Меня удочерила горилла - Фрида Нильсон

Фрида Нильсон

Меня удочерила горилла

Text © Frida Nilsson and Natur & Kultur, Stockholm 2005.

Illustrations © Lotta Geffenblad and Natur & Kultur, Stockholm 2012

© Коваленко О. О., перевод, 2014

© Издание на русском языке, оформление

ООО «Издательский дом „Самокат“», 2015

Когда приходит горилла

Когда мне исполнилось девять лет, меня удочерила горилла. Я не просила об этом.

Это случилось в сентябре. Был день генеральной уборки, и нас — детей из сиротского приюта «Лютик» — выставили во двор. Ветер плясал по улице, разгоняя листву, сложенную в аккуратные кучки. Воспитательница Герда распорядилась, чтобы мы вытрясли простыни, полотенца, подушки и одеяла. Сама она прогуливалась неподалёку, наблюдая за тем, как мы трудимся. Близко Герда не подходила, чтобы не запачкаться пылью.

— Дождитесь, пока уляжется пыль, прежде чем браться за следующую вещь! — кричала она. — Наглотаетесь пыли и заболеете, только этого мне не хватало.

Мы с Ароном взялись за простыню с двух сторон.

— Осторожно! — сказала я. — Ты слишком сильно трясёшь.

Арон затряс ещё сильнее.

— А мне некуда силу девать! — и тряхнул так, что его лицо побагровело. Мои белобрысые косички подскакивали на голове. В «Лютике» все девочки с длинными волосами должны были носить косички. «В причёску вшам труднее забираться», — говорила Герда.

— Прекрати! — крикнула я и рванула простыню так, что она выскочила у Арона из рук. Он вытер рукой под носом, смачно втянув в себя соплю. Лицо у Арона было всё в веснушках, как будто колбаса-сервелат в точечках жира.

— Тогда тряси сама, — сказал он, поднял с земли другую подушку. И затряс её так, будто хотел выбить из неё душу.

— Чем лучше трясёшь, тем быстрее закончишь! — кричала Герда. На ней был светло-зелёный рабочий халат, в ушах сияли маленькие золотые серёжки.

Но никто и не думал поторапливаться. Быстрее закончишь — значит, раньше начнёшь драить полы и окна, чистить картошку, мыть посуду, сгребать в кучи сухую листву. О свободном времени можно было только мечтать. Герда считала, что его у нас вполне хватает по ночам, когда мы спим.

Вообще-то генеральную уборку затеяли не просто так. В приюте ожидали гостей. Кто-то хотел приехать и выбрать себе ребёнка. Герда очень волновалась, как обычно в такие дни. С самого раннего утра она носилась повсюду, как бешеная курица, осматривая детей и комнаты. Объявляла войну пыли, рваным носкам и грязным ушам.

— Хорошо хоть постричь успели, — бормотала она, глядя на нас. Всех детей недавно постригли, потому что в «Лютик» приезжал фотограф. Приезжал он каждый год, а за неделю до этого Герда доставала большие кухонные ножницы и стригла нас. Когда надо было сделать снимок, мы выстраивались перед домом и улыбались изо всех сил. Мы любили эти дни, ведь для нас это был перерыв среди нескончаемого мытья полов и другой тяжёлой работы. В приезде фотографа было что-то торжественное — он бывал у нас каждый год, начиная с самого основания «Лютика». На стене в коридоре висели чёрно-белые фотографии всех, кто когда-либо жил в нашем приюте. Герда была почти на всех снимках. Она работала здесь воспитательницей с незапамятных времен.

— Смотрите-ка, — сказала она, вытянув шею. — А вот и почта пожаловала.

Из ельника вынырнул чёрный автомобиль с эмблемой в виде жёлтых почтовых рожков. Герда бросилась к калитке, замахав руками, как дирижёр.

— Стой! — крикнула она почтальону, опустившему стекло. — Здесь только что разровняли гравий! Только что! — Она протянула пухлую руку к конверту, который почтальон собирался опустить в ящик. — Давай сюда!

Автомобиль газанул и исчез за поворотом. Герда, напевая, вскрыла конверт, начала читать, и песня тут же застряла у неё в горле.

— К нам пожалует проверка из муниципалитета, — пробормотала она, окидывая нас обеспокоенным взглядом, словно подсчитывала количество голов. Вообще-то считать ей было незачем. Не проходило дня без напоминания о том, что в приюте живёт пятьдесят один ребёнок, а это на одного человека больше, чем положено по закону. «Лютик» рассчитан ровно на пятьдесят детей.

— Ха-ха, запахло жареным, — прошептал Арон, строя гримасы.

Я закончила вытряхивать простыню и вытерла пот со лба. Вообще-то на улице было нежарко, но поневоле вспотеешь, когда приходится махать руками изо всех сил.

