Физрук-4: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

В детстве я любил наблюдать за их смешными ужимками даже, когда уже был подростком, переоценивающем ценности сопливого периода жизни. Вершкова вернулась из ванной, когда с экрана уже доносилось «Баю-бай, должны все люди ночью спать…». На ней было все домашнее, но не легонький халатик, в каком передо мною вертелась майор госбезопасности, а скромное платье. Оно подчеркивало не столько красоту и привлекательность девушки, которая его носила, сколько ее скромность и домовитость. Понятно, что платьишко не покупное, его сконструировала и сшила сама Маша.

— Нравится? — спросила она, догадавшись, о чем я думаю.

И картинно, будто на подиуме, крутанулась передо мною. Платье оказалось с секретом. При вращении его плиссированный подол вздулся колоколом и тут же опал, лишь на миг приоткрыв то, что чужому видеть не полагалось. Да, примитивные ухищрения Оли, которая пыталась взять меня жалобами на одиночество и демонстрацией декольте — это грубый напор, по сравнению с этим невинным желанием модельерши показать то лучшее, что у нее есть. И ей это, следует признать, удалось.

— Нравится, — ответил я и тут же добавил: — У тебя не найдется чашка чая для усталого путника?

— Конечно! — откликнулась она. — Потерпи немного, сейчас все приготовлю.

И снова взметнув подол, резко повернулась и ушла на кухню. Невидящим взором я уставился в телевизор, по которому рассказывали что-то о Подмосковье. Солидные дяди в драповых пальто и ондатровых шапках показывали на заметенные снегом бетонные конструкции, обещая сдать их в эксплуатацию раньше срока. Вот интересное дело, думал я. Мне теперь что, до старости отбиваться от всех этих совершенно ненавязчивых предложений любви и верности? Ведь большинству из дамочек, разной степени свежести, нужен не мимолетный перепихон, а долгая счастливая жизнь с одним единственным. Да только я не могу быть одним единственным для всех них!

Машуня позвала меня на кухню. Я поднялся, выключил телек и отправился пить чай. Оказалось, что к нему у тети Маши был заготовлен пышный мясной пирог, несколько видов варенья и мед. В общем — все удовольствия, вредные для здоровья, но необходимые для души. У тети обнаружился даже лимон. Чай, видать, заварила сама модельерша. Судя по вкусу, это был настоящий, черный индийский чай, а не грузинский или краснодарский. Пирог был вкуснейший, и я бессовестно слопал два здоровенных куска. Моя сотрапезница клевала, как птичка и не сводила с меня грустных глаз. Если бы от печальных женских взглядов, обращенных ко мне через стол, у меня портился аппетит, я бы уже высох от голода. А у меня не портился. И силы во мне было — хоть отбавляй.

— Спасибо огромное! — сказал я, умяв второй кусок и подобрав крошки. — И тете передай.

— Не передам, — буркнула она.

— Почему?

— Во-первых, потому, что пирог приготовила я, — принялась отвечать Вершкова, — а во-вторых, потому что если тетя Маша узнает, что здесь ночевал парень, она выставит меня на улицу.

— Суровая она у тебя.

— Да, старая дева. О таких пишут в английских романах.

— Так может мне лучше уйти, чтобы не подвергать тебя компрометации?

— Опасаешься за мою честь?

— Нет, опасаюсь, что тебе придется ночевать на вокзале до самого отъезда в Литейск.

— Я так и знала, что чести моей ничего не грозит, — вздохнула Машуня.

— Послушай, — со вздохом сказал я. — Ты отличная девчонка. В другой ситуации я бы не стал привередничать.

— В какой другой ситуации?

— Несколько месяцев назад я сошелся с женщиной и с тех пор перестал встречаться с другими.

— Сошелся, значит, в официальном браке ты не состоишь? — деловито уточнила Вершкова.

— Не состою, — не стал спорить я.

— Я понимаю, ты порядочный парень, но… Разве это не подлежит пересмотру?

— Что? Порядочность?

— Нет. Твое сожительство.

— Пока для этого нет оснований.

— Все понятно, — выдохнула Маша. — Если ты наелся, давай укладываться спать. Я постелю тебе в большой комнате, на диване.

— Полотенце и зубная щетка найдутся?

— Найдутся.

Она мне и в самом деле выдала все необходимое, и я залез под душ, а когда вышел из него, разложенный диван уже был застелен простыней, а сверху лежали подушка и одеяло. Выключив свет, я залез под одеяло. Уснул далеко не сразу, слушая, как в соседней комнате укладывается Вершкова. По-моему, любой мужчина виноват по жизни. Путается то с одной, то с другой — козел, бабник. Сохраняет верность одной женщине — с точки зрения других женщин, едва ли не импотент. Не удивительно, что большинство мужиков идет по пути наименьшего сопротивления. Уж лучше получать удовольствие, чем выглядеть импотентом.

Почему же я не прусь по этой дорожке? Да, в общем, только из-за дьявольской гордыни! Не люблю быть таким, как все. Да и ни одна из баб, которые на меня зарятся, импотентом меня не считает. Иначе бы не зарились. С этими мыслями я и заснул. Разбудила меня Машуня рано. Видать, опасалась, что тетя свалится, как снег на голову. Мы доели остатки пирога и принялись собираться. Я спросил, куда нам предстоит ехать за сумкой? Оказалось, что — в центр. Это радовало. Не придется рыскать по окраинам, где днем с огнем такси не сыщешь.

Мы покинули квартиру. Из подъезда выходили, как шпионы, по одному, чтобы соседи не срисовали нас вместе. Мне было плевать, но подружку подводить не хотелось. Погода с утра выдалась ясная, и потому народу во дворе толклось порядочно. Бабуси выгуливали внуков, которые ковыряли лопатками в рыхлом снегу. Мужики заводили свои авто. Школяры, у которых были сейчас каникулы, выгуливали радостно гадящих собаченций. Тетки с кошелками собирались в магазин, но застряли друг возле друга, чтобы почесать языки. Уж они-то точно выцепили меня востренькими глазками и, косясь, зашушукались. Хах! Не Москва, а деревня, блин…

Хотя каждый советский двор в это время и был небольшой деревенькой, где все дерг друга знали.

Вершкова вышла раньше меня и уже скрылась за углом. И я, сунув руки в карманы, посвистывая, прошел мимо кумушек. Догнал Машуню уже на остановке. Как раз подошел 227-й. Мы сели и некоторое время ехали порознь, соблюдая конспирацию. И только уже на МКАДе я подошел к своей спутнице. Метро домчало нас до станции «Дзержинская», которую впоследствии переименуют в «Лубянку». Здесь мы вышли на поверхность.

Площадь тоже носила имя Феликса Эдмундовича, и в ее центре высился памятник ему. Мне стало немного не по себе. Не в главное же управление КГБ мы идем?

Оказалось, что — нет. Мы с Вершковой миновали извечную страшилку обывателей и углубились в кварталы домов на улице Кирова, бывшую и будущую Мясницкую. Вошли в подъезд одного из них. В XXI веке здесь будет элитная недвижимость, а сейчас живут обыкновенные москвичи.

Мать честная! Дом был мне знаком. Да и подъезд — тоже. Я даже жил здесь некоторое время, пока не купил собственную квартиру в новостройке. Вот будет номер, если мы поднимемся на четвертый этаж. Так и вышло. Аж мурашки по коже… Мы действительно поднялись на четвертый этаж. Ну не в двенадцатую же квартиру мы идем?..

Оказалось — в двенадцатую. Насколько я знал, в начале восьмидесятых здесь была коммуналка, так что, при всех совпадениях, шанс, что мы пришли именно к полковнику Арабову невелик? Вернее — сейчас он максимум — майор. Прикольно, если удастся повидать его! Узнать-то меня он все равно не сможет. Во-первых, в 1981 мы не были и не могли быть знакомы, а во-вторых, я все равно сейчас в шкуре Шурика Данилова. Маша сверилась с бумажкой, которую держала в руках, и нажала на кнопку звонка. Два раза. Долгое время за дверью было тихо. Может, нет никого? Моя спутница сделала еще два коротких звонка. Наконец раздался скрежет ключа в замке и дверь медленно отворилась.

Я обомлел!

Глава 6

Нет, это был не полковник…

— Вы к кому? — спросила белокурая девочка лет восьми, хлопая синими глазенками.

Я смотрел на нее, как завороженный. Еще бы! Ведь это не просто соплячка. Это моя будущая, она же — бывшая жена Елизавета Сергеевна, в девичестве Арабова.