Дети - Максим Горький

Максим Горький

Дети

Князь Свирь-Мокшанский – человек неопределённого возраста, лысоватый, хилый.

Бубенгоф – солиден, держится завоевателем.

Мокей Зобнин – лет пятидесяти, вертляв, боек и мечтателен.

Иван Кичкин – стар, тучен и нездоров.

Пётр Типунов – сладкогласен и миролюбив.

Костя Зряхов – юноша пухлый, говорит пренебрежительно, с неожиданными оттяжками.

Евстигнейка – личность растрёпанная, с безумными глазами.

Татьяна Зобнина – дама вдовая, дородная, двигается неохотно.

Марья Викторовна – девица бойкая и живая.

Нетрезвый Пассажир.

Старуха с прошением.

Начальник станции.

Быков – сторож.

Жандарм.

Телеграфист.

Помещение для пассажиров I и II класса на маленькой станции в пяти верстах от заштатного города Верхнего Мямлина. Одна дверь прямо против зрителя, другая – в левом углу. За этой дверью – уборная. Суетится Зобнин, распаковывая кульки, Татьяна и Костя расставляют на столе бутылки и закуски.

Зобнин (озабоченно). Стало быть – помни, Татьян: как только я его введу – сейчас ты встречу ему с подносом…

Татьяна. Слышала уж! Только – долго я не сдержу: тут боле пуда…

Зобнин. Удержишь! Должна удержать, коли тебе браслета обещана! А ты, Кость, валяй поздравление, да поскладней как, да позычнее, он, поди-ка, глуховат.

Костя (пренебрежительно). Ладно, скажем! Видал я их брата… Это ваши понятия такие, что коли Князь, так уж обязательно – глух али ещё чем страшен.

Зобнин (мечтательно). Эх, кабы удалось! Ловко бы… н-да-а! Кичкина-то обошёл я… он там дома готовится, а я… (Беспокойно.) Ты гляди, Татьян, – сначала можжевеловой ему, да рюмку-то побольше которая…

Костя (с горечью). Эх, культурность! Можжевеловой… князю-то! (Сплёвывает сквозь зубы на пол, сокрушённо качая головой.)

Зобнин (задумчиво). Что ж, – купоросного масла поднести ему, что ли? (Уверенно.) Ничего! Можжевеловая – она сразу непривычного человека ушибёт! Какого ты сословия ни будь, она, брат, всякое упрямство разможжит…

Татьяна (вздыхая). Всё, чтобы разможжить…

Зобнин. Дурёха! Надо нам, чтобы человек мягок был и ласков с нами, али не надо? Ты – молчи! Ты старайся красивее быть…

Костя (ворчит). Тут, для этого, бургонское али шампанское требуется.

Зобнин (раздражаясь). Отстань, подь в болото! Послушал я тебя, угостил намедни следователя бургонским этим…

Костя (возмущён). Да кагор это был, говорю я вам, а вовсе не бургонское! Простое церковное вино!

Зобнин (кричит). Врёшь! Оконфузил ты меня! Откуда в церковном таракану быть?

Начальник станции (в дверях). Действуете?

Зобнин. Готовимся. Сколько до поезда?

Начальник станции. Ещё… час тридцать семь. А у жены моей зубы разболелись.

Татьяна. Вы их – парным молоком…

Костя (скорбно). Вот! О, господи… парное молоко!

Начальник станции. С молока меня, извините, тошнит. (Мечтательно.) Нет, против зубов следует употреблять что-нибудь крепкое…

Костя (уверенно). Обязательно! Нагретый коньяк, а то – ром.

Начальник станции (улыбаясь). Коньяк… да-а!

Зобнин (хмуро). Где его достанешь? Мы вот своими средствами… (Вздохнув, начальник станции притворил дверь.) Понимаю я, чего тебе надобно! Погоди, брат, – всё, что останется, твоё будет…

Татьяна (Косте). Вы мне на хвост наступили…

Костя (галантно). Пардон! Распространяетесь очень!

Зобнин (мечтает). Да-а… кабы удалось! Ты, Татьян, будь развязней. Ты – вдова, а он – старичок, человек для тебя безвредный… И ты, Костя, тоже…

Костя. Ну, вот, не видал я князей! Их в Москве на каждой улице по трое живёт… Но откуда вам известно, что он глух и старичок, – это уж я не понимаю!

Зобнин (вдумчиво). Да ведь как же? Первое дело – Князь…

Костя. Вы меня не учите, пожалуйста! У меня – свои взгляды…

Татьяна (Косте). Жили вы в Москве две недели, а всё знаете… и сколько князей, и какие трактиры… даже удивительно!

