Взрослые дети, или Инструкция для родителей - Елена Кабанова

Чаще всего результатом этих усилий становится создание новых стереотипов и новых ритуалов: в представлении человека об окружающем мире обязательно должно присутствовать нечто устойчивое. Иначе разум погребут те самые зыбучие пески времени или бескрайние болота фобий и комплексов.

Индивидуальное сознание прокладывает тропу, во многом ориентируясь на сознание массовое.

Вот оно–то нас и подводит. Массовое сознание – необъятная кладезь… дилетантизма. Дело в том, что информация, обработанная и «пущенная в народ» дилетантом или группой дилетантов, как правило, базируется не на индивидуальном выборе или знании, а на социальных стереотипах, на типизированном мнении. Феномен типизации общественного мнения родился как метод обработки сложных и зачастую расплывчатых суждений специалиста – суждений по любому вопросу. Что происходит после того, как эксперт, уснащая речь выражениями «мы предполагаем, что вероятность высока», «пока не обнаружено противопоказаний», «при известном стечении обстоятельств», «не исключена возможность», сделает, наконец, свое осторожное предположение и внесет робкое предложение? Происходит следующее: аудитория дилетантов, выслушав слова эксперта, упрощает его теорию, отсекает все «лишнее и непонятное» – и в примитивной, категорической форме несет информацию далее, в широкие народные массы. В результате самая сбалансированная, осторожная гипотеза получает вид довольно экстремальный. Вот почему типизированному мнению с его категоричностью ни в коем случае нельзя доверять. В нем, вероятно, содержатся крупицы истины, но ради них придется выступить в роли золотоискателя–неудачника – то есть промыть тонны песка ради нескольких граммов драгметалла. Многие люди предпочитают воспринимать общественное мнение как оно есть, не промывая. И получают весьма причудливые и, что греха таить, безграмотные представления о реальности. И все–таки стереотип был и остается удобен в качестве ориентира – пусть неверного – для всех, у кого собственных ориентиров в данном вопросе нет и не ожидается.

В описанной психологической ситуации к категории «лиц, лишенных собственных ориентиров» можно отнести: людей социально дезадаптированных, неспособных самостоятельно разобраться в быстро меняющейся современности; равнодушных или неприязненно настроенных лиц, не заинтересованных в положительном результате; особ, изначально позиционирующих себя в качестве «рупора общественности» — а проще говоря, демагогов. Все они видят в неопытном молодом человеке не индивидуальность, а всего лишь объект идеологической сделки: я произношу «правильные общественно–полезные» слова, а ты поступаешь, как велит твое сознание, окутанное идеологическим туманом. По ходу десятков – если не сотен — подобных «сделок» объект идеологической обработки теряет нечто очень важное. Он теряет индивидуальный подход к проблеме. Он забывает, что речь идет о его жизни, что это его выбор, что это его взаимоотношения с действительностью. А взамен конкретики, естественно, приходит абстрактная схема «общественно–полезного поведения».

Но каким образом, спрашивается, неоднократно упомянутое общественное мнение связано с воззрениями отдельных людей или социальных групп? Фифти–фифти. Или связано, или не связано. «Общественное мнение следует рассматривать как некий коллективный продукт, но в качестве такового оно не является каким–то единодушным мнением, с которым согласен каждый составляющий общественность индивид, и не обязательно – мнением большинства»[21]. Словом, отдельные социальные группы могут не соглашаться с общественным мнением, специалисты могут не соглашаться с общественным мнением, индивидуалисты могут не соглашаться с общественным мнением – и тем не менее, в силу своей массовости, оно управляет поведением и предубеждениями людей. При всей своей сомнительности, ошибочности, устарелости. Поэтому каждое утверждение, извлеченное из этой «кладези», следует проверить и перепроверить.

В частности, миф о том, что личные контакты в индустриальном обществе менее искренние и открытые. Притом, что строгий анализ данных показывает обратное.

Именно в рамках индустриального социума у индивида больше «права голоса», а традиционная форма контакта не позволяет человеку выразить собственное мнение.

Особенно если это мнение не совпадает с мнением присутствующих. Разговор циркулирует в пределах социальной игры, идущей по правилам этикета, в частности, по кругу «светских» тем. Американский психоаналитик Э. Берн, создатель теории трансактивного анализа, называет это развлечением по сценарию «Болтовня Мэри»: рассуждения скучающих женщин, которые служат для структурирования времени (а проще говоря, для убийства времени) и для выбора партнеров для психологических игр[22]. Получалось нечто вроде движения маятника – от развлечений[23] к играм и обратно, от одной суррогатной формы общения к другой. Э. Берн считал, что игры, развлечения и ритуалы[24] помогают, при умелом использовании, разрядить эмоциональное напряжение, снизить уровень агрессии, тревоги, страха – и все без лишних «душевных трат». Подобная система ограничивала не только открытое общение, но и само развитие потребностей. При ней, как полагают социологи, нет необходимости «открывать свои вкусы и предпочтения другим»[25], и «можно даже сказать, что у вас вообще не должно быть индивидуального вкуса»[26]. Зато в индустриальном обществе гражданам позволено не только подчиняться принятым установкам, соответствующим их «положению», но и менять эти установки на потребу «личным целям».

Современная молодежь, действительно, намного свободнее в выборе своей системы ценностей, нежели были мы когда–то, лет двадцать пять тому назад. И все же следует признать: свобода имеет два лица – так же, как и милая русскому сердцу анархия – крайняя степень свободы. В теоретическом представлении анархия – такое социальное устройство, при котором нет нужды в централизованном управлении, в правоохранительных и правозащитных органах, в силовых структурах – и все потому, что граждане достаточно сознательны, чтобы по собственной воле исполнять законы общества. Преступников нет – поскольку неоткуда взяться самой идее преступления. А на деле что вышло? Хаос. Беспредел. Темный ужас. Вот как выглядит свобода, не сопряженная с ответственностью. Россия досыта хлебнула свободы без ответственности и до сих пор еще расхлебывает. Старшие это видят (а кое–кто помнит по собственному опыту), оттого и побаиваются обильно нахлынувшей свободы. Считается, что человек, пройдя через горнило, становится бесстрашным. Ничего подобного. Он просто начинает понимать, чего следует бояться, и перестает бояться всего или ничего, как оно было до получения опасного опыта. Младшим трудно понять подобное отношениям к реалиям. Их подход – амбиции и энтузиазм, да вдобавок ощущение, что всегда было и всегда будет так же, как сейчас.

Что же нам мешает бестрепетно глядеть в будущее? Негативный опыт? Да, конечно. Вопрос в том, какой именно.

Нельзя сетовать на все жизненные неприятности поголовно, необходимо локализовать проблему.

Тем более, что это скорее историческая, нежели индивидуальная проблема. И состоит она в том, что при смене типов общества неизбежно происходит следующее: расшатываются социальные нормы. Это явление сопровождается нарушением социальных правил и сменой социальных ролей. Как результат, растет число людей, не принимающих нормы и ценности общества. Возникает аномия[27], самое экстремальное выражение которой – самоубийство. К счастью, это не единственный метод, которым пользуются «недовольные» представители общества, чтобы адаптироваться к «времени перемен». В эпоху аномии также перерождаются принципы действия социальной регуляции – то есть принципы взаимоотношений между людьми и группами, между государством и гражданами, между организациями и работниками. Основа любой социальной регуляции – ролевая. В традиционном обществе социальные роли назначаются, в индустриальном – приобретаются. Итак, на взгляд человека, погруженного в эту обстановку, все выглядит не лучше конца света. «Распалась связь времен», и все такое. Ощущение безвыходности, страх превратиться в марионетку очередного политического шарлатана, невозможность удовлетворить первоочередные потребности – все это на нашей памяти. Это признаки кризисной эпохи, которую мы пережили, но не изжили.

Это было странное время – все против всех, а на твоей стороне никого, и даже ты сам не уверен, на чьей ты стороне. Мы, сами того не зная, четко подчинялись законам психологической реакции на крушение основ и устоев. Эпоху кризиса идей, согласно теории Макса Вебера, можно пережить только встав в оппозицию к существующим нормам. Существует три варианта оправдания для нарушения общественных установок. Первое – «авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение»; второе — «авторитет внеобыденного личного дара»; третье – авторитет «в силу «легальности»… и деловой «компетентности»[28]. Так и мы: кто–то обожествлял «наше славное прошлое», классику, историческое вчера – и погружался в пассеизм[29]; кто–то находил лидера по вкусу и всюду превозносил его харизму; кто–то пытался найти знающего эксперта и выяснить, что тот думает обо всем этом кошмаре. И все «протестующие» подыскивали личное обоснование для недовольства окружающим.