ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ - Александр Ласкин
- Категория: Детективы и Триллеры / Полицейский детектив
- Название: ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
- Автор: Александр Ласкин
- Возрастные ограничения: Внимание (18+) книга может содержать контент только для совершеннолетних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр ЛАСКИН
ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Документальная повесть…И на этом деревянном лице вдруг
скользнул какой-то теплый луч…
Гоголь…Я знал одного чрезвычайно замечательного
человека. Фамилия его была Рудокопов и
действительно отвечала его
занятиям, потому что, казалось, к чему
не притрагивался он, все то обращалось
в деньги. Я его еще помню, когда он
имел только двадцать душ крестьян да сотню
десятин земли и ничего больше…
Гоголь…Мне бы скорее простили, если бы
я выставил картинных извергов;
но пошлости не простили мне…
ГогольПРОЛОГ ПЕРВЫЙ
Всемогущий НевскийЛюбил Николай Васильевич пустить пыль в глаза. Оденется попугаем, - бархатная жилетка, кок наверх, галстук небывалой расцветки, - и отправляется на проспект.
Потому-то он и называл Невский витриной, что не раз на этих просторах демонстрировал себя.
Не прятался в шинель, как его бронзовый однофамилец, а резво помахивал тросточкой и тихонько напевал.
Как сказано в его повести? «… вышел на улицу живой, бойкий, по русскому выражению: черт ему не брат. Прошелся по тротуару гоголем, наводя на всех лорнет».
Трудно не заметить крохотную развеселую фигурку ровно посредине второй фразы.
Сначала подумаешь: да это он! А потом все же решишь: нет, скорее, его двойник.
Гоголь с удовольствием описывал всяческие отражения, но в жизни их сторонился. Чуть не вздрагивал, заприметив на ком-то свой галстук или жилет.
Чертыхнется, назовет шельмецом. Что бы им подражать «Вечерам на хуторе», так они принялись за его одежду.
И все же помашет рукой. Улыбнется, всем видом изобразит узнавание.
На том и успокоится. Пусть не Гоголь, а гоголек. Хоть и не родственник, но и чужим не назовешь.
Так и майор Ковалев только увидел молящегося чиновника, как сразу в голове мелькнуло: брат мой! нет, больше чем брат… Нос!
Те же и ПушкинСтоило в начале девятнадцатого века одному человеку пройтись Гоголем, как уже в середине двадцатого появился Пушкин.
Мало того, что бакенбарды и тяжелая трость, но еще смуглая кожа и толстые негритянские губы.
Не все признали великого поэта. Пошел слух, что это актер, сбежавший со съемочной площадки «Ленфильма».
Смущало то, что побег затянулся. Появился бы раз или два, а то каждый день с ним встречаешься.
Вот он томится у стенда с номером «Правды». Затем выкинул руку, в точности так, как на картине «Пушкин на лицейском экзамене», поймал такси.
Градоначальник сердится…А чему тут, собственно, удивляться? Ведь к появлению Онегина ленинградцы отнеслись с явным интересом. Наизусть заучивали поэму некоего Хазина, описавшего прогулки этого героя по Ленинграду.
Потом Онегину указали на его место. Заодно досталось и Пушкину. Для чего он без всякого на то разрешения смущает горожан! Раз герою запрещено прогуливаться, то и автору, конечно, тоже.
Все могло закончиться иначе, не вмешайся Значительное лицо. Очень уж ясно ему представилось, как после Онегина с Пушкиным вдруг явится Евгений из «Медного всадника».
Чего у начальников в избытке, так воображения. Мы с вами видим то, что есть на самом деле, а они - то, что должно произойти.
Сразу обрисовался человечек, чуть не с кулаками прущий на медного истукана. Что говорить, ситуация нештатная. Пусть обойдется без ущерба хозяйству, но шума будет не избежать.
Только был дан сигнал, сразу приступили к наведению порядка. Как обычно, начали с писателей, а потом взялись за призраков и миражи.
Может, Пушкина и не арестовали, но уж точно постригли, низвели до одного из атомов уличной толпы. Бог весть куда он теперь направлялся, с кем сталкивался, как отлетал в сторону, и - вновь возвращался на свою орбиту.
…и Николай IIНесмотря на озабоченность начальства, исторические персонажи не перевелись на наших улицах.
После Пушкина вдруг явился Николай II. Тут тоже сходство было разительное: борода, усы, взгляд строгий и в то же время отеческий.
