Толя, Коля, Оля и Володя здесь были - Николай САМОХИН

Толя, Коля, Оля и Володя здесь были

Если вам доведется быть на «Краю света», отыщите там, на самом его краешке, посередине маленькой полянки, большую черную бутылку. Она стоит в ямочке, и заметить ее можно по торчащему горлышку. В бутылке, свернутая трубочкой, лежит бумажка — такой, знаете, листик в прямую клеточку, вырванный из блокнота. Так вот: развернув бумажку, вы прочтете эти самые слова: «Толя, Коля, Оля и Володя здесь были». Потому что мы действительно там были.

1. Я проявляю упрямство. Сборы в дорогу

Папа вошел ко мне в комнату, и я сразу поняла, что у него зародилась какая-то мысль. Вообще-то мой папа ученый, физик, доктор наук, и считается, что мысли у него должны быть постоянно. Но все же сразу бывает видно, когда у папы есть мысль, а когда нет. Сейчас она у него была. Мысль прямо распирала папу, он даже стал круглее, чем обычно.

— Малыш, — начал папа, и это означало, что мысль у него приятная. — Через месяц у нас с мамой начинается отпуск…

— Ура! — сказала я.

— Однако на этот раз мы поедем отдыхать не вместе. То есть отдыхать едет одна мама… как всегда — в Сочи. Что же касается меня, то видишь ли… ну, словом, группа товарищей, и я в том числе, собрались в такой, как бы это выразиться, полутуристский-полуделовой маршрут — в Приморье и на Курильские острова. Мы будем читать там лекции, работать, в общем, и только в редкие минуты, — если, разумеется, удастся выкроить эти редкие минуты, — отдыхать. Так вот… Тебе, в связи с этим, надо сделать выбор: поедешь ли ты с мамой в Сочи, или…

— С тобой на Курилы! — быстро сказала я.

— Видишь ли, детеныш, — сказал папа, и это означало, что поспешность моя не вызвала у него восторга. — Видишь ли… выбирая Курилы, ты, естественно, лишаешь себя ежедневного мороженого с наполнителем, ну там… э-э-э, персиков, миндальных пирожных и так далее. Ничего этого не будет. Я уже не говорю про южное солнце…

— С тобой на Курилы, — сказала я.

— Ольга, — взмахнул руками папа, и мне даже стало чуть-чуть жалко его: слово «Ольга» означало, что папу совершенно не устраивает такой поворот событий. — Ольга! — повторил папа, нервно снимая очки. — Не подумай, что я запугиваю тебя. Но учти: развлечений не предвидится. Нас ждут трудные переходы, ночевки у костра, комары, тайфуны, а возможно, и землетрясения!

Я зажмурила глаза, чтобы не видеть расстроенного папиного лица, и упрямо сказала:

— С тобой на Курилы!

— Ну, хорошо, — окончательно сник папа. — В конце концов, ты сама выбрала… Прошу только еще раз учесть: это не прогулка на городской пляж. Ты будешь носить рюкзак, стирать свою одежду, варить кашу. Да-да! Варить кашу! И никакого нытья! Никакого нытья, никаких жалоб, никаких капризов — запомни… А теперь собирайся. Мы пойдем к дяде Толе — у него назначен сбор участников.

— К дяде Толе-Паганелю? — спросила я.

— К дяде Толе-Паганелю.

И мы пошли к дяде Толе-Паганелю.

Паганель — это не фамилия дяди Толи. Просто его все так зовут — за высокий рост и рассеянность. А вообще дядя Толя тоже физик и доктор наук. Они с папой читают лекции в университете. Хотя Паганель, видимо, не такой хороший доктор, как папа. Мой папа круглый, солидный, носит очки в золотой оправе, имеет привычку потирать руки и любит повторять слова: «кондиционно» и «заведомо». У папы есть «Волга», моторная лодка, садовый участок, а живем мы в коттедже. Правда, это не целый коттедж, а половинка, но все равно в нашей половине пять комнат, не считая кухни и веранды, она двухэтажная, и с первого на второй этаж ведет лестница, на которой, как говорит Паганель, можно снимать сцены из комедий Островского.

Дядя Толя-Паганель живет в двухкомнатной квартире, у него есть велосипед, магнитофон, две теннисные ракетки и гитара, разрисованная автографами всех бардов страны. Паганель молодой, лопоухий, стрижется «под Алешу», носит бороду и говорит вместо «вообще»— «апше». Это все, что у него осталось от одессита, — утверждает мой папа.

…В квартире Паганеля царила напряженная предпоходная обстановка. Сам он, похожий из-за бороды и распахнутой рубахи на атамана казачьего войска, вышагивал по комнате, разгоняя головой перистые облака табачного дыма, и выкрикивал:

— Мы выходим на последнюю прямую!

При виде нас с папой Паганель объявил, не здороваясь:

— Стуков не поедет — он все еще в Голландии! Маляревский вышел из игры — у него разыгралась язва! Сам я болен, едва стою на ногах, но рассчитываю поправиться. Зато к нам согласился примкнуть еще один товарищ — вот, познакомьтесь.

Тут мы увидели, что с дивана торчат чьи-то острые колени, обтянутые джинсами, а уж за коленями разглядели человека с худым желтым лицом и огромной трубкой в зубах. Это он, оказывается, и напустил столько дыму.

— Николай… Дядя Коля, — сказал человек, протягивая поочередно руку — сначала папе, затем мне.

В свою очередь папа представил меня.

— Вот, прошу, — взял он меня за плечи. — Четвертый член экипажа.

Паганель и дядя Коля слегка побледнели.

— Так, — молвил Паганель и почесал бороду. — Выходит, трое в лодке, не считая собаки… то есть, в данном случае, не считая ребенка. Вернее, считая ребенка. М-да… апше, дети, разумеется, цветы нашей жизни. Но сейчас нам нужны не столько цветы, сколько консервы.

— Ну, зачем… зачем так, — сказал дядя Коля. — Детей тоже иногда берут — я знаю. Например, мои соседи в прошлое воскресенье ездили за грибами на Четвертый километр и брали с собой сынишку. И представьте — ничего. По ровному месту он даже кое-где шел своими ногами… Ты сколько весишь, старуха?..

— Положим, она у меня и по неровному месту пойдет своими ногами, — заметил папа. — Я на нее еще рюкзачок повешу. Не хватало нам носить на руках ученицу седьмого класса, второразрядницу по плаванию.

— Второй разряд? — изумился дядя Коля. — Ай да старуха!

— По плаванию? — переспросил Паганель. — Ну, тогда другой разговор. — И он совершенно успокоился, как будто нам предстояло добираться на Курильские острова вплавь.

После этого они сразу забыли про меня и принялись обсуждать маршрут путешествия. Папа развернул карту.

— Я — пас, — заявил дядя Коля, снова сел на диван и спрятался за свои коленки. — Решайте, вычерчивайте, подсчитывайте — я пас.

Дядя Коля подмигнул мне и сказал, что по географии он больше тройки никогда не получал, до сих пор не знает и не сможет показать, хоть режь его на куски, — в какой стороне находится, допустим, Ямало-Ненецкий национальный округ, и вообще примкнул к Паганелю и папе только потому, что они ученые, а ученые должны все знать и если куда завезут, то, в конце концов, надо полагать, вывезут обратно.

Маршрут обсуждали папа с Паганелем. Сомкнувшись головами над картой, они тыкали карандашами в разные точки и произносили какие-то командирские слова.

— Бухту Посьет, — говорили они, — мы возьмем за неделю… За три дня возьмем Южно-Сахалинск… Кунашир и Шикотан надо взять за пять дней максимум. Итуруп придется брать на обратном пути…

Так они сидели и захватывали разные территории, как два полководца. Не хватало только портупей, наганов, сабель и канонады за окном.

Дяде Коле тоже, наверное, так показалось.

— Хорошенькая собралась компания, — шепнул он мне. — Еще нам военного с пушечкой — и мы присоединим эту окраину к России.

Позабирав все, что можно, Паганель и папа стали обсуждать снаряжение.

— Только кеды! — настаивал папа.

— Только туристские ботинки! — не соглашался Паганель.

— Я — пас, — сказал дядя Коля. — Обсуждайте, прикидывайте — я пас… У меня, кроме домашних тапочек, ничего нет. Завтра пойду с рюкзаком по друзьям — может, чего и накидают.

Сказав еще раза четыре «я — пас», дядя Коля распрощался и ушел.

— Кто такой? — спросил папа, когда дверь за дядей Колей закрылась.

— Писатель, — ответил Паганель. — Журналист. Ап-ше, хороший человек. Коммуникабельный.

— Ноль информации, — недовольно заметил папа. — Но пусть едет — делать нечего. Только бы фельетон про нас потом не написал. А то они такие…

2. Отъезд. Этот ужасный Аэрофлот. Варенье на борту

Когда мы приехали в аэропорт, дядя Коля уже поджидал нас возле входа.

Не знаю, сколько друзей обошел с рюкзаком дядя Коля перед отъездом, но одет он был, как сказал мой папа, с вызывающей роскошью. На нем были прекрасные туристские ботинки из желтой кожи, зашнурованные белой тесьмой, хорошо подогнанные джинсы и черная кожаная куртка. На плече дяди Коли висела офицерская планшетка. Вместе с дымящей трубкой он выглядел так великолепно, что его можно было снимать для кино в роли иностранца.

Рядом с ним на земле стоял тугой, как яблоко, рюкзак без единой морщинки.