Зобнин. Разговор у тебя ленивый… вроде как у беременной женщины… право! Ты перемени это!

Костя. О, господи! Да не понимаю я, что ли? (Плюёт сквозь зубы.) Человек думает, как лучше, а вы ему голову грызёте… Дайте мне мысли мои обгарнизовать!

Зобнин (оглядываясь). Ну, ну… валяй! Подмести надо. Иди-ка спроси веник у сторожа.

Костя (уходя, ворчит). Веник! Не веник, а половую щётку употребляют.

Татьяна (отряхивая юбку). Уй, как я измазалась…

Зобнин (задумчиво). Вот… двадцать пять годов ему, а умишко детский. Да и все тут, ежели пристально поглядеть… н-да! Вот бы удалось мне Кичкина обойти… молебен бы… О, господи, помоги рабу твоему Мокею! Молись, Татьяна… тут и твоя судьба кружится!

Костя (вбежал и – радостно). Глядите-ка, дядя Мокей!

(В дверь, оттирая Костю и тяжко дыша, влезает Кичкин, за ним – Марья и Типунов, с кульками в руках. Зобнин, смущённо посмеиваясь, качает головой сверху вниз, Кичкин смотрит на него и громко сопит. Костя, едва сдерживая смех, делает Типунову какие-то знаки, тот схватил бороду в руку и, закрыв ею рот, подмигивает Косте. Марья, оскалив зубы, смотрит на Татьяну, Татьяна злобно отряхивает юбку.)

Кичкин (Зобнину, хрипло). Упредил?

Зобнин (хихикая). Пронюхал?

Костя (Марье). Бон жур-с![1]

Татьяна (шипит). Ты зачем с ней говоришь?

Марья. Теперь вовсе не жур, а суар![2] Что, взяли, а?

Кичкин. Эх, Мокей, Мокей…

Зобнин (вздохнув). Вот как, брат, Иван Иваныч… случилось!

Кичкин. Ну и жулик ты, а?

Зобнин. Да и ты тоже… шельма! Как это ты… догадался?

Кичкин. Не дурак я!

(В дверь смотрит, улыбаясь, начальник станции. Зобнин, укоризненно качая головой, грозит ему пальцем.)

Типунов (быстро). Вот что, купцы, – разговорцам тут не место, разговорцы – за дверь! Уж коли так сошлось…

Кичкин (грузно садится). Что уж тут…

Зобнин. Н-да… Костянтин – соображай…

Типунов. Теперь сообща надобно…

Костя. Обязательно!

(Марья вертится по комнате, смотрит в зеркало и всячески мешает Татьяне.)

Татьяна. Что вы толкаетесь?

Марья. Ах, пардон!

Кичкин. Эх, кабы не одышка у меня… я бы тебе, Мокей! (Показывает кулак.) Прохвост…

Зобнин (миролюбиво). Али руганью добьёшься чего? Я бы и сам не хуже тебя обругался… да ведь какой толк?

Костя (мрачно). Надобно, дядя, обгарнизоваться…

Типунов. Гарнизоны это называется или как… ну – следует скорее!

(Костя шепчет что-то Марье, она смеётся.)

Татьяна (Зобнину). Братец, – Константин, глядите-ка, шепчется!

Костя (возмущённо плюнул). Ф-фу! Ну и… нравы же!

Зобнин. Цыцте! (Вздохнув.) Как же, Иван Иванов?

Типунов. Очень просто! (Пишет пальцем в воздухе.) Лесопромышленная компания Зобнина и Кичкина – боле ничего!

Кичкин. Почему я сзаду? Не желаю…

(Костя, тихонько переругиваясь с Татьяной, делает ей рожи, Марья хихикает, Татьяна почти плачет.)

Зобнин. Не спорь уж! Мне всё равно – пусть на вывеске ты впереди стоишь.

Кичкин. И в купчей…

Зобнин. Ну и в купчей! На!

Кичкин. Во всех бумагах чтобы я впереди стоял!

Зобнин. Во всех! Изволь!

Типунов (воодушевлённо). Вы того не забывайте – какое это дело! Золото! Не токмо на обоих хватит – потомствам даже до седьмого колена останется! Ведь это же какая краюха? Целая местность… весь уезд! Тут ли спорить? Тут ли жадовать? Руби! Пили! Вези! Огребай деньги! Народишко изголодался, мужику цена – грош…

Зобнин (вздрагивая). Н-да… это дело… оно-о!

Кичкин (мычит). О, господи!

Типунов (Кичкину). Ну, кум, думай!

Зобнин. Иван Иванов, – решайся!