Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

Эндрю Скотт Берг

Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда

Моему другу Карлосу Бэкеру

и моим родителям Барбаре и Ричарду Берг

Он пробирался через заросли небрежности,

Как света всплеск, как блеск среди теней,

И Дух его искал во мраке Истину,

Но, как и Пастор, так и не нашел.

Часть первая

I

Достойная вещь

Дождливым мартовским вечером 1946 года, вскоре после шести часов, тощий седовласый мужчина сидел в своем любимом баре и допивал последнюю из заказанных им рюмок мартини. Наконец он убедился, что вполне готов к грядущему испытанию, оплатил счет, поднялся и надел пальто и шляпу. С туго набитым портфелем в одной руке и зонтиком в другой он вышел из бара и отважно ринулся под проливной дождь, заливающий центр Манхэттена. Его путь лежал в сторону маленького магазинчика, расположенного на Сорок третьей улице, в нескольких кварталах отсюда.

В магазине его ждали тридцать молодых мужчин и женщин, студентов расширенного курса издательского дела, который он, Кеннет Д. Маккормик,[1] главный редактор издательства Doubleday & Company, читал по просьбе Нью-Йоркского университета. Они жаждали добиться успеха в издательском деле и посещали еженедельные семинары, надеясь повысить свои шансы. Обычно на таких собраниях было несколько припозднившихся слушателей, но в тот вечер, как заметил Маккормик, к шести часам все студенты уже были на месте. И Кеннет знал почему. Сегодняшняя лекция была посвящена редактированию, и он уговорил человека, которого считали самым уважаемым и влиятельным редактором во всей Америке, «сказать об этом пару слов».

Максвелл Эвартс Перкинс не был известен широкой публике, но в книжном бизнесе был важной фигурой, своего рода героем. Он был квалифицированным редактором и в молодые годы открыл несколько великолепных новых талантов, таких как Ф. Скотт Фицджеральд, Эрнест Хемингуэй и Томас Вулф. На них он и построил свою карьеру, бросив вызов устоявшимся вкусам старшего поколения и устроив настоящую революцию в американской литературе. На протяжении тридцати шести лет его имя было прочно связано с компанией Charles Scribner’s Sons, и за все это время ни один редактор ни в одном издательстве не смог побить его рекорд по поиску и изданию новых авторов. Несколько студентов даже признались Маккормику, что издательский бизнес привлек их именно благодаря блестящему примеру Перкинса.

Маккормик похлопал ладонью по столешнице, призывая к тишине, и начал лекцию с описания того, что представляет собой работа редактора. Теперь, по его словам, это уже совсем не то, что было раньше, когда суть сводилась к проверке правописания и пунктуации. Современный редактор должен знать, что именно стоит печатать, как это найти и что сделать, чтобы книга собрала наибольшую аудиторию. И во всем этом, как говорил Маккормик, Максу Перкинсу не было равных. Его литературные вкусы были оригинальны, а разум чрезвычайно проницателен; он умел вдохновлять писателей так, что те вкладывали в работу самое лучшее, что в них было. Перкинс был для авторов не столько ментором, сколько другом и всячески им помогал. Подсказывал, как структурировать текст, если в этом была необходимость. Придумывал заголовки, разрабатывал сюжеты. Брал на себя обязанности психоаналитика, советчика в любовных вопросах, брачного консультанта, менеджера по карьерному росту и даже кредитора. Очень немногие редакторы, работавшие до него, проделывали такую работу над чужими рукописями, к тому же он всегда оставался верным своему кредо: «Книга принадлежит автору». В какой-то степени, по словам Маккормика, Перкинс был довольно нетипичным представителем своей профессии: невероятно безграмотный, он своеобразно обращался с пунктуацией, а когда дело доходило до чтения, то, по его собственному признанию, «становился медленным, как мул». Но литература была для него вопросом жизни и смерти. Однажды он даже написал Томасу Вулфу: «В мире не может быть ничего важнее книги».

