Эротика и секс в фантастике и футурологии - Станислав Лем

Станислав Лем

Эротика и секс в фантастике и футурологии

Все видовые свойства человека в каком-то смысле сопоставимы — как части единого целого, ответственного за поддержание гомеостаза, и их можно сравнивать по их вкладу в поддержание гомеостаза — непрерывности и самотождественности организма перед лицом деформирующих воздействий. Эта «табель о рангах» сформулирована строго фактуально — в терминах видовой анатомической и физиологической нормы, — но различные культуры накладывают на нее свои ценностные иерархии, не всегда совпадающие с биологической данностью.

Если комплекс биологически данных нам свойств сравнить с колодой карт, то культуры уподобятся наборам правил, позволяющих пользоваться одной и той же колодой в самых разнообразных играх. И как в одной игре старшей оказывается одна масть, а в другой козырем объявляется другая, — так в разных культурах высшие места в иерархии ценностей достаются разным биологическим свойствам.

Эффективно воспрепятствовать выполнению каких-то жизненно важных функций никакой культуре не под силу. Но во власти культуры — объявить такое выполнение делом сугубо частным — или общественно значимым; окружить его ореолом возвышенности, а то и святости — или лишь молчаливо допустить как нечто неизбежное, но нежелательное. Степень вмешательства культурных запретов в исполнение биологических функций зависит от характера каждой конкретной функции, от ее связи с общей задачей поддержания гомеостаза.

Чем быстрее и неотвратимее расплата за ее подавление — тем меньше у культуры простор нормотворчества. Потому-то не было и нет культуры, которая вмешивалась бы, например, в процессы дыхания: ведь человек может дышать лишь так, как это запрограммировано физиологически в его организме, и за любым серьезным нарушением неизбежно последует быстрая смерть. Напротив, чем длиннее биологическая цепочка, связывающая функцию с ее биологическим назначением, — тем податливее она к оформляющим воздействиям культуры. При выборе напитков, компенсирующих потерю влаги организмом, диапазон возможных отклонений от биологической нормы — питья чистой воды — куда уже, чем при выборе продуктов питания. С чем бы ни смешивать воду, — в любом напитке, призванном утолять жажду, ее всегда будет достаточно много. Компенсации энергетических потерь организма варьируются куда шире, — и в кулинарии возможны самые разнообразные по составу блюда, равно полноценные как источники питания. Поэтому культура может предписывать своим носителям самые разные рационы питания, но запретить им пить воду — не может.

Дальше всего с этой точки зрения отстоит от своего биологического назначения сексуальная активность: здесь причины связаны с результатом совсем не так, как при удовлетворении других биологических потребностей. Ни дыхание, ни — в сколько-нибудь значительных масштабах — кулинария не дают простора для извращений. Серьезное изменение способа или ритма дыхания вызовет немедленную гибель, а потребность в калориях с этой точки зрения отличается от потребности в кислороде лишь тем, что дышать можно исключительно воздухом, а питаться самой разнообразной пищей. Но все равно, пища эта должна быть достаточно питательной и калорийной. Если продукт не имеет биологической ценности, утолить им голод невозможно. Напротив, сексуальная практика может быть сколько угодно долго оторвана от своего биологического назначения — продолжения рода. Противозачаточные средства таят угрозу лишь той особи, которая из-за них не появится на свет, но отнюдь не тем, кто их применяет.

Таково первое биологическое отличие секса от остальных функций организма. Другое связано со сферой чувственности. Средства принуждения, которые выработала эволюция, чтобы заставить нас дышать или пить воду и тем поддерживать свое существование, в корне отличны от механизмов принуждения, встроенных в программы сексуальной активности. В обычных условиях ни питье воды, ни дыхание не доставляют нам наслаждения. Эмоции здесь связаны скорее с отсутствием воздуха или воды — оно вызывает страдание. Альгедонистический контроль, выработанный эволюцией, основан в основном на негативных стимулах: недостаток воздуха сразу ощущается как мучение, а вот поступление воздуха организм никакими специальными ощущениями не вознаграждает. В случае секса, напротив, наслаждение от него не меньше, а то и больше, чем страдание от его отсутствия. Иными словами, здесь действуют оба полюса контролирующего аппарата: сексуальный голод доставляет мучение, сексуальное удовлетворение — наслаждение.

