Верните бутон дилетанту (Принцип Криницына - 2) - Владимир Солодовников

Солодовников Владимир

Верните бутон дилетанту (Принцип Криницына - 2)

Владимир Солодовников

ПРИНЦИП КРИНИЦИНА

Часть II

Верните бутон дилетанту

Вторую неделю совсем не ко времени - начало июня - сеет холодный дождь, темносерые тучи низко стелются над городом, над его промокшими и словно сгорбленными от сырости зданиями. От мокрого и серого однообразия мне скучно и тоскливо: дождь на улице, а я дома, но телом ощущаю, как сечет меня его холодными косыми струями. Подружка моя еще со студенческих лет - Эдита Лик - уехала из города на курсы усовершенствования в Медицинскую академию последипломного образования еще в октябре. Она уехала на пять месяцев, но пять месяцев прошли уже давно. Мне бы позвонить ее маме - мама у Эдиты живет в трех кварталах от моего дома, или в больницу, где Лик работала перед отъездом на учебу, да гордыня не позволяет. Гордостью своей я, пожалуй что, в маму свою, Зинаиду Александровну, библиотекаря с громадным стажем. Три дня тому назад я заявился к своему приятелю и компаньону по нашему совместному детективному агентству Егорию Васильевичу Попову и, между прочим, попросил его потихоньку хотя бы на работе Эдиткиной узнать - где она? Егорий с готовностью согласился позвонить, а до того попросил меня помочь ему в его работе. Васильич хоть и был моим компаньоном, но остался работать судебно-медицинским экспертом в одной небольшой городской больнице, где по совместительству подрабатывал на полставки патологоанатомом. Работу судмедэксперта он еще кое-как, насколько я мог судить, "тянул", а в патанатомии был "абсолютный ноль". Сейчас он сидел с красным от натуги, жирным и небритым лицом и пытался что-то сформулировать в патологоанатомическом диагнозе и эпикризе, но ему это совсем не удавалось. -Вань, помоги написать красивыми словами, ты умеешь: -Егорий, ты в уме ли? Я к медицине или она ко мне - каким боком? Напиши сам чтонибудь. Нет, но Вы видали? Я никакого отношения к медицине не имею, а он: - Ты, Васильич, и сейчас недалекий, а к пенсии будешь и совсем старый, седой и жирный дурак. -Если я - дурак, то ты пошел вон отсюда, - рассердился Егорий. Я тоже на него разозлился, повернулся и вышел из его кабинета, хлопнув в сердцах дверью. Проходя мимо гистологической лаборатории, я с сожалением заметил вожделенный взгляд лаборантки Леночки. Если бы не Егорий со своими глупостями, так, может быть, и состоялся бы у меня какой сердечный разговор с ней, но раз такой поворот! - извините. Жди, Леночка, другого раза. И вот теперь я сижу и тоскую в пустой двухкомнатной квартире, доставшейся мне в наследство от деда, перед окном с видом на сырую промозглую улицу. Ах, да! Я не один. Дуська, моя любимая проказница-кошка, еще как-то скрашивает мое одиночество. Эта рыжая плутовка спит на мягкой подстилке на подоконнике среди своих любимых кактусов. Но она, скорее, прикидывается, что спит. Я заметил, как она во "сне" чутко поводит своими острыми ушками. На ушах у Дуськи рыжие шерстинки выглядят, как кисточки. Это обстоятельство привело как-то Егория к выводу, что моя кошка абиссинской породы. Дуся с нетерпением ждет, когда начнет вновь цвести ее любимый кактус. В прошлый раз, осенью, когда он ни к селу, ни к городу набивал бутон, Дуська слушала, как он потрескивал, созревая. Я этого потрескивания, понятно, не слышал, как ни прислушивался. Кактус этот и раньше уже цвел; цветок был крупный, ярко-розового цвета, и гордился я этим цветком необыкновенно. Но прошлой осенью бутон еще только готовился стать цветком. Я вспомнил, как Дуська перед самым его раскрытием аккуратно, чтобы не уколоться, перегрызла стебелек у игольчатой поверхности кактуса, схватила передними лапками уже собравшийся раскрыться бутон и утащила его под софу. Я буквально остолбенел от этакой кошачьей наглости. Так все быстро она это сотворила, что я даже не успел ей помешать. Дуська минут пять чавкала в своем укрытии, потом вылезла-таки из-под софы с мерзкими остатками того, что еще совсем недавно было прекрасным бутоном. Чтоб тебя наизнанку вывернуло, мерзавку! Такую-то красоту истерзала, испоганила! Ну, не от голода же она этот бутон пожрала? Тому, как я ее кормлю, позавидовала бы любая, по-настоящему породистая кошка. А Дуська только облизывалась плотоядно и посматривала на меня желтыми с красными отливами глазами. "Тьфу на тебя! И что же ты такое натворила?!", - вслух только и вымолвил я, но наказывать Дуську не стал. Кошачья психология мне непонятна, но занятна, и я все чаще посматриваю на нее своими наивными глазами - глазами дилетанта. Я был убежден в необыкновенности происхождения Дуськи: она ни с того, ни с сего появилась на пепелище сгоревшей избы в опустевшей, нежилой деревне. Итак, я сидел у окна уже который день и тосковал: ни от Егория нет звонка, ни от Эдиты. Да и клиентов нет давно, а нет клиентов - нет денег. Столь долго ожидаемый дверной звонок прозвенел для меня, тем не менее, неожиданно, даже напугал меня поначалу своей пронзительностью и требовательностью в пустой и тихой квартирке хрущовского типа. И Дуська встрепенулась, подняв мордочку и, теперь уже откровенно, насторожив ушки. Она посмотрела сначала на меня широко-округлившимися глазами, а затем соскочила с подоконника и вихрем устремилась в прихожую, из-за угла напряженно поглядывая на дверь. Я подошел и открыл: в дверях стояла - кто бы мог подумать? Нюра, супруга моего дальнего родственника Петра Николаевича Варенцова из села Ильинского, районного центра в нашей области. Но Нюра, как оказалось, была не одна: за ее спину скромно спряталась то ли от смущения, то ли от страха перед городским "высокообразованным детективом" уже пожилая, небольшого роста женщина. Я похозяйски сначала пригласил их войти в квартиру. Нюра вошла без робости, как никак она свой здесь человек, частенько привозит мне гостинцы деревенские. А какие из деревни гостинцы? - вы, пожалуй, догадываетесь. А вот другая женщина была куда как несмелая, вошла робко да и встала у двери отрешенная какая-то. Я, как пригляделся, признал и ее. Это была тетя Поля, Полина Галанина, тоже жительница села Ильинского, хорошая знакомая Нюры. А кто у Нюры в том селе не знакомый! Ее все знали, со всеми радостями - к ней, со всеми бедами - тоже, она все в себя впитывала, все про всех на селе знала, а от нее никаких кляуз, никаких слухов не происходило. Кремень-женщина - вот она какая, моя родственница Нюра! -Ну, проходите же, чего встали, как неродные! Тапочки вот обуйте. Хоть и июнь, а пол все равно холодный. Плащики-то свои давайте-ка. Я помог женщинам раздеться, перед каждой поставил по паре тапок домашних. Тапки эти - мое собственное приобретение, от моей бывшей жены - Людмилы - в квартире ничего не осталось. Даже, знаете, дух ее выветрился, особенно, с появлением Дуськи. И Нюра, и тетя Поля одеты были по-сельски: дождевички старенькие, сапоги резиновые до колен, головы даже одинаковыми, темно-синими ситцевыми платками повязаны. Я их на кухню сразу и пригласил. Они уселись несколько скованно, а я чай решил пока "спроворить". Нюра вдруг всполошилась: -Ой, старая кля-яча я, а гостинцы-то в прихожей в сумке и оста-авила. Она тут же убежала за гостинцами. Вернувшись с сумкой, стала торопливо, чтобы я не успел отказаться (да я ни разу от ее гостинцев и не отказывался), стала выставлять баночки, туесочки какие-то с деревенскими угощениями. Сумка вроде бы и небольшая, а на столе чего только не установилось! Даже пирожки с капустой, мои любимые, и то привезла. А я не утерпел, выхватил один пирожок, а он еще теплый. Это как это она умудрилась в теплоте-то их сохранить? Волшебница - не Нюра! Чайник вскоре зафырчал весело паром, и я заварил для гостей своих самолучший, из самой Индии моим приятелем привезенный, чай "Lipton" бомбейского развесу. Он тем хорош, что от одной только чайной ложки заварки аромат на всю мою квартиру невидимыми клубами расходился. А для таких гостей я разве одну ложку заварил!? -Сейчас чай пить будем, такой чай только английские короли и королевы пьют. Да мы еще. Заметил только я, что доморощенный мой юмор еще как-то Нюра воспринимает, но и то с напряжением. А уж что до тети Поли, то она и вовсе с лицом каменным сидит, руки свои сложила на коленях. Как уселась на табуретку, так и не сдвинулась ни разу. -Да вы чего такие грустные? Случилось что? -Случи-илось ведь, Ванечка, - заплакала вдруг Нюра. Полина ничего не говорила, а зарыдала только, но как-то с закрытым ртом и негромко, давясь своими рыданиями. Грудь у нее ходуном ходила от этаких рыданий. А сле-езы! - слезы, не поверите, так ручьями и лились из глаз. А я ведь сразу заметил, когда она вошла только, что глаза у нее покрасневшие и не блестят совсем. Она все пыталась как-то заглушить свои рыдания, только ей это не удавалось. Я подошел к ней, чтобы успокоить, по голове погладил слегка, а она прижалась вдруг ко мне и тогда уж совсем в голос зарыдала, раглядев сочувствие. Нюра сама плакать перестала, увидев такое. Так и уставилась на Полину раширенными глазами, руки сцепив на груди. -Это что же за бедствие такое приключилось, чтобы из-за него так убиваться? Я стал искать какое-нибудь успокаивающее средство. Валерьянки не было. Да если б она была, так Дуська моя не вылакала бы ее? А если бы вылакала, так от перевозбуждения она не только бутоны, а и колючие кактусы сожрала бы за милую душу! Нет у меня ничего, кроме коньяку. Вот коньяку я Полине и налил граммов пятьдесят. И себя не забыл, от страху такого я сто глотнул. Нюре не предлагал даже, потому - непьющая она. Вскоре рыдания у тети Поли стали глуше и глуше, и, наконец, она успокоилась. По крайней мере, с ней уже можно было разговаривать. Я все же сначала разлил чай, а потом предложил им обеим начинать свой рассказ. Первой начала Нюра: -Ты помнишь ведь, Ванечка: Поля живет в доме, что стоит на перекрестье двух дорог. Одна - асфальтированная трасса к вашему городу, а вторая - грунтовая - ведет к первой от деревеньки Выселки. В прошлом году это Полина нам рассказывала про машину импортную, в которой ехали поджигатели те, убивцы бабушки Насти и бабушки Марьи. Вот, к Поле приехала внучка из города на лето погостить, дня три всего и пожила, и пропала, совсем пропала. Зоей девочку звали. -Нюра, да подожди так-то. Что значит - "звали"? "Зовут" - надо говорить. Я вспомнил эту девочку. В прошлом году я как-то приезжал на несколько дней порыбачить на речке Черной. Летом там исключительно красиво, а рыба клюет! - не успеваешь удочку забрасывать. Решил я тогда и до Выселок по дороге от Ильинского пройти; в деревне и жили только те две старушки. По пути в Выселки я увидел эту девочку: она сидела на бревне у обочины широкой асфальтированной трассы, убегавшей к нашему большому городу, и с тоской какой-то провожала убегавшие по ней тяжелогруженые автомашины, автобусы с веселыми и шумными отдыхающими людьми, красивые легковые авто со сверкающими боками. Сколько ей тогда было лет? - пожалуй что, на вид - лет двенадцать или тринадцать. Я и прошел бы мимо той девчонки, если бы не глаза ее грустные и тоскливые. Личико худенькое, но уже начинала показываться в нем женственность. Еще едва заметная, но все же женственность, которая видна была в округлости подбородка, в некоторой кокетливости линии губ, да это такие черточки, о которых и не скажешь словами, а уж почувствуешь - точно! Была у девочки та стадия развития, которая позволила писателю Набокову называть таких девочек нимфетками. Мне, так, не нравится это определение, потому что говорит оно о некоей сексуальности, что ли. А я, глядя на нее, вовсе не об этом думал. Хотя внешность, конечно, говорила о начинающемся созревании: небольшие острые холмики-грудки, торчащие несколько в наружные стороны, легкое потемнение в подмышках, ну - а что еще? Пожалуй, что только это. Меня больше всего угрюмость ее тронула, отрешенность от всего происходящего, кроме убегавших мимо автомобилей. За автомобилями она смотрела внимательно, словно так и хотела вместе с ними убежать куда-то - а куда? Я еще, помню, подошел к девочке, спросил, как ее зовут, но в ответ она только посмотрела на меня, как на пустое место. Я предложил ей конфету из тех, что нес на угощенье одиноким старушкам в деревеньке Выселки. Она взяла конфету без благодарности, молча, положив ее рядышком с собой на бревне. Знаете, посмотрел на нее, а сердце от глаз ее тоскливых у меня так и рвется, так и рвется, до того мне ее - и сам не знаю, почему - жалко стало. Бывало и с Вами такое? - а со мной впервые! -Нет, пропала, пропала она, - заговорила теперь уже тетя Поля. - В прошлом году, правда, она убегала уже к матери своей непутевой в город. Тосковала по ней. Хоть и пьющая да гулящая у меня дочь, а Зое, внучке моей, мать родная. Муж у дочки моей, Вальки, из военных, старше ее на двадцать лет был. Пока жив был, так хорошо они жили, а Валька не пила, не курила, порядочная была. Умер вот, уж два года как похоронили, с сердцем у него что-то плохо стало, перетрудился, видать, на даче. В квартиру свою на третьем этаже мешок с картошкой нес, и стало ему невмоготу с сердцем: и защеми-ило, и защеми-ило: Вызвали скорую, до больницы довезти только и успели, а он уж помер. Очень он хороший человек был, царствие ему небесное. Вот с тех самых пор и запила моя дочь, загуляла, а внучка Зоя видела ведь постоянно распутство это окаянное. Это ведь до чего допиться надо, чтобы все из дому вытащить да потом и пропить! Последние мужнины военные штаны хоть бы для памяти оставила - так, нет же, и их пропила! Это ж когда конец будет этому алкоголизму проклятому, что он судьбы людские калечит до такой распоследней несуразности? А еще больше внучке он досадил, сделал ее замкнутой и задерганной - алкоголизм этот, что у матери ее родимой. Полина Галанина опять зарыдала, но теперь сразу в голос. Я успокоил ее тем же средством, упомянутым выше. -Ну, а теперь Зоя, может, опять у матери? Какая-никая, а все мать, вот ее и тянет к ней. Была ли ты у нее, у Валентины-то? -Была. Я ведь, дура этакая, раз у Зои такое уже бывало - сбегала она к матери сразу-то к Вальке не поехала. Думаю, пусть побудет Зоя у своей матери малость, раз приспичило, а там и съезжу да заберу опять в село. Поехала, а Валька, к счастью, трезвая была, с похмелья только, но чего-то еще в уме соображала. Она мне и говорит, что не было у нее Зои, не приезжала. -Ну, а в милиции: Была ты в милиции, хотя бы. -Была, - уже со злостью проговорила тетя Поля. - Будем, говорят, искать. А сами даже имя внучки не спросили, адрес матери ее, Вальки, значит, записали только. Будем иска-ать, - передразнила она кого-то из тех милиционеров. Тетя Поля здесь, при этих-то словах, слегка головой в сторону повела, а левый угол рта судорожно вниз опустила. Господи, не зарыдает ли опять? -Ну, ладно, ладно, давайте успокоимся хоть чуть-чуть да подумаем спокойно, что могло произойти. Чай-то мы будем пить? - или как? Я вновь подогрел чайник и разлил чай по чашкам. Выпили молча, каждый о своем думал. Да какое о своем! - все об одном же, только по-разному. -А что там - в деревне Выселки? Так никто и не живет?- спросил я Нюру. -На берегу озера, на месте, значит, того пепелища, сейчас виллу огромную постороили, из красного гладкого кирпича, трехэтажную, - начала рассказывать Нюра. Баню там постороили, а печь, кстати, Петр Николаевич клал. Пригласил его хозяин. Таких мастеров, как мой муж, в той округе нет ведь, - Нюра горделиво приосанилась перед нами. Законная гордость! - почему не погордиться? -Много в ту деревню машин стало ездить, от такого шуму - и днем, и ночью - спать порой невмоготу, - пожаловалась тетя Поля. - Заводик вот тоже, деревообрабатывающий, что рядом с водонапорной башней в селе стоит, так тот заводик теперь у нового владельца. Того, что был, с полгода уж, почитай, как убитого нашли. -Ну, что машин в Выселки, эту опустевшую деревеньку, ездить стало много - так в гости к богатому владельцу виллы и ездят. А вот о новом владельце завода того краем уха и я слышал, даже - об убийстве прежнего. Фамилия нового хозяина как будет? -Вот этого не знаем, не представился он нам, - с кривоватой усмешкой заметила Нюра, поджав после реплики свои губы. И что мне ответить этим женщинам по поводу потерявшейся девочки - ума не приложу. -Ладно, я через своих знакомых попытаюсь посодействовать, все усилия приложу, а там - как получится. Не хотелось бы мне вас понапрасну обнадеживать. Поищем, авось найдем твою Зою, тетя Поля, не убивайся только заранее. Фотографию мне только какуюнибудь оставьте, если можно. Может быть, у Зои какие-нибудь особые приметы были?родинки какие в необычных местах, шрамы на теле, да мало ли: Сколько ей, кстати, лет было? -Четырнадцать исполнилось в апреле. Девочка-то уж больно хороша - из-за матери да отца переживала как, - опять, было, стала всхлипывать Полина Галанина. Я поглядел на нее молча, она и заробела опять, замолчала, платком носовым глаза вытерла, так и сидела молча. С час еще женщины у меня в гостях побыли, поговорили о том, о сем, да и стали собираться домой, в село, боясь опоздать к последнему рейсовому автобусу. Да я бы и подвез их, если бы опоздали, на своей "Победе" - или Вы забыли о моем замечательном "лимузине"? Остаться ночевать они никак не захотели. Да какая ночевка, если дома хозяйство: корова, свиньи, куры. Да и мужья, к тому же. -Ну, до свидания, Нюра. До свидания, тетя Поля. Если мне понадобится что, так я приеду к тебе, - обратился я к Полине Галаниной. Может быть, кого-то коробит от моего фамильярного обращения к этим сельским женщинам, но само как-то получается. Я заметил, что часто деревенских обращение на "Вы" съеживает как-то, и они становятся менее общительными - замыкаются в себе, что ли. С другой стороны, эти сельские, а особливо - Нюра, на меня действуют совершенно гипнотически: я начинаю подначиваться к ним, подстраиваться к их сельскому говору и уже так же, как и они, начинаю слегка растягивать особо значимые слова. Я и сам себя ловлю на этом, пытаюсь что-то сделать, но у меня ничего не получается - все равно "катаю" по-сельски. После ухода моих нежданных и совсем неожиданных гостей я подошел к окошку: дождь кончился, но улицы мокрые мне все равно были неприятны. Уже темнело, и все дела, связанные с девочкой Зоей, я решил оставить на завтра. Пожалуй, надо бы просмотреть сводки криминальных и иных новостей о подобных случаях пропаж детей. Вообще-то, не мешало бы иметь и свою базу данных о криминальных событиях в городе и области - или я не детектив? Компьютер с прошлых прибылей новый приобрел, а старый продал. У нового - самый распоследний "Пентиум". Зазвонил телефон, я подошел и поднял трубку. -Алло! Иван Криницин у аппарата. - Звонил Егорий. -Алло, привет, Ваня! Ты на меня не обиделся сильно? - нет? И правильно делаешь, я ведь не по злобе, а от многотрудности своей работы. Докладываю тебе новости: Эдитка в Санкт-Петербурге замуж вышла за какого-то артиста. Мать ее и фамилию артиста называла, но мне свою бы не забыть, а его фамилия напрочь вылетела из головы. Как серпом меня подкосил треп Васильича, как обухом по голове, как:Ну, не везет мне с женщинами! Казалось, вот, она - твоя жар-птица. Сам не знаю - почему? - но я не обиделся даже на Эдиту. Да еще и неизвестно, а может быть, это все - вранье про ее новое замужество? Обещалась ведь она мне. Глазам ее янтарным я поверил, такие глаза не могут лгать. Поздно уже. Я покормил Дуську: она заладила на ночь есть. Мне это не нравится, потому что после "Вискас" из ее пасти неприятно воняет. Почитал еще малость да и уснул. Удивительное дело, но сегодня впервые за много ночей мне опять снились кошмары: жуткое чудовище с розовой огромной пастью ухмыляется мне нагло, аккуратно откусывает бутон у кактуса и сладострастно пережевывает его: