, нарочно, из чувства мести, оставил гореть свет — менеджер вечно ворчит по поводу его счетов — и спустился вниз.

Морин Ричардсон сидела в маленькой комнатке, сразу за холлом, на старинном стуле с плюшевым сиденьем — владельцы третьеразрядных парижских отелей выставляли такие для своей клиентуры, не желая поощрять излишней общительности на первых этажах.

Ни одна лампочка не горела, и через пыльные шторы с поливаемой дождем улицы просачивался сумеречный, зеленовато-мертвенный свет. Морин, молодую, красивую девушку, с блестящими, доверчивыми голубыми глазами, Барбер впервые встретил после войны, незадолго до того, как она вышла замуж за Джимми Ричардсона. Но с тех пор у нее появилось двое детей, да и дела у Ричардсона шли не очень-то хорошо; ее поношенное пальто из дешевой ткани промокло насквозь; от прежнего цвета лица ничего не осталось, и в этом мрачном холле оно казалось желтоватым, а глаза — белесыми, выцветшими.

— Привет, Красотка! — окликнул ее Барбер.

Так всегда называл ее Ричардсон и, хотя это забавляло его друзей по эскадрилье, упрямо держался своей привычки, и в конце концов все стали так ее называть.

Морин мгновенно повернулась, — кажется, он ее напугал.

Пожали друг другу руки, и Барбер осведомился, не пойти ли куда-нибудь выпить по чашечке кофе.

— Да нет. Понимаешь, я оставила малышей только на время ланча у одной приятельницы, обещала забрать их в два тридцать, так что времени у меня осталось не так уж много.

— Понятно… Ну как там поживает Джимми?

— Ах, Ллойд… — Морин теребила пальцы с неровно подстриженными ногтями, совсем красные от холода. — Ты его видел?

— Когда? — Барбер озадаченно глядел на нее в этом сумраке. — Кого ты имеешь в виду?

— Ты видел Джимми? — повторила Морин тонким, испуганным голоском.

— Да-а… так с месяц назад, может, даже больше. Почему ты об этом спрашиваешь? — Вопрос задал просто так, для порядка — почти был уверен почему.

— Он пропал, Ллойд… Его нет уже тридцать два дня. Не знаю, что и делать…

— И куда же он отправился?

— Не знаю… — Совсем расстроенная, Морин вытащила из пачки сигарету, прикурила, забыв предложить Барберу. — Ничего он мне не сказал. — Она с рассеянным видом жадно затягивалась. — Я так переживаю… подумала, может, он сообщил тебе что-то… может, ты с ним случайно где-то встретился…

— Не-ет… — разочаровал ее Барбер, — ничего такого не было.

— Какое-то странное, абсолютно непонятное происшествие. Мы женаты вот уже десять лет, и он никогда ничего подобного не вытворял. — Морин изо всех сил старалась не напрягать голос, говорить спокойно. — Однажды вечером он пришел и сказал, что взял на работе месячный отпуск, что вернется через месяц и расскажет мне все потом… просил не задавать ему никаких вопросов.

— И ты не задала?

— Он и вел себя как-то странно… — вспоминала Морин. — Никогда его прежде таким не видела. Весь какой-то взвинченный, возбужденный, можно даже сказать счастливый… Вот только одно: всю ночь то и дело вставал посмотреть на малышей. И… никогда он не доставлял мне беспокойства… ну… по женской части. — В голосе Морин прозвучала гордость. — Не то что кое-кто из наших знакомых парней. Мне больше всего в Джимми нравится одно — ему всегда можно доверять. Вот я и помогла ему собрать вещи.

— Что он взял с собой?

— Один рюкзак. Кое-какие легкие вещи, словно в летний отпуск; даже теннисную ракетку захватил.

— «Теннисную ракетку»… — Барбер кивнул, словно нет ничего более естественного в мире, когда мужья, исчезая из поля зрения, берут с собой теннисные ракетки. — И с тех пор о нем ни слуху ни духу?

— Вот именно! Сказал, что напишет. Представляешь? — Несмотря на тревогу, чувствовалась ее забота о муже и жалость к нему. — Говорила же я, нечего нам делать в Европе. Для тебя все иначе, ты холостяк и всегда был ветреником, не то что Джимми…

— На работу ему звонила? — перебил Барбер. Вовсе ему не хотелось слышать от кого бы то ни было, какой он бесшабашный ветреник, холостой-неженатый.

— Сама — нет, друга одного попросила. А то жена звонит и пытается узнать, где муж… Возникнут подозрения.