— Ты о чём? — спросила я.

Арон выпучил глаза и стал похож на большую яичницу-глазунью:

— А ты разве не знаешь, что Герда избавляется от тех, кто ей не по вкусу?

— Избавляется? — сердце у меня ёкнуло. — Как так? Убивает?

Арон медленно покачал головой.

— Не совсем. Неужели ты не слыхала истории о том, как она разделалась с ребёнком, который ей мешал?

— Не слыхала.

Арон подошёл ближе.

— Однажды, давным-давно, — прошептал он, покосившись на Герду, — была тут одна девочка, которую она терпеть не могла. И как-то раз ночью села она на велик, посадила её на багажник и покатила. И бросила её в какой-то заброшенной хибаре, где не было ни души и нечего было есть. Девочка была такой маленькой, что сопротивляться не могла. Герда уехала и больше никогда туда не возвращалась. А девочка та так и померла.

Я уставилась на него во все глаза. Арон кивнул, растянув рот до ушей.

— Враки! — крикнула я.

Арон пожал плечами.

— Может, враки. А может, и нет. Со мной у неё этот номер не пройдёт, я слишком сильный, — сказал Арон и смачно шмякнул подушкой об землю.

Герда продолжала изучать письмо.

— Через две недели во вторник, — бормотала она. — Группа инспекторов в плановом порядке проконтролирует соблюдение санитарных условий и пересчитает детей. С уважением, Турд Фьюрдмарк. — Сглотнув, Герда прикусила губу. Затем подняла взгляд и заметила, что мы за ней наблюдаем. — Ну что ж, — сказала она с наигранным спокойствием. — К этому времени мы как следует всё приберём. И приведём ногти в порядок. Юнна!

Я вздрогнула оттого, что она так резко и неожиданно произнесла моё имя. Ничего хорошего это не предвещало. Герда вразвалочку подошла ко мне, скорчила злобную гримасу и нависла надо мной всеми своими двойными подбородками.

— Думаешь, простыня будет чище оттого, что ты трёшь её грязными руками?!

Я опустила взгляд: опять я забыла помыть руки. Белая ткань перепачкалась.

Герда выдернула у меня простыню.

— Ничего удивительного, что здесь такая грязища! Будете жить тут, пока вам не исполнится шестьдесят лет. И потом придётся переименовать детдом в дом престарелых.

О том, что она в эти времена будет лежать в земле, мёртвая, как маринованная селёдка, Герда, конечно, не думала. Я вздрогнула: что, если мне придётся остаться в «Лютике» навсегда? Не то чтобы Герда была такой ужасной, просто она ведь нам не настоящая мама. Мне кажется, мы ей совершенно безразличны. Если у кого-то из нас был грипп или воспаление лёгких, она очень расстраивалась, но только потому, что для неё это означало лишние хлопоты. Если кто-то до крови разбивал коленку, она прежде всего думала, как бы не запачкать ковры. Настоящая мама пожалела бы ребёнка, а Герда жалела только саму себя. Вот и вся разница.

Герда повернулась ко мне.

— Ты здесь уже девять лет! Неужели до сих пор не запомнила, что, прежде чем браться за чистые вещи, надо мыть руки?

Щёки у меня запылали. Некоторые дети ухмылялись — так было всегда, когда Герда на меня кричала, а случалось это нередко. Я вечно забывала мыть руки. Но вовсе не потому, что была грязнулей. Просто это улетучивалось из головы, сколько бы Герда меня ни отчитывала. Может, мои мозги устроены так, что мысли о мыле в них надолго не задерживаются? Может, они созданы для мыслей о других вещах? Пока что у меня не было возможности это проверить, все силы уходили на защиту от мыльных упрёков Герды.

Иногда мне казалось, что мыться так часто вовсе не обязательно. Хоть ты сто лет простоишь под душем, оттирая грязь, всё равно не успеешь оглянуться, как опять испачкаешься. Только высказать это Герде я никогда не решалась. Она всегда повторяла, что «по иронии судьбы» у неё на шее оказалась такая неисправимая свинья, как я. Что за ирония такая, я не очень понимала, но любому ясно: это плохо.

— Ну? — вопрошала она. — Неужели ты настолько глупа, что руки забыла помыть?

Я отвела взгляд, сказать было нечего.

Герда приложила руку к уху, будто не расслышала мой ответ.

— Что ты сказала, Юнна? Может, ты у нас дурочка?

Все уставились на нас. Я прикусила губу и крепче вцепилась в простыню.

— Нет, — прошептала я.

— Э-эй! — заорала Герда, как будто она оглохла. — Мы не слышим тебя. Говори громко и чётко, чтобы всем было ясно. Ты у нас дурочка?

— Нет!

— Вот это другое дело. Тогда иди, вымой руки.

Она развернулась и прокричала ещё громче: