Место рождения: город Баку (сборник) - Анжелика Габриелян

Анжелика Габриелян

Место рождения: город Баку

© Анжелика Габриелян 2015

© Sklenëný mûstek s.r.o. 2015

Сон

Меня зовут Кристина. Мне пять лет, и у меня короткие косички с бантиками. Я хожу в детский сад и учусь читать.

Я живу с мамой и папой на острове. От острова проложена дамба – по ней мы ездим в город к дедушке и бабушке. Под дамбой лежат плиты – на них ходят купаться и загорать. Во время шторма на плиты выбрасывает из моря тюленей. Я один раз уже видела тюленя. Он был мёртвый, и над ним летали мухи.

А во дворе у нас есть бассейн, он очень большой и глубокий. В бассейн накачана морская вода, и он накрыт решёткой. В бассейне плавают рыбки – крохотные мальки. Мальчишки ловят мальков на нитки и в банках уносят домой.

С одного конца решётки прутья оторваны, и там можно пускать кораблики – мы делаем их из пенопласта, когда кто-нибудь покупает телевизор и выбрасывает коробку, не донеся до свалки.

Мне редко удаётся взобраться на решётку: из окна за мной следит мама и не разрешает подходить к бассейну. Иногда кто-нибудь из детей проваливается в бассейн и начинает тонуть. Тогда со скамеек вскакивают бабушки и бегут спасать ребёнка. Бабушки старые и жалуются на здоровье, но, когда тонут дети, они бегут очень быстро. У нас во дворе ещё никто не утонул.

Самая вредная из бабушек – Маруська. Она не разрешает мне и моим друзьям играть около подъезда. Маруську не любят ни взрослые, ни дети. Поэтому другим бабушкам нравится, когда мы поём: «Где же ты, Маруся, с кем же ты гуляешь? Одного целуешь, а меня кусаешь!» Маруська обижается, начинает ругаться и жаловаться нашим родителям.

Маруська живёт на первом этаже, а под окнами у неё палисадник. В палисаднике растут ежевика и виноград. Ежевичные заросли свисают с забора, и мы едим ежевику со двора, а виноград вьётся по стенке вверх, и его трудно достать. Когда Маруська уходит на пляж, бабушки подсаживают мальчишек на трубу, откуда можно собрать виноград. Маруська возвращается с пляжа медленно. На носу у неё очки, в одной руке – зонтик, поднятый над головой, а в другой – сумка. Собрав виноград и увидев Маруську, мы убегаем.

Рядом с нашим домом детский сад. Во дворе садика растут тутовые и финиковые деревья. Тут мы едим незрелым, кислым и очень грязным, а финики (примечание: речь идёт о диких маслинах) – коричневыми с белой пыльцой. Финики есть трудно: они застревают в горле, и от этого начинаешь задыхаться.

В детском саду есть пожарная лестница. По ней можно подняться на второй этаж. Ступеньки у лестницы узкие, а расстояние между ними большое. Я боюсь подниматься по лестнице, но мне стыдно признаться, и я иду вместе со всеми. На втором этаже можно посмотреть через балконное стекло и увидеть кровати, детские стульчики и игрушки – точно такие, как у нас: мы с Аней ходим в другой садик. На лестницу мы поднимаемся с мальчишками или совсем маленькими детьми – двух-трёх лет.

Самое страшное в детском саду – это прыгать с крыши беседки. Прыгнуть нужно в середину песочницы. Прыгают с крыши только самые смелые и хулиганистые мальчишки.

Мальчишки гоняют по кварталу колёса разных размеров, вручную и на длинных спицах, и громко кричат: «Гей-гей-гей, гали-гали!»

Квартал у нас большой. Здесь есть магазин, помещение для свадеб и огороды, детская площадка и ещё один бассейн – его не достроили и засыпали песком, там воняет и нельзя играть.

В начале свадьбы привозят невесту и бросают конфеты с монетками. Мы смотрим на невесту, собираем конфеты и деньги и уходим. Дальше неинтересно: взрослые начинают есть и танцевать. Свадебная музыка допоздна слышна во всём квартале.

У нас на острове плохая вода: её неприятно пить, и от неё темнеет ванна. Поэтому к нам во двор приезжает машина с водой. Вода называется шалларской. Она вкусная, её можно не кипятить и пить много. Когда привозят воду, взрослые с вёдрами и чайниками выходят во двор.

А ещё у нас во дворе есть машина с молоком. Её водитель живёт в нашем доме. Из крана машины на асфальт капает молоко, его слизывают собаки и кошки.

Мне нравится наш двор и квартал. Я люблю своих друзей и остров, где мы живём. Я не хочу, как другие дети, жить в городе и никогда отсюда не уеду. Мои мама и папа об этом знают.

…Я молча слушаю девочку. Я давно уже её не вспоминаю и не отождествляю с собой. Не помню, что она чувствовала, и не понимаю её радостей. Не понимаю её любви к острову – захолустному посёлку, который через десяток-другой лет придёт в полный упадок. Не понимаю интереса к бассейну – пожарному чану с тёмной стоячей водой, которая летом становится рассадником комариных стай, из-за чего все взрослые и дети квартала ходят покусанными и расчёсанными. Меня удивляет её любовь к чужим ягодам – кислым и грязным. Я не помню её радости от поездок в город и не знаю, что рассказать девочке в ответ.

Может, о том, что остров станет опасным для жизни девочки, её родителей и многих других людей? Или о том, что в городе, где живут её бабушка с дедушкой, будет литься кровь? О городах, где ей предстоит жить? О людях, которых она будет любить и ненавидеть? Или о её ровесниках, которым предстоит погибнуть в Чечне и Карабахе?!..

Мне нечего сказать девочке: ей всего пять лет. Я смотрю на её косички – они такие смешные и маленькие! Им предстоит вырасти и быть отрезанными. Любовь к острову сменится любовью к горам и горной природе. Девочка будет делать много ошибок и сильно ушибаться. Я ничем не могу ей помочь и спокойно и равнодушно её отпускаю.

Первые друзья

Аню и Диму я помнила столько же, сколько себя и родителей. Друзья были в моей жизни всегда.

Мы жили в одном доме, в соседних подъездах. А разница в возрасте исчислялась у нас месяцами. Я была самой старшей, Дима – самым младшим.

Одно из ранних детских воспоминаний – о том, как баба Катя, взяв меня и Диму за руки, ведёт нас в другой конец квартала: смотреть пожар.

Баба Катя была низенькой, сутулой, ходила небыстро и носила белый платочек, как настоящая русская деревенская бабушка. Голос у неё был грудной и немного надтреснутый. Баба Катя очень сильно напоминала грибок из советских мультиков, снятых на темы русских народных сказок. Доброта и сердечность у «грибка» были неподдельными, настоящими, но внешность «старушки-божьего одуванчика» обманчива. Баба Катя была хитрой, себе на уме и обладала стойким пристрастием к выпивке. Выпить в их большой и дружной семье любили – выпить и ещё спеть. Песню «Ой, мороз, мороз!» я знала с малолетства: Димка жил на втором этаже, и, когда у них дома собирались все его дяди с семьями, пение было громким и долгим. Не вписывалась в это семейство только тётя Влада – Димкина мама. Армейскую службу дядя Толя проходил в российской глубинке, откуда и привёз свою тихую миловидную жену. «Она у нас прямо как нерусская: ни выпить, ни спеть не может», – жаловались соседям на сноху свёкры. Невестка выговаривала тем же соседям: «Да разве мой отец и братья себе такое позволят – пить, выпивать, напиваться?!» Тётя Влада была родом из глубоко верующей сектантской семьи.

Доброту, улыбчивость, обаяние Димка унаследовал от обеих, не ладящих меж собой, ветвей. Загорелый светловолосый мальчик был всегда рядом – первые четырнадцать лет моей жизни.

Аня тоже была наследницей душевных качеств своих близких – матери и бабушки. Милые улыбки и гостеприимство в этом семействе уживались с любовью к сплетням и коварству. Придерживать свои языки при ребёнке обе женщины не считали нужным. Аня от них не отставала: всё услышанное дома пересказывалось во дворе. Зачастую причиной дворовых детских ссор и слёз бывала моя подружка – её длинный язык и чрезмерная, не по возрасту, осведомлённость о семейных делах жителей нашего квартала.

Нам было ещё далеко до школы, когда у Димки родилась сестрёнка – Оксана. Она появлялась в нашей дворовой жизни постепенно, год за годом занимая всё больше места в наших отношениях и играх. Первым воспоминанием, связанным с Оксаной, была высокая красная коляска. Интереса к содержимому коляски у меня, видимо, ещё не было, и лежащего в коляске младенца я совершенно не помню. Вторая коляска – низкая и сидячая – прошла через мои руки. Не уверена, что мне удалось в ней прокатиться, но хорошо помню, как гоняла эту коляску по двору с сидящим в ней Димкой, довольным и улыбающимся.

Начавшую ходить Оксану выводили перед сном во двор. В это же самое время загоняли Димку – ужинать и спать. Перед уходом домой я подходила к скамейкам, где сидели бабушки, – поиграть с Оксаночкой.

Едва научившись более-менее говорить, Оксанка начала принимать участие в наших играх – практически на равных, без поблажек, с нередкими слезами обид.

Моя мама довольно быстро заметила пристрастное отношение бабы Кати к внукам и не удержалась от вопроса: «Вам Димка больше по душе?» Ответ был более чем неожиданным: «Да нет, Оксанку я тоже люблю, просто не могу понять: зачем русскому ребёнку дали армянское имя?!»