Возможно, из соображений конспирации император носил не полковничью форму, а старое потрепанное пальто.
Когда милиционеры просили его показать документы, они вряд ли вспоминали Гоголя. Уж, скорее, его персонажа, Черта в ступе.
А как тут разберешься без Николая Васильевича? Опять открываешь его том. Вот он, этот абзац. Всего несколько строчек, а тема исчерпана до конца.
«Чепуха совершеннейшая делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия: вдруг тот самый нос, который… наделал столько шума в городе, очутился, как ни в чем не бывало, на своем месте».
То-то и оно, что «на своем месте». Таково свойство фантома. Он ищет где хочет, возникает то в одном, то в другом конце города. Быстро появился, и сразу исчез. Едва где-то видели бакенбарды Пушкина, бороду Николая Второго, нос майора Ковалева, как их след простыл.
Прохожие в эти минуты не протирали глаза, а только переглядывались лишь потому, что рядом с Адмиралтейством проще представить Пушкина или Онегина, чем какого-нибудь слесаря третьего разряда.
Кстати, уже в те отдаленные времена найти слесаря в нашем городе было сложнее, чем повстречаться с миражем.
Несколько слов о будущемИногда Петербург-Ленинград превращается в Венецию в ее карнавальные дни.
Не только разные тени промелькнут то тут, то там, но и улицы преображаются.
Были, к примеру, Воскресенский и Сергиевская, а стали бывший Воскресенский и бывшая Сергиевская.
Казалось бы, просто перемена вывесок, а смысл принципиально иной.
И улицы во многом другие. Хоть и дома те же, но жителей совсем не узнать.
Слово, действительно, не воробей. Не придашь вовремя значения, а потом будет поздно.
Бывает, и фраза как с цепи сорвется. До поры до времени занимала скромное положение внутри абзаца, а вдруг превратилась в палочку-выручалочку.
То одно объяснит, то другое. Казалось бы, ну при чем тут это, но всякий раз получается к месту.
Вот, к примеру, такое высказывание. Сперва оно выглядело странным изгибом ночной фантазии, но потом все окончательно прояснилось.
«… когда весь город превратится в гром и блеск, - писал Николай Васильевич, - мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».
Кстати, Достоевский тут кое-что уточнил. Значит, время двигалось, а ощущения были столь же мучительными. Оставалось только выяснить: «… как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе этот гнилой, склизкий город…»
Так все и получилось. И нескольких десятилетий не прошло, как Петербург оставили его обитатели, а затем куда-то испарился он сам.
ПРОЛОГ ВТОРОЙ
ПисьмоВсе для Гоголя было непросто. Когда выходило быстро, то он сразу подозревал каверзу.
Не должно быть без мучений. Если без мучений, значит чего-то недостает.
В «Ревизоре» Николай Васильевич изобразил героя, которого отягощает подобная легкость.
Хлестаков не только пьет и ест в любых количествах, но и пишет безостановочно. Уже и не помнит точно, что именно произвел на свет.
Скажете, врет? А ведь в самом деле пописывает. Послание другу сочинил. Едва начал, а уже через полминуты отдал слуге.
Гоголь не только отмечает в ремарке: «Хлестаков (пишет)», но еще заставляет его воскликнуть: «Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила».
Прямо Пушкин. Или Гоголь. Пустой человек, а занят тем делом, которому посвящают себя настоящие творцы.
Да и мотив сомнительный: «Напишу-ка я в Петербург Тряпичкину,.. пусть-ка он их общелкает хорошенько».
Ну как это так? Ведь письмо с точки зрения Николая Васильевича - нечто большее, чем письмо.
И слова в письмах он выбирал самые требовательные, исключающие малейший компромисс: «нужно», «обязательно», «непременно»…
Иногда не просто посоветует, но даст задание адресату. А как тот не исполнит, рассердится: «Перечтите раз пять, шесть мое письмо… Нужно, чтобы … вопросы мои сделались бы вашими вопросами…»
Незадолго перед смертью Гоголь потребовал вернуть письма и составил из них книгу. Получилось единственное в своем роде сочинение «Выбранные места из переписки с друзьями».
Удивительная интонация в его последнем сочинении. Всякий раз он обращается к конкретному лицу и в то же время ко всем читателям.
Вроде своих приятелей Виельгорского или Языкова наставляет, но и каждого из нас.
Так он относился к слову. Считал, что раз произнесено, то произнесено. Не только оно рядом стоящим будет услышано, но и тем, кто находится на огромной дистанции.