Отчасти потому, что Перкинс действительно был выдающимся для своего времени редактором; отчасти потому, что многие из найденных им авторов впоследствии стали знаменитостями; и отчасти потому, что и сам он был довольно эксцентричной личностью, – вокруг его персоны всегда вилось бессчетное количество легенд, и большинство из них имело вполне правдивые основания. Все студенты в группе Маккормика уже по крайней мере раз слышали захватывающую историю о том, как Перкинс обнаружил Ф. Скотта Фицджеральда. Или как жена Скотта, Зельда, будучи за рулем его автомобиля, как-то раз подвезла редактора в залив на Лонг-Айленде. Или как Перкинс уговорил Скрайбнеров одолжить Фицджеральду несколько тысяч долларов, чтобы спасти его от банкротства. Говорят, что однажды Перкинс заочно согласился напечатать роман Эрнеста Хемингуэя «И восходит солнце», а потом с боем пытался не вылететь с работы, потому что, когда рукопись поступила, оказалось, что она полна непечатной лексики. Другая его любимая история про Перкинса и его стычки с ультраконсервативным редактором Чарльзом Скрайбнером была связана со словами-в-четыре-буквы-длиной из второго романа Хемингуэя «Прощай, оружие!». Говорят, что Перкинс записывал все проблемные, требующие обсуждения словечки, такие как shit, fuck и piss, в своем настольном календаре, не обратив при этом внимания на заголовок «Список дел на сегодня». И что якобы старик Скрайбнер, увидев эти записи, сказал, что, если бы ему пришлось напоминать себе о таких вещах, он бы всерьез забеспокоился. Множество историй о Перкинсе также связано с неукротимым писательским пылом и нравом Томаса Вулфа. Ходят слухи, что во время работы над романом «О времени и о реке» Вулф вынужден был писать, скорчив над холодильником свое шести-с-половиной-футовое тело, и складывал написанное в деревянный ящик, не утруждая себя перечитыванием. В конечном счете тяжело груженный ящик привезли к Перкинсу на телеге трое крепких парней, и каким-то образом ему удалось сформировать из этого потока сознания книгу. И конечно, все на курсе Маккормика слышали о помятой фетровой шляпе Перкинса, знаменитой тем, что он носил ее не снимая в течение всего дня (в помещении и на улице) и стягивал с головы, только когда ложился в постель. Пока Кеннет говорил, легенда приблизилась к магазину на Сорок третьей улице и тихонько вошла. Подняв взгляд, Маккормик заметил сутулую фигуру редактора у дальней двери, оборвал себя на полуслове и приветствовал гостя. Весь класс тут же обернулся и устремил взгляды на величайшего издателя Америки.

Ему исполнился шестьдесят один год. Он был пяти футов и десяти дюймов росту и весил сто пятьдесят фунтов. Зонт, который он держал, похоже, от дождя его не спас: с редактора стекала вода, а шляпа прилипла к ушам. Продолговатое, с розоватым румянцем и мягкими линиями лицо Перкинса венчал крепкий красный нос, почти прямой и изогнутый на конце, точно клюв. Глаза у него были пастельно-голубые. Как однажды написал Вулф, «полные мистического туманного света и далекого неба над морем, глаза моряка из Новой Англии, сосланного в Китай на крошечном корабле. Было в них что-то морское и затягивающее».

Перкинс снял промокший плащ и одернул помятый крапчатый костюм-тройку. Вскинул взгляд и стащил шляпу, под которой обнаружилась седая копна волос, зачесанных назад так, что обнажалась V-образная линия на границе лба. Макса Перкинса мало заботило впечатление, которое он производит, и в тот вечер он выглядел как торговец продовольствием из Вермонта, заехавший в город в своем лучшем воскресном костюме и случайно попавший под дождь. Чем дальше он проходил в комнату, тем больше смущался из-за того, что Кеннет Маккормик отрекомендовал его как «наставника американских редакторов».

Перкинсу раньше не приходилось обращаться к такой аудитории. Каждый год он получал дюжины приглашений, но все отклонял. Первой причиной отказов было то, что он был глуховат, поэтому избегал больших сборищ. Второй – он верил, что редактор всегда должен оставаться невидимым. Его появление на публике может подорвать веру читателей в писателей, а у последних – уверенность в своих силах. Более того, Перкинс не видел никакого смысла в обсуждении своей карьеры – вплоть до приглашения Маккормика. Кеннету, одному из наиболее приятных и любимых им людей в издательском бизнесе, человеку, который лично практиковал перкинсовскую философию редакторского самоустранения, было очень трудно отказать. Или, возможно, Перкинс чувствовал, сколько невероятной усталости и печали накопилось в нем за долгую жизнь, и знал, что нужно передать все свои знания кому-нибудь, пока не стало слишком поздно. Поэтому, зацепив большие пальцы за проймы своего жилета, в своей привычной звучной и чуть хриплой манере он приступил к лекции.