Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв

Вот пуля пролетела

Глава 1

Автор предупреждает: данное произведение не является ни документальным трудом, ни даже историческим романом. Это сказка, написанная для отдохновения души. Фантазия. Игра ума. И потому автор не рекомендует рассматривать произведение в качестве учебника истории, географии, литературы или обществоведения, хотя и не скрывает, что провел немало часов как над книгами, так и на местности, изучая в подробностях театр предстоящего действа.

1

Июньское солнце в Санкт-Петербурге и светит весело, и даже греет немножко, в первый-то день лета, и потому я велел извозчику не спешить. Куда спешить-то, минут пятнадцать у меня есть. Даже двадцать.

Мы катили по Невскому, глазели по сторонам. Одна тысяча восемьсот тридцать шестой год, город свеж и прекрасен, свежи и прекрасны люди. Здесь, на Невском, в свой час можно встретить любого: оброчного мужика с топором за поясом, идущего подправить чей-то забор; коллежского регистратора, спешащего на службу, а в мечтах представляющего себя генералом; статского советника, в перерыв гуляя ради геморроидальной пользы; и даже, если повезёт, самого государя императора, ступающего по тротуару точно так же, как и мужик, коллежский регистратор или статский советник: ногами.

Но в полдень государя на проспекте не было. Занят государь. Понедельник — день труда.

И потому прохожие смотрят на нас. Вернее, на моего слугу Антуана. Негр, черный как смола, богатырь двенадцати с половиной вершков росту, одетый в ливрею, разукрашенную золотым галуном — как не смотреть! Я на его фоне — неприметный до невидимости.

Так и задумано.

Грохот пушки пронёсся над проспектом.

— На Сорокинскую, — сказал я извозчику. — К дому Бугаковой.

Доехали быстро, что тут ехать, от Невского близнёхонько, рукой подать, и сама Сорокинская — в десять домов.

Оставив извозчика ждать, мы с Антуаном взошли на крыльцо. Ступени каменные, но не мраморные. Но парочка львов по сторонам, мол, не простые люди здесь живут.

Я тоже не простой.

Антуан постучал в двери маленьким деревянным молоточком, что на цепочке висел рядом.

Дверь приоткрылась.

— Что вам угодно? — спросил старческий голос.

— По поводу квартиры, — ответил я.

Дверь открылась пошире, а когда лакей увидел Антуана во всём великолепии, распахнулась совсем.

— Проходите, ваше сиятельство, проходите! — и лакей провел нас в комнату, обставленную сдержанно, но достойно.

— Я доложу барину.

— Докладывай, милейший, докладывай, — рассеянно сказал я, и уселся за стол. Хороший стол, немецкой работы. Не слишком дорогой, но и не из дешевых.

Антуан стал чуть позади меня. Самый выгодный ракурс, он его неделю выбирал. Без меня, конечно. Сажал Мустафу в кресло, а сам заходил то слева, то справа.

Ждать пришлось недолго, минут пять. В комнату вошел мужчина лет пятидесяти, среднего роста, скорее, полный, чем худой, одетый в мундир Ахтырского полка, с седою прядкой средь черных кудрей.

Ну, почему лет пятидесяти? Пятидесяти одного года, а в июле стукнет все пятьдесят два. Денис Давыдов, поэт и герой войны двенадцатого года.

— Денис! Какими судьбами! — я вскочил и раскрыл объятия. — Не узнаешь? Я Магель, Пётр Магель! Дело под Бриеном! Ну, вспомни!

Не дожидаясь ответа, я обнял старого товарища.

— Барон… Ты жив? Я… Мы думали, что тебя убили…

— Я тоже так думал, но, как видишь, ошибся, — я отошел на шаг назад.

— Магель! Живой! — и теперь уже Давыдов стиснул меня в объятиях.

— Просто не верится. Столько лет ни слуху, ни духу, и вот взял да и явился, как ни в чём не бывало! Где ты пропадал все эти годы?

— В Бразилии, душа моя, в солнечной Бразилии!

— Да как ты туда попал?

— Долгая история, расскажу при случае.

— Да уж расскажешь, конечно. Но если коротко — как?

— Ранили меня, крепко ранили, уж думал — всё, кончено. Однако добрые люди выходили. Монахи.

— Какие монахи?

— Иоанниты, вестимо. Выхаживали долго, Наполеон успел попасть на Эльбу, успел вернуться с Эльбы и проиграть Ватерлоо, а я всё хворал, и немудрено — ранение серьёзное, задето самое сердце. Но и это прошло. Понимая свою негодность к военной службе, я написал Государю. Ты же знаешь, у меня была такая привилегия: прямо обращаться к Александру. Написал, попросил отставки, и получил её с чином ротмистра. Государь милостиво назначил мне пенсию в тысячу двести рублей, и дал единовременное вспомоществование в пять тысяч.

И я отправился в Бразилию.

— Но почему в Бразилию?

— Почему нет? Нинель, ты же знаешь, вышла за другого ещё весной двенадцатого, а я всё тосковал. Глуп был и молод. Вне армии что мне было делать? Сидеть в своей Микитке среди сорока душ крестьян? Так с ними сестра моя, Анна Александровна, управлялась отменно. Спился бы я, вот что. И это в лучшем случае. А тут монах, что за мной ходил, рассказывал про Бразилию. Такое, мол, изобилие невиданных зверей! И океан! И солнце, много солнца!

Вот я и сел на корабль, и отправился в Бразилию. И мне там понравилось настолько, что я остался. Женился, остепенился, занялся хозяйством. А сейчас дочери выросли, вышли замуж, жена ждёт внуков, а я… Я заскучал. Затосковал. И решил навестить Россию. Как знать, может, и останусь.

— Останешься! У нас, брат, весело! Но как ты меня нашёл?

— Случай. Я в Петербурге третий день, в гостинице. И решил подыскать квартиру. Беру газетку, а в ней объявления о сдаче. Вот и решил начать с Сорокинской улицы — место хорошее, и Невский рядом, и вообще. Только в газете написано, что квартиры сдаются в доме статской советницы Бугаковой. Пришел, а здесь — ты!

— Ну… Эта Бугакова — дальняя родственница моей жены. Я ведь тоже женился!

— Поздравляю!

— Да, женился. И вот Бугакова, тётушка Настасья, которую жена видела в детстве, а я — никогда, умирает в почтенном возрасте семидесяти восьми лет, и оставляет жене этот дом. А мы живем в Симбирской губернии, там наше поместье. Пришлось ехать сюда, принимать наследство. Дом в Санкт-Петербурге, это ж не в Коломне. С ним с умом нужно, с домом. Тётушка Настасья его сдавала, и имела двадцать тысяч в год чистого дохода.

— Недурно!

— Да, недурно. Скопила капиталец, и весь завещала его какому-то монастырю. А жене — дом.

— Понимаю. Хорошо бы и дом, и капиталец.

— Уж как хорошо, брат. Но что есть, то есть. Вот я и хочу поставить дело на верный путь. Порасспрашивал знающих людей, дал объявление в газеты, а чтобы путаницы не вышло, указал прежнюю