Старость - радость для убийц - Лилия Беляева

Беляева Лилия

Старость - радость для убийц

Лилия БЕЛЯЕВА

СТАРОСТЬ - РАДОСТЬ ДЛЯ УБИЙЦ

Детектив

Что может толкнуть молодую девушку-женщину на дикий, абсурдный поступок изувечить прическу, которая ей идет? Только экстремальное, безвыходное положение. И отчасти - дурь.

Я дожевала бутерброд с сыром, допила чай, глянула в окно, где сияло чистотой и невинностью бирюзовое майское небо, почикала ножницами без последствий для воздуха, вздохнула и резанула... К моим ногам бесшумно слетела длинная светлая прядь, а на моем лбу, прикрывая его до бровей, появилась дурацкая челка. Теперь было поздно жалеть, сокрушаться, ругать себя "идиоткой". Следовало забрать все оставшиеся пряди в пучок на затылке под синюю бархатку с резинкой внутри, чтоб в целости сохранить Наташин фасон, который сто лет назад называли "конский хвост".

Далее следовало вдеть в уши позолоченные сережки с голубыми камешками, неинтересные, безвкусные, надо признать, и позолоченной цепочкой украсить шею. "Воркутинские" же кофта с юбкой турецкого происхождения тоже гляделись отнюдь не изделиями от Версаче... Особенно убогонька была серая плиссированная юбчонка из искусственного шелка со стеклянным блеском.

Михаил, как ему и было велено, сидел на кухне, допивал кофе и считал мою затею по меньшей мере необдуманной. У двери в прихожую уже стояла его командировочная сумища, где основное место занимали фотопринадлежности, включая три фотоаппарата и фоторужье.

- Вхожу на подиум! Музыка! Гляди! - позвала я и встала посреди комнаты, скромно развесив руки по бокам, смущенно исподлобья глядючи...

- Мать честная! - воскликнул он то ли в восхищении, то ли в досаде. - Во что себя превратила! Глухая провинция! И не жалко волос-то?

- Не-а, - отозвалась застенчивым шепотом. - Немножко.

- Ох, Татьяна, Татьяна... И куда лезешь на свою голову! Больно самоуверенная! Да и не женское это дело...

- Ага! - подтвердила с охотой. - Женщине пристало прозябать лишь на задворках жизни. Даже если она выбрала себе лихую профессию журналиста... И ты, Михаил, выходит, туда же! А я-то надеялась, что без предрассудков...

Он поднял обе руки, сдаваясь. При его росте этого делать не следовало чуть не разбил люстру:

- Подсекла! Вогнала в краску!

Ткнул в меня пальцем:

- В последний раз спрашиваю: ты хоть понимаешь, что лезешь на рожон? Что там целых два трупа... Нехорошо пахнут. Убийство вообще пахнет скверно! Ты тоже, между нами, не из каррарского мрамора...

- Не каркай! И не считай себя первооткрывателем. Я же тебе и сказала, что убийством шибко пахнет в этом Доме ветеранов от искусства. Но если я уже и волосы изуродовала - значит, ходу мне назад нет. Лучше скажи - очень я похожа на воркутинку Наташу? Ты же профессионал, у тебя глаз - алмаз...

Михаил, будучи человеком добросовестным и отзывчивым, взял в руку раскрытый паспорт моей сводной сестры, вгляделся в фото, перевел взгляд на меня, признал:

- Похожа. Надо же... сводные сестры, а словно двойняшки!

- Отцу надо сказать спасибо. Должно быть, много страсти вкладывал не только в свою геологию, но и в женщин... А ещё говорили, что в период развитого или какого-то там ещё социализма не было секса! Вот же ярчайший пример!

Михаил рассмеялся:

- Лови ещё один! Тоже нетусклый! Я посвятил директора Дома Виктора Петровича Удодова в наши с тобой интимные отношения, сказал, что ты не только квартируешь у меня, но и живешь со мной. Шокирована?

- Нисколько! Врать так врать! Очень убедительно: мол, бедной девке некуда было податься, а мужик и воспользовался...

- Во-во! Именно этот кадр! Как мужик мужика мы поняли друг дружку и хохотнули. Он мне приоткрылся: "Беру на работу неустроенных бабеночек, они это ценят и отвечают взаимностью, то есть работают на совесть". Возьми на заметочку. Авось пригодится. Ну что ж... Удачи!

Он поднял с пола свою сумищу, постоял, широко расставив ноги в кроссовках сорок пятого размера, не хиляк мальчик, отнюдь, усмехнулся в бороду:

- Хочешь резану последнюю правду-матку?

- Валяй.

- Знаешь, почему ты затеяла это? Потому, что без любви живешь, без настоящей кондовой любви, чтоб до скрежета костей и поломки челюстей.

- Золотые слова роняешь, Михаил. Но дороже всего была бы подсказочка: где сыскать такого мужичка, чтоб он к тебе и ты к нему со всей искрометной страстью, чтоб вас друг от друга автокраном не отодрали? Где? Сам-то куда, между прочим, помчался? В Таджикистан, на границу, где пульки не только соловьями свистят, но и жалят. Чего тебе-то в Москве-то не хватает?