— Ну и что ему сказали?

— Что ждали его еще два дня назад, но он так на работе и не появился.

Барбер, проявив инициативу, сам взял сигарету из пачки Морин, зажег, — первая сигарета за четыре часа показалась особенно вкусной. Вдруг он испытал легкий приступ благодарности эгоиста к Морин за то, что она пришла к нему в отель.

— Ллойд, скажи честно, тебе что-нибудь о нем известно? — допытывалась Морин. В своем потрепанном, тонком сыром пальтишке она выглядела очень беспомощной, окутанная зеленоватым туманом.

Барбер колебался.

— Нет, но я сделаю пару звонков и сообщу тебе завтра.

Оба встали. Морин натянула на покрасневшие руки перчатки — тоже потертые, когда-то черные. Глядя на них, Барбер вспомнил опрятную, сияющую Морин там, в Луизиане, много лет назад, когда они впервые встретились. И какими здоровыми, подтянутыми были они с Джимми и все их друзья — в лейтенантской форме, с новенькими серебряными крылышками на груди.

— Послушай, Красотка, у тебя, конечно, туго с деньгами?

— Я сюда пришла не за этим! — твердо отвечала Морин.

Барбер вытащил из кармана бумажник, раскрыл и стал внимательно изучать содержимое. Напрасная уловка: отлично знал, что в нем лежало; выудил пятитысячную банкноту.

— Вот, возьми, — и вложил ей в руку, — пригодится.

Морин, казалось, хотела вернуть деньги.

— Нет, я не должна… нет…

— Ша, Красотка! — оборвал ее Барбер. — Во всем Париже не найти американской девушки, которая не знала бы, куда деть сейчас пять тысяч франков.

Морин, вздохнув, безропотно сунула бумажку в карман.

— Мне так неловко, Ллойд, брать у тебя деньги.

— В память о моей бесшабашной юности в голубой форме. — Поцеловал ее в лоб.

Отправляя обратно в карман бумажник, где оставалось пятнадцать тысяч франков, представлял, что этих денег ему должно хватить до конца жизни: Джимми вернет долг.

— Думаешь, с ним ничего не стряслось? — Морин стояла совсем рядом.

— Само собой. — Барбер пытался казаться беззаботным, но выдала фальшь в голосе. — Не беспокойся так о нем. Позвоню тебе завтра, как обещал. Может, он уже будет дома, сам возьмет трубку и станет мне высказывать обиду — мол, кадрюсь к его жене, пока его нет в городе.

— Держу пари, — улыбнулась несчастная Морин.

Через холл, освещенный как пещера, вышла на улицу, под дождь, — надо забрать двух своих малышей из дома подруги, она попросила их накормить, об этом договорились.

А Барбер, поднявшись к себе, взял телефонную трубку и подождал, покуда старик внизу включит его телефон в сеть. На полу — два открытых чемодана со сложенными рубашками — для них не нашлось места в ящиках бюро, выделенного отелем. Сверху на бюро — давно просроченный счет от портного; письмо от его бывшей жены, из Нью-Йорка, нашла на дне дорожного сундучка его армейский пистолет и спрашивает, что с ним делать — боится попасть под закон Салливана о незаконном хранении оружия; письмо от матери: умоляет перестать быть идиотом, вернуться поскорее домой и найти постоянную работу; письмо от одной женщины — он к ней не проявлял особого интереса: приглашает приехать к ней на виллу в Изео1, погостить немного; там просто чудесно, тепло, и к тому же ей нужен мужчина в доме; письмо от одного парня — был у него на самолете пулеметчиком: постоянно подчеркивает, что Барбер спас ему жизнь, когда неподалеку от Палермо он получил тяжелое ранение в живот; а самое удивительное — он после этого написал книгу. Теперь постоянно присылает длинные, литературные по стилю письма — по крайней мере раз в месяц. Странный парнишка — слишком легковозбудимый, необычно целеустремленный; постоянно подвергает себя беспощадному анализу с целью сделать окончательный вывод: на самом ли деле он, как и те, кого он любит (в их число он с изрядной долей смущения включал и Барбера из-за тех восьми опасных минут над Палермо), такой, каким кажется. «Наше поколение подвергается опасности измельчания, — писал он ему на пишущей машинке. — Слишком рано мы прошли через свои испытания. Наша любовь превратилась в привязанность, ненависть — в неудовольствие, отчаяние — в меланхолию, страстность — в предпочтение. Мы превратились на всю жизнь в послушных карликов в этой маленькой, фатальной интермедии».