Продавец красок - Александр Тарнорудер

— Зачем же бить, если я нужен живой.

— Я же сказал «до полусмерти». Это прием такой — сломать человека с самого начала. А задача Ложи, как раз наоборот, вам помочь.

— И какой у Ложи интерес мне помогать?

— А вот когда вы, Влади Ильич, с Ложей познакомитесь, если захотите, конечно, тогда вы и поймете.

И опять, несмотря на все сопротивление организма, накатывает какое-то странное ощущение, что Марио не шутит, что все его слова — правда. Верю ли я в раздвоение личности? Хороший вопрос. Скорее всего — не верю, но я физически чувствую это раздвоение.

— Я могу взять вашу папку и с ней ознакомиться?

— Да, конечно, пожалуйста! Только папка эта — ваша, а не моя. — Марио делает универсальный знак официанту, показывая, что он просит счет. — Обратите внимание, Влади Ильич, на совсем курьезные события: самолет падает на крышу дома, две машины сталкиваются посреди ночи на пустой дороге. Посмотрите на досуге.

— Вы дадите мне свой телефон? Я смогу с вами связаться?

— Извините, нет. В этом нет ничего личного, лишь правила конспирации.

— В шпионов играем?

— Поверьте, нет. Так будет лучше, прежде всего для вас. Я свяжусь с вами сам.

— Спасибо за обед… или ужин, — я замечаю, что на улице успело стемнеть.

— Представьте, Влади, — говорит он напоследок, — вы пришли на работу в плохом расположении духа: с похмелья, или с женой поругались, и подходит к вам клиент, до которого вам совсем нет дела, и раздражается, что вы не хотите уделить ему внимание. Запомните, вы с легкостью можете его убить.

2. Инна

Практикуемый у нас в трудовых коллективах «день сплочения» — странное мероприятие. Даже название на русский язык трудно перевести: то ли смычка, то ли случка. В конце концов, вспомнив, что пролетарии всех стран должны объединяться, приходим к выводу, что это переводится как «междусобойчик». Заключается он в том, что с утра нас забирает автобус и, вместе со всеми работниками лабораторий, везет на гору Кармель, где нас ждет гид, чтобы повести гулять на маршрут среди низкорослых средиземноморских дубов. Дубы здесь мелковаты и совсем не под стать русским раскидистым великанам, вошедшим в мировую классику с легкой руки Льва Николаевича, и попавшим с чьей-то нелегкой руки в школьный курс литературы, где про них заучивают наизусть. Коллективная память принимается громко цитировать вслух зазубренные навечно отрывки. Кажется, нам придется карабкаться вверх. Меня такая перспектива не особенно пугает, а вот подруги мои заметно приуныли. Но на вершину горы, ко всеобщей радости, нас везут на джипах. Гид рассказывает о местной фауне и флоре, сыпет названиями цветов и деревьев, которые в памяти не удерживаются.

Вниз мы должны спускаться на своих двоих, и это самая приятная часть нашей программы. Погода прекрасная — не жарко и не холодно, ноябрь уж на дворе. Первые ливни уже смочили бренную землю, и она подарила молодую травку и желтые цветочки после нескончаемой засухи лета. Идем себе среди увешанных желудями дубов вниз с горы и хвалим мудрость организаторов. Но недолго душа пела — на очередной поляне нас подстерегает массовик-затейник. По-над лесом разносится гортанный резкий крик, который один из наших сотрудников метко обозвал: «голос-отрыжка средиземноморья» (что на иврите звучит гораздо короче и сочнее, чем на русском). Программа начинается с дежурных шуток и плавно переходит к загадкам. После них наступает момент, когда четверку пожилых женщин привязывают за ноги к двум доскам и заставляют бежать наперегонки. Бежать такая тяни-толкайка никак не способна, спасибо, что не падает, она даже не может одновременно поднять стреноженное четвероножие. С завистью наблюдаем, как молодые лаборанты-аналитики, вышибая досками пыль из земли ханаанской, пересекают финишную черту. С облегчением освобождаемся от пут, но далее нас подстерегают яйца. Да-да, обыкновенные куриные яйца в картонных сотах. Нас делят на пары, выстраивают в длинную цепочку друг против друга и дают в руки яйцо. В России такой затейки быть не могло по причине дефицита яиц. А в Ханаане яиц, как видно, куры не клюют, поэтому ими можно перекидываться. Выигрывает тот, кто последний яйцо не разбил. Какое счастье, что пары мне не достается. Вспоминаю, что в рюкзачке у меня засунутая Владиком дигиталка.

Когда остается неразбитым лишь последнее победное яйцо, появляются знакомые джипы и везут нас на базу. С надеждой смотрим в сторону ресторана, но, как выясняется, на трапезу мы еще не наработали. Нас ожидает еще одно страшное испытание — прогулка верхом. Очередной инструктаж не слишком долог: лошадь сама знает, куда идти, поэтому расслабьтесь и получайте удовольствие. Про удовольствие — сомнительно, потому что минут через десять начинаю понимать, что отобью себе о седло копчик. Утешаюсь знаменитым анекдотом про армянское радио и горжетку. Пытаюсь строить из себя джигита и ловить в объектив перекошенные от страха физиономии своих сотрудниц.

Ресторан, однако же, вполне приличный. Всем коллективом радуемся, что и на этот раз остались живы, и набрасываемся на жареное на углях мясо. Мужикам — пива вволю, а для утонченных женских натур после третьего четверга ноября подается «Божоле», взращенное на холмах Голан.

В обратный путь отправляемся в темноте. Я жалею, что мероприятие без супругов — Владику бы понравились лошади и мясо. В автобусе удается-таки подремать минут сорок. Когда я подхожу к дому, то замечаю, что в окнах света нет. Сразу начинаю соображать, куда мог подеваться мой благоверный. Открываю дверь и зажигаю свет в корридоре.

— Вован, что стряслось?

Я помню этот взгляд, направленный непонятно куда. Года три назад, когда он еще в охране стоял, попер ко входу в Хоум Центер какой-то подозрительный тип — похожий на араба дурак с рюкзаком. Тогда еще чуть ли не каждый день информация проходила о террористах. Ну мальчики и вскинулись: в воздух выстрелили, на асфальт уложили и держали на мушке минут пятнадцать, пока полиция не приехала. Оказалось — ложная тревога, а они с Борькой напились вечером в зюзю. Я потом Владика спросила: «Нажал бы на курок? Если бы пришлось по-настоящему?»

Не ответил. Он так страшно переживал, когда приключилась история со школьным охранником, выстрелившим в техника по кондиционерам. Говорит: «Они его предали; общество не может существовать, если своих предает.»

Я его в шутку Вованом стала дразнить, когда пистолет в доме появился. Он имя «Владимир» никогда не любил, и на «Володю» злился, всегда представлялся как «Владик». А я его в «Ладика» переделала, ему это очень понравилось, а потом вообще «Ладкой» стал. Ну а как пушку заимел — так «Вован».

Как была, в ветровке и грязных кроссовках топаю через ковер и плюхаюсь на диван напротив:

— Ладка, ты что? Что случилось? — включаю торшер.

Вижу, что глаза отзываются на свет — уже хорошо. Бросаю рюкзак на ковре и иду стягивать с себя пыльную одежду, жму по дороге на красную кнопку бойлера. Запахиваю махровый халатик и снова сажусь напротив. На тело под халатом — реагирует, значит, жить будет.

— Ты в чертовщину веришь? — это он меня спрашивает.

— Как врач, — говорю, — нет. Ну а как мать и как женщина… попробуй убедить.

— Если смогу.

— На Патриарших прогуливались? С Берлиозом?

— Почти.

— Ну и выпили, небось, слегка… Гнедая цела?

— Цела, жива-невредима, в стойле стоит.

Стойло — это узенькое пространство под домом между столбами. У меня всегда замирает сердце, когда Владик заруливает туда задом.

— Где гуляли-то?

— В «Жако». А вы?

— В «Cat Ballou», это рядом с Бейт Ореном, на Кармеле. Мясо даже очень приличное, только вот попа от лошади болит.

— Тебя что, к лошади подпустили?

— Представь себе, моей лошади по сравнению с другими очень даже повезло — по-моему, она меня даже не почувствовала. Скачай фотографии — увидишь достижения конного спорта.

— И все ваши тоже?

— А как же. Обязательная программа. Только по беременности и можно увильнуть, но нам-то уже поздно, никто не поверит.

— Бедные лошади!

Женщина я довольно миниатюрная, поэтому, в отличие от других наших дам, смотрелась на коне почти как жокей.

— Пойду грязь смою, а ты, если хочешь, коньячку тут накрой, лимончика нарежь.

Отлегло немного, а то в первый момент испугалась. Когда у мужика глаза внутрь себя смотрят — хорошего не жди. Выхожу после душа с полотенцем на голове и чую, что к коньячку он и без меня приложиться успел, но лимон порезан тоненько, как я люблю. Беру пузатый бокал, бросаю лимон, цапаю шоколадку (слива в мадере) и, как кошка, забиваюсь в свой диванный уголок да под плед.

Рассказывает Ладка довольно складно, только все время ерничает. Видно, что ему как-то неловко за всю эту историю. С одной стороны, чушь, конечно, полная, а с другой, во мне просыпается экспериментатор-клиницист. Сразу же начинаю соображать, какой бы такой экспериментик поставить, чтобы проверить. Да и сам он, кажется, тоже о чем-то похожем думает. Мы ведь с ним кандидатские одновременно писали. И познакомились мы на мышиной почве — он к нам в институт дохлых мышей с Белого моря мешками таскал, просил определить, от чего подохли: то ли замерзли, то ли их давлением разорвало, то ли кессонка. Он тогда спасательное устройство разрабатывал для подводных лодок и на мышах испытывал. Так я и защитилась на тему: «Исследование кессонной болезни у мышей».