Такое положение может объясняться чисто инструментально. Дело в том, что, если воспользоваться метафорой, во всех физиологических процессах индивидуальный интерес особи совпадает с эволюционно-видовым «интересом». Исключение составляет лишь половая сфера. Дышит, ест, пьет любое существо «для себя» и только «для себя». А вот совокупляется, напротив, «не для себя». Чтобы и эту функцию организм стал выполнять «как бы для себя», — она должна вознаграждаться максимальным чувственным наслаждением. Мы не хотим сказать: «Так замыслила эволюция» — она ведь не Конструктор, обладающий индивидуальностью. Мы просто пытаемся воспроизвести решения и расчеты, к которым неизбежно пришел бы любой создатель, вздумай он сделать что-то похожее на царство людей и животных.

Итак, чем дальше отстоит процесс исполнения функции от ее телеологического назначения, тем легче вмешаться в этот процесс. И культуры всегда следовали этому правилу. Потому-то дыхание культурно абсолютно нейтрально, кулинария уже дает определенный простор для действия культурных нормативов, сфера же сексуального открывает возможности для наиболее радикальных вмешательств. Соответственно, дыхание ни в одной культуре не подлежало оценке и не нуждалось в санкционировании — известно ведь, что необходимость дышать абсолютна, и нельзя обнаружить ни одной культуры, где дыханию отводилось бы какое-то место в иерархии ценностей как занятию высокодостойному и благородному или, напротив, гнусному и гибельному. Секс же в различных культурах именно таким образом перебрасывали из угла в угол ценностных иерархий. А в нашей культуре, что расцвела под солнцем христианства, он стяжал себе, быть может, больше уничижений, чем в любой другой.

Все сказанное может показаться весьма странным вступлением к разговору об эротически-сексуальной тематике в фантастической литературе. Но нас фантазия интересует именно в той мере, в какой она исходит из действительности, укоренена в ней и пытается в ней разобраться. И прежде, чем мы займемся анализом фантазий в данной сфере, нужно как-то сориентироваться в ее собственном реальном содержании.

Выше мы попытались в наиболее общем виде охарактеризовать принципы комбинаторики видовых черт человека. Теперь попробуем набросать концептуальную сетку, с помощью которой можно было бы уяснить место секса в системе нашей культуры. Вот одна из возможных схем.

Есть виды деятельности, у которых разные формы как бы размыты по вертикали ценностей: от самых возвышенных до наиболее вульгарных, низменных. К таким «градиентным» областям принадлежат, в частности, сфера половых отношений и сфера отношений с «трансцендентным». В рамках подобной схемы индивидуальная половая любовь и религиозная вера займут исключительно высокое место. Причем на высших ступенях кульминации они все больше сближаются, перетекают друг в друга, сплавляются в трудноразделимую амальгаму: как хорошо известно религиоведам, характерное для мистической религиозности состояние экстаза практически неотличимо от состояния высокосублимированного полового чувства. Начав спускаться по ступеням обеих иерархий, мы открываем целостный континуум переходов, осложненный многомерностью каждого из двух «пространств» — эротического и религиозного. Ни в том, ни в другом случае вниз не ведет какая-то одна-единственная колея. В обоих «пространствах» можно выделить центральную полосу «нормы», т. е. поведение, расценивающееся как «нормальное», и разнообразные отклонения.

В сфере пола «нисхождению» соответствует прогрессирующая деперсонализация партнера: из личности он все более явно превращается в объект, инструмент утоления сексуального голода. Градиент направлен таким образом, что на вершине иерархии половое отношение воспринимается как неповторимое, т. е. партнера невозможно заменить никаким другим: такой идеал задан нашей культурой. Чем ниже мы спускаемся, тем легче заменить участника акта любым другим индивидом того же пола, в конце концов его физические характеристики становятся всем, а духовные — ничем.

Перевес половых признаков партнера над личностными чертами еще не рассматривается как нечто патологическое — он лишь определяет меньшую ценность подобных отношений в рамках данной куль туры. (Спускаясь еще ниже, мы подходим к уровням, где полностью депсихологизированная телесность партнера сама начинает сегментироваться: ведущую роль приобретает уже не его тело как некое соматическое единство, а исключительно половые признаки.