- А может, тоже любви? - отбился он, перекачиваясь с пятки на мысок, с мыска на пятку. - Надо подумать. Так или иначе, хочу встретить тебя здоровой и невредимой. И веселой впридачу!

- А я - тебя. Два дур... то бишь сапога - пара.

И мы расстались. Он открыл дверь, шагнул вон, но в последний момент обернулся:

- На деревянной солонке записан телефончик. В случае чего - звони. Зовут Николай Федорович, ветеран одной неслабой службы. Он мне обязан - я его портрет когда-то выставил, многие издания перепечатали. Ну, помчался за бабочками, жучками-паучками.

Он сильно захлопнул за собой дверь. А я осталась одна одинешенька в чужой однокомнатной, с чуждой мне челкой, разлученная "легендой" с родными и близкими, и тишина неприкаянности придавила все мои дерзновенные помыслы... Хорошо, Михаил включил перед уходом магнитофон, который журчал-утешал: "Пой, ласточка, пой, пой, не умолкай, песню блаженства любви неземной... пой, ласточка, пой..." Я дала полный звук, от которого аж стекла вздрогнули. Но гулять - так гулять! Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец!

... На следующее утро, как и оговорился Михаил с директором Дома ветеранов работников искусств, молодая женщина-девушка с челкой, весьма и весьма провинциального вида, робко переступила невысокий порожек кабинета Виктора Петровича Удодова... Было это 17 мая 199... года. В открытое окно пахло свежим тополиным листом и черемухой.

Однако самое-то начало всей это весьма непростой, достаточно чудовищной и, на первый взгляд, неправдоподобной истории, положил телефонный звонок, прозвеневший в моей квартире девять дней тому назад.

В то позднее утро мы с Алексеем лежали на моей постели, прости нас, Господи, - совсем голенькие, и выясняли отношения, когда зазвучала эта настойчивая, долгая трель. Алексей схватил мою руку на лету:

- Кто это там такой упорный? Перебьется! Небось, не Москва горит! Я же тебе ещё и ещё раз говорю: кончай свои игры, тем более с огнем. Муж я тебе или не муж?

Вытерпев минуту, не больше, телефон опять затрезвонил не переставая.

- Ну и выдержка у тебя! - ехидно похвалила я. - Слава, слава Богу, что ты ещё пока не полный мой муж!

- И выдержка, и резвость суждений! - отозвался он тотчас. - Ну посмотри на себя! Чудовище! А ещё собралась замуж за такого супермена, как я.

- Ну и хвальба! Ну и пижон дешевый! - огрызнулась, но все-таки пожелание его выполнила - глянула в зеркало. Ужас и ужас! Лицо опухло так, что ушей не видать, глазки утопли, словно изюм в тесте.

- Ты прав абсолютно, - сказала. - Никакого смысла тебе, такому полноценному, хорошо побритому, брать эту уродину в жены... - И пригорюнилась, поникнув головой... Но едва опять забился в легкой истерике мой алый, как неувядающая роза, телефон, - мигом схватила трубку.

- Татьяна! - услыхала восторженный крик Маринки. - Вообрази! Я наследство получила! Не веришь? Самое настоящее!

Откуда?

От верблюда! Вообрази - сижу, думаю, как жить дальше с моим охламоном, у Олежки ножка выросла, а обувь сейчас сама знаешь, какая дорогая, сижу и думаю - родня. Но вот же... Ей знаешь сколько было? Девяносто! Между нами пропасть. Но завещание именно на меня. Фантастика !

- А что твой ненаглядный? На него б и вылила первый ушат восторгов-удивлений, - посоветовала я.

- Где, где... в отключке, в запое, известное дело... "зеленый период", "никто меня не понимает"... Придешь?

- Подумаю, - и положила трубку, а Алексею сказала назидательно: - Не мни, все-таки, из себя уж очень-то. Жизнь переменчива. Вон у Маринки не было ни гроша и вдруг наследство на голову свалилось. Значит, вполне может случиться и так: выйду я сейчас со своим раздутым лицом под кленовую сень и встретит меня принц Чарлз с белым "линкольном" и скажет: "Люблю тебя безумно!" И останешься ты ни при чем со своим скальпелем и "жигуленком" доисторической модели.

- Тебя, выходит, мой старикашка-"жигуленок" напрягает? - поинтересовался с железом в голосе, прищурив синие глаза.

- Ну извелась прямо! И что ты не Киркоров! И не какой-либо хоть завалящий Копперфильд!

- Мы что, вот-вот поссоримся? - его темные брови сошлись в одну литую полосу.

- А чего нет! - понеслась я через кочки куда глаза глядят. - Еще в загс не сбегали, а ты уже готов посадить меня в банку с формалином, от жизни отгородить!

- Дурочка! - начал, было, он восславлять по новой роль мужского рассудка в жизни женщины. - Надо же кому-то из двоих не витать в облаках...