Край льда - Юмэно Кюсаку

Край льда

Прошу вас обнародовать эти записки после 1931 года, по прошествии десяти полных лет. Но если и тогда найдутся люди, которым они могут навредить, отложите публикацию на более поздний срок.

Мне страшно. Мне невыносимо страшно из-за немыслимых обвинений. Но, честно сказать, беспокоит меня другое... Когда повесть будет обнародована, а наветы — смыты, пусть никто из тех персон, что загнали меня в ловушку, не понесет, казалось бы, заслуженного наказания. Вы можете подумать, что я в большой обиде на данных людей, и это тревожит меня куда сильнее собственных «преступлений». О, если бы я только мог не сочинять столь малодушное письмо! Не проще ли умереть, молча взвалив на себя вину?..

Впрочем, я постарался завуалировать имена, должности, и названия учреждении, улиц, местные особенности и маршруты, не искажая притом сути вещей. Боюсь, подобная уловка покажется вам смешной и неестественной, но все это делается с одной целью оградить людей, которые хоть как-то замешаны в преступлении, от ненужных воспоминаний. А мне довольно и того, что я проясню степень своего участия в тех событиях.

Быть может, они уже получили огласку по всей Японии или по-прежнему находятся под строжайшим секретом. Увы, я навлек на себя столь тяжкие подозрения властей, что, попавшись, буду неизбежно четвертован...

Я, Сакудзиро Уэмура, рядовой пехоты первого разряда, дежурный штаба японской армии в Харбине, зверски убил состоящих при штабе интенданта Хосигуро и переводчика Тонаси, а также Томи Томинагу, хозяйку харбинского ресторана (он же дом свиданий) «Серебряный месяц» и украл сто пятьдесят тысяч казенных иен. Кроме того, я оклеветал и подтолкнул к гибели Ослова-Ордойского (распорядителя Белой армии — могущественного союзника Японии), обрек на гибель его семью, похитив дочь Нину, поджег «Серебряный месяц» и бежал к красным. Меня подозревают в измене родине, злоупотреблении доверием, растрате, клевете, дезертирстве, поджоге, убийстве, похищении и так далее и тому подобное. Все эти кошмарные, безумные преступления висят на мне — и я загнан в угол.

Эти невообразимые события действительно произошли одно за другим в Харбине. И я действительно служил тогда дежурным в штабе японской армии, вокруг которого закрутился вихрь кошмарных происшествий...

«Неужели ты, Уэмура, обычный рядовой перво разряда, мелкая сошка, неспособная повлиять на что-либо, сделался вдруг столь масштабной фигурой?! Ты, человек которого считали последним трусом в роте, вдруг оказался под прицелом трех армий — японской, Красной и Белой?! Теперь же, пребывая в безвыходном положении и не имея возможности объясниться, ты вынужден расстаться с жизнью на краю льда?» Думаю, подобные сомнения одолевают мое непосредственное начальство и боевых товарищей которые знали меня в повседневной жизни. Но, дочитав эти записки до конца, они поймут, каким образом я был втянут в загадочный и трагический водоворот.

Однако в моей душе нет сожалений и стремления восстановить справедливость. Я готов принять ужасную кару за содеянное. Сейчас, искренне стыдясь, я оплакиваю малодушие, что не позволило мне противостоять силе роковых обстоятельств...

Пускай я жалок, но в суматохе войны неизбежно возникают разные ошибки. Наряду с беспримерными трагедиями можно наблюдать идиотские комедийные сцены, которые, впрочем, не оставляют по себе следа, как и герои, похороненные во мраке...

Как вы знаете, я был книжным мальчиком и впоследствии ничуть не переменился. Я случайно поступил в художественный колледж, случайно влюбился, случайно бросил учебу. Вот и вся история. Я перепробовал многое — от службы тапером до работ на лакокрасочной фабрике, пока не попал в армию. Некоторое время спустя я стал кандидатом в ефрейторы, но из-за плеврита не добился чина и угодил на фронт. Таким образом, я — трусливый рядовой пехоты первого разряда — оказался в штабе *** дивизии, расквартированной  Харбине, и вел унылую жизнь человека, у которого нет ни родителей, ни братьев с сестрами, чье имя он рискует опорочить. Наверное, лишь вы можете испытать некоторою жалость, ведь когда-то вы самоотверженно подгоняли меня, надеясь, что я стану художником.

Однако я недостоин этих усилий. Ничтожный, я покорно подчиняюсь велениям судьбы. Только перед вами я испытываю чувство вины. И пишу эти строки, поскольку стыжусь умирать не объяснившись.

Я отправлю свое письмо через китайца по имени Цуй, контрабандиста из Владивостока. Цуй пообещал, что, когда растает лед, он выйдет в море на самой быстрой джонке и бросит конверт в шанхайский почтовый ящик. Возможно вы получите его уже летом.

Мне совестно, но я все же прошу прочесть послание до конца. Хотя... можете швырнуть его в мусорную корзину. Это единственное, чего я заслуживаю.

В этом (1920) году японские войска отправились в Сибирь, взбаламученную мировой войной и революцией. Под предлогом защиты Северной Маньчжурии *** бригада получила направление в Харбин. В нее входила вторая рота *** пехотного полка, шесть рядовых и один ефрейтор которой в августе прошлого (1919) года были назначены дежурными в харбинский *** штаб на улице Китайской. В их числе оказался и я.

Под штаб отвели четырехэтажный старинный особняк из красного кирпича. Он стоял на перекрестке с Ямскойв юго восточной оконечности Китайской улицы. Раньше в этом здании находилась фешенебельная гостиница «Центральная», название которой местные японцы сокращали до «Центран». В подвале располагался склад, а так же каморки наемных работников и дежурных. На нервом этаже были кухня, столовая и просторная приемная. На втором — штаб, интендантский отдел и всяческие конторы, а на третьем жили офицеры и унтер-офицеры, На самом верхнем, четвергом этаже находились комнаты хозяина русского по фамилии Ослов.

Сразу оговорюсь, что Ослов и его близкие пали жертвами этих событий. Они, самые несчастные люди на свете, встретили бесславный конец, что лишь усугубляет мою вину. Потому я бы хотел поделиться впечатлениями об этом семействе. И о саде на крыше здания, который также имеет отношение к драматическим событиям.

Ослов был великаном с огромными усищами, ростом под два метра. Бесстрастное выражение широко распахнутых голубых глаз выдавало в нем чистокровного славянина. Временами, одетый в бежевую охотничью куртку и голубую дорожную рубаху из плиса, он величественно возникал у входа в штаб и вскоре будто растворялся. Поначалу я думал, что это простой торговец, но со временем осознал, что Ослов — один из крупнейших политиков-интриганов на всем Дальнем Востоке России.

 Роскошь его апартаментов поражала воображение. Возможно, раньше там находились номера класса люкс или зал для почетных гостей. Заглядывая через замочную скважину в танцевальный зал, отделанный мрамором и красным деревом, я всякий раз бывал ослеплен чисто русским ало-золотым великолепием.

Все, абсолютно все торговцы Харбина кланялись Ослову, а некоторые даже выбегали из толпы, чтобы пожать ему руку. С черного хода он принимал головорезов и хунхузских главарей, а на банкете, который Ослов устраивал в ресторане «Серебряный месяц», обещался быть глава *** бригады японской армии, сам генерал-лейтенант Нииро!

Поговаривали, что капитал у Ослова небольшой, однако он умел делать деньги из воздуха. Благодаря природному красноречию и бесстрашию он с легкостью водил за нос влиятельных лиц Японии, России, Америки и Китая. Ходили слухи, что руками генералов Семенова и Хорвата он намеревался установить в Сибири монархию, а еще, будто Ослов предложил свой дом в качестве штаба Императорской армии за мизерную плату. Таким образом он содействовал укреплению связи между японцами и белыми и даже лоббировал этот вопрос во властных кругах.

Впрочем, бытовали и противоположные домыслы. Средств у белых было недостаточно, и действовал он вяло. Генерал Хорват под предлогом болезни дремал в своем старинном харбинском особняке с видом на огороды, и, сколько бы Ослов ни наведывался туда, добиться аудиенции не удавалось. Одновременно и генерал Семенов начал отдаляться от Ослова. Вероятно, причина заключалась в том, что японское правительство перестало поддерживать двух алчных генералов. Понимая, что теряет авторитет, Ослов то и дело горячился и набрасывался на людей в штабе.