Приключения троих русских и троих англичан - Верн Жюль Габриэль

Несколько собак полудикой породы, которых иногда ошибочно называют «охотничьими гиенами», бежали с двух сторон каравана. Своим строением и длинными ушами они напоминали европейскую легавую. Таков был общий состав каравана, намеревавшегося углубиться в пустынные дебри Африки. Быки, направляемые «джам-боксами» своих возниц, коловших их в бок, продвигались вперед спокойно и размеренно, и вид этого отряда, растянувшегося в походном порядке на фоне холмов, представлял весьма занятное зрелище.

Куда направлялась эта экспедиция, покинувшая Латтаку?

«Все прямо и прямо», — сказал полковник Эверест.

И действительно, в настоящий момент полковник и Матвей Струкс не могли придерживаться какого-то вполне определенного направления. Дело в том, что, прежде чем начать свои геодезические операции, они должны были найти большую, совершенно гладкую равнину с тем, чтобы построить на ее поверхности основание первого из тех треугольников, сеть которых покроет южный район Африки на протяжении нескольких градусов. Но руководители экспедиции понимали, что без подсказки Мокума им вряд ли удастся скоро набрести на такое место. Поэтому полковник Эверест призвал охотника и с основательностью ученого заговорил с ним о треугольниках, прилегающих углах, о базисе, измерении меридиана, зенитном расстоянии и так далее. Бушмен какое-то время дал ему высказываться, но скоро прервал его.

— Полковник, — сказал он, сделав нетерпеливый жест, — я ничего не понимаю в ваших углах, базисах и меридианах. Я даже никак не могу взять в толк, что вы собираетесь делать в африканской пустыне. Но, в конце концов, это ваше дело. Что вы хотите от меня? Хорошую и большую равнину, очень ровную и очень гладкую? Хорошо, мы вам такую найдем.

И по распоряжению Мокума караван, только что переваливший через холмы Латтаку, взял направление на юго-запад, к притоку Оранжевой Куруману, надеясь в долине этой реки найти место, подходящее для планов полковника.

С этого дня охотник взял себе в привычку ехать во главе каравана. Хорошо экипированный сэр Джон Муррэй не отставал от него, и по раздававшемуся время от времени выстрелу коллеги узнавали, что сэр Джон осуществил знакомство с очередной африканской дичью. Полковник же, весь погруженный в свои мысли, ехал на лошади, не правя, думая о том, как сложится судьба экспедиции в этих диких краях, руководить которой действительно очень нелегко. Матвей Струкс, либо верхом на лошади, либо сидя в повозке, в зависимости от характера местности, всю дорогу ехал, не разжимая губ. Что касается Николая Паландера — настолько плохого всадника, что хуже нельзя себе представить, то он чаще всего шел пешком либо забирался в свою повозку и там уходил с головой в самые глубокие абстракции[122] высшей математики.

Вильям Эмери и Михаил Цорн по ночам занимали каждый свою повозку, днем же, во время перехода каравана, они были неразлучны. Эти молодые люди с каждым днем привязывались друг к другу все более тесными узами дружбы. Каждый этап они преодолевали верхом, держась рядом, беседуя и споря о многом. Часто они отрывались от каравана, то удаляясь в сторону, то обгоняя его на несколько миль — перед ними, насколько хватало глаз, простиралась равнина. Тогда они становились свободными детьми природы, словно затерянными в этой дикой местности. Тут-то они начинали болтать обо всем на свете, кроме науки! Они забывали о цифрах и проблемах, о вычислениях и наблюдениях, это были уже не астрономы, созерцатели усеянного звездами небосвода, а два сбежавших с уроков школьника, которым так радостно ехать сквозь густую чащу леса, мчаться по бесконечной равнине, вдыхать полной грудью воздух, насыщенный пряными запахами. Они смеялись, да-да, смеялись, как простые смертные, а не как степенные люди, которые проводят жизнь в обществе комет и других небесных тел. И если они никогда не смеялись над самой наукой, они все же порой подсмеивались над мрачными учеными. Впрочем, это делалось без всякой злобы. Они оба были славными молодыми людьми — экспансивными[123], общительными, преданными науке, составляя резкий контраст со своими начальниками, являвшимися скорее натянутыми, чем подтянутыми, — полковником Эверестом и Матвеем Струксом.

Эти ученые часто становились предметом их обсуждения. Вильям Эмери начинал лучше узнавать их по рассказам своего друга Михаила Цорна.

— Да, — сказал однажды Михаил Цорн, — я достаточно долго наблюдал за ними во время нашего переезда на борту «Августы» и, к сожалению, вынужден констатировать, что два этих человека завидуют один другому. Кроме того, хотя полковник Эверест формально является главой нашей экспедиции, все же Матвей Струкс не обязан беспрекословно ему подчиняться. Русское правительство четко оговорило его положение. Оба наши начальника одинаково властны, как один, так и другой, и, я это повторяю, между ними существует зависть ученых, а это самая скверная из всех завистей.

— И самая бессмысленная, — отозвался Вильям Эмери, — потому что каждый из нас получает выгоду от усилий всех. Но если ваши наблюдения верны, а у меня есть все основания думать, что это так, дорогой Цорн, то это — досадное обстоятельство для нашей экспедиции. Ведь нам нужно полное согласие для того, чтобы столь сложная операция завершилась успешно.

— Несомненно, — ответил Михаил Цорн, — и я очень опасаюсь, что такого согласия не будет. Представьте всеобщее смятение, если каждая деталь операции — выбор базиса, метод подсчета, размещение ориентиров, проверка цифр — всякий раз станет вызывать все новые и новые споры! Я, конечно, могу ошибаться, но я предвижу такие разногласия, когда речь пойдет о сведении записей в две наши реестровые книги[124] и о внесении туда цифр с точностью до четырехсотмиллионной доли туаза[125].

— Вы меня пугаете, дорогой Цорн, — ответил Вильям Эмери. — Действительно, будет очень обидно, если, рискнув забраться так далеко, мы потерпим крах из-за отсутствия согласия в подобном деле. Пусть Богу будет угодно, чтобы ваши опасения не оправдались.

— Я тоже этого желаю, Вильям, — ответил молодой русский астроном, — но, повторяю вам, во время нашего плавания я несколько раз становился свидетелем их споров относительно научных методов, в которых проявилось невообразимое упрямство полковника Эвереста и его соперника. Честно говоря, я почувствовал во всем этом элементарную зависть.

— Но оба эти господина всегда вместе, — заметил Вильям Эмери. — Ни одного из них никогда не встретишь без другого. Они неразлучны, даже более неразлучны, чем мы с вами.

— Да, — ответил Михаил Цорн, — они не расстаются в течение всего дня, но не обмениваются за день и десятью словами, они наблюдают друг за другом. Если одному из них не удастся одержать верха над другим, нам придется работать в условиях поистине экстремальных[126].

— А вот как по-вашему, — спросил Вильям с некоторой долей нерешительности, — кого бы из этих двух ученых вы предпочли?

— Дорогой Вильям, — ответил Михаил Цорн совершенно откровенно, — я покорно приму в качестве руководителя того из двух, кто сможет поставить себя в этом качестве. Когда касается дела, я не проявляю никаких предрассудков, никакого национального самолюбия. Они оба представляют большую ценность для науки. Англия и Россия должны в равной степени воспользоваться результатами их работы. А потому не слишком важно, кто этой работой будет руководить — англичанин или русский. Вы не такого же мнения?

— Абсолютно такого же, дорогой Цорн, — ответил Вильям Эмери. — Давайте не дадим увлечь себя нелепым предрассудкам и по мере наших сил употребим с вами все усилия на благо общего дела. Выть может, нам удастся предотвратить удары, которые собираются нанести друг другу оба противника. Кстати, а ваш соотечественник Николай Паландер...