Унция надежды - Софи Джексон

Тогда-то Макс во второй раз задумался о самоубийстве. Ему дали подержать мертвое тельце сына. Такого потрясающего малыша он еще не видел. Казалось, Крис не умер, а просто заснул. Максу отчаянно захотелось оказаться на небесах – там, где полным-полно замечательных созданий вроде их сына.

Лиззи не нашла в себе сил взглянуть на ребенка. Она безостановочно рыдала и громко кричала. Врачу пришлось дать ей снотворное. Лиззи проспала почти сутки. Когда на другой день она открыла глаза, сокрушенное, истерзанное сердце Макса безошибочно поняло: Лиззи так и не проснулась. Самое ужасное, что и для него она была потеряна. С того момента ее жизнь превратилась в существование. Горе, придавившее Макса, день ото дня становилось лишь тяжелее.

Похороны были еще одной пыткой. На кладбище появилось новое надгробие с фамилией О’Хейр. Последующие недели превратились в настоящий кошмар. И Макс снова потянулся к белому порошку, которого не касался с того самого дня, как впервые увидел Лиззи. Картер тогда мотал срок в Артур-Килле, взяв вину Макса на себя. Остальные друзья, зная его непредсказуемость (особенно в пьяном виде), старались держаться подальше. Никогда еще Макс не чувствовал себя настолько одиноким и потерянным… Так продолжалось до того утра.

Тогда Макс в третий раз подумал о сведении счетов с жизнью. Проснувшись в то утро, он обнаружил, что Лиззи от него ушла.

– Как вы себя чувствовали, убедившись, что она не вернется? – спросил Эллиот.

Ответ вертелся на губах Макса: грубый, даже непристойный. Но он не позволил этим словам выплеснуться наружу. Натянув капюшон поглубже, Макс ответил:

– Я был ошеломлен. Сердит. Жутко одинок. И еще я почувствовал… облегчение.

В лице Эллиота не дрогнул ни один мускул.

– Пожалуйста, расскажите о состоянии облегчения.

Макс закрыл глаза, представив себе опустошенное, истерзанное горем лицо женщины, которую он любил больше жизни.

– Мне стало легче, поскольку я знал, что ничем не могу ей помочь, – сказал Макс, удивляясь собственному признанию. – Мне стало легче, потому что она взяла инициативу на себя и ушла, разрушив наши отношения.

– Но ведь она фактически бросила вас.

– А зачем ей был нужен пьяница? На кой ей сдался наркоман? Я не удержался, взялся за старое. На ее месте я бы тоже ушел.

Эллиот что-то пометил у себя в блокноте.

– Если оглянуться назад и заодно вспомнить вашу картину, как вы думаете, она сделала правильный выбор?

– Она взяла и просто исчезла из моей жизни. С концами. Этого я никогда ей не прощу. – Макс даже плюнул. – Меня это и сейчас убивает. Я не заслужил такого предательского ухода. Не заслужил ее молчания. Я не собирался насильно привязывать ее к себе, но мы вместе преодолевали трудности, которые нам подбрасывала жизнь. У нас было слишком много общего, чтобы уйти не попрощавшись. Если бы она ушла со скандалом, мне и то было бы легче. Как-никак, у нас был общий ребенок! И предложение я ей делал тоже не просто так! – Макса охватила ярость. Снова защемило сердце. Былая досада вспыхнула с новой силой. – Она трусливо слиняла. Можно подумать, только ей одной было больно, только она одна оплакивала нашего сына. Эгоизм – вот как это называется. – Макс подался вперед, уперев локти в колени. Слезы были совсем рядом. – Но если разрыв со мной помог ей пережить потерю Кристофера, если ей стало лучше… тогда она сделала правильный выбор… для себя.

Молчание Эллиота затянулось. Макс поднял голову, желая удостовериться, что психотерапевт еще жив. К счастью, Эллиот дышал.

– Понедельник, – пробормотал он. – В понедельник вы пойдете в спортзал на первое занятие. Я договорился с тренером.

– Отлично, – только и мог ответить удивленный Макс.

Макс угостил Тейта лакричными конфетами. Жуя их, Тейт даже сопел от удовольствия.

– Надо же, какая прилипчивая штука, – простонал Тейт. – Будто крэк какой-нибудь. – Он похлопал Макса по плечу. – Не хотел вас обидеть.

Макс только засмеялся. Он и сам наслаждался лакричной конфетой.

– Знаете, я не ел их с детства, – признался Тейт. – Райли их тогда воровал и где-то прятал от меня. – Он тяжело вздохнул. – Сам не знаю, почему я постоянно говорю о нем.

Макс посмотрел на своего преподавателя живописи и усмехнулся выбору очередной футболки. На сей раз рисунка не было, зато грудь Тейта украшал афоризм: «Лучшие штаны – их полное отсутствие». Интересно бы увидеть братьев Мур вместе. Насколько он помнил, их было четверо. Он даже пару раз видел Себа – самого младшего. Но если собрать всех четверых, это закончилось бы неминуемым хаосом.

– У меня есть и «Доктор Пеппер», – похвастался Макс, взмахнув ярко-красной конфетой. – Картер – настоящая легенда.

– Нехило, – согласился Тейт. – Никак он прислал вам увесистую посылку со сластями?

– Он и сам обещал приехать на Новый год.

Макс с нетерпением ждал встречи с Картером и в то же время нервничал при мысли о ней.

Увесистая посылка со сластями пришла накануне, красиво упакованная, как и надлежит рождественскому подарку. При ней была поздравительная открытка, подписанная Картером, Кэт и всеми ребятами из автомастерской, включая Райли. Все они желали ему счастливого Рождества и прочих благ. Поначалу подарок окутал Макса волной приятного тепла. Его помнили, его любили. Это было так здорово. Но через мгновение он вспомнил, что близкие люди находятся от него за сотни миль, и затосковал по дому. Невзирая на все старания, он по-прежнему мучился от скачков настроения и беспричинной тревоги. Тем не менее лакричные конфеты и карамель «M&M» позволили ему сдружиться с несколькими пациентами.

– Я тут краем уха слышал, что с понедельника вы будете посещать спортзал, – с деланым равнодушием произнес Тейт. – Прекрасно.

Макс был того же мнения. Живопись – это здорово, но срывать на тренажерах накопившуюся внутри злость – еще лучше.

– Мне нравится эта композиция, – сказал Тейт, кивая в сторону холста.

На второй картине Макса преобладали мягкие охристые тона. Первую он утяжелил густым черным фоном. Та картина теперь обитала в гостиной его палаты; во всей, так сказать, своей жуткой, агрессивной красе. Закончив ее, Макс отнюдь не выпустил всю злость, что бурлила внутри, зато разбудил сильное желание рисовать дальше. Делать выводы было еще рано, однако Макс, следуя советам Эллиота, самовыражался на холсте. Тот оказался прав: это давало облегчение. Сам процесс рисования приносил Максу удовлетворение. Каждый мазок кистью утолял молчаливый внутренний голод. Макс не питал иллюзий. Он знал: рисование – способ самоочищения. Если сказать еще грубее, он выблевывал на холст всю свою злость, подавленность, зависимость и прочее. Первозданные, непричесанные эмоции. Первая картина хорошо отражала его состояние, но Максу это нравилось. Если занятия с Тейтом отвлекут внимание психотерапевтов, если ему удастся держать в узде приступы страха… он готов и дальше рисовать хоть сутками.