Кирза - Вадим Чекунов

Тряпки разбухшие, тяжелые и осклизлые. Воду они уже не впитывают, отжимай — не отжимай.

Пальцы у всех нас красные, скрюченные. Руки сводит судорога.

Главное, пока стягиваешь воду, не повернуться к Костенко задом. Иначе от пинка полетишь в лужу и сам будешь как тряпка.

Все это называется «сдача зачета по плаванию».

За две недели, что мы во взводе, на такой «зачет» мы нарываемся уже не первый раз. Малейшее недовольство качеством уборки — и «плавание» обеспечено.

Особенно любит принимать зачеты сержант Старцев, Старый. Если Костя ограничивается двумя-тремя ведрами под каждую кровать, то Старый заставляет выливать не меньше пяти. Но сейчас он в наряде на КПП, поэтому у нас относительно сухо.

Во взводе три сержанта — Костя, Старый и Борода. Костя и Старый осенью уходят на дембель. Борода — младший сержант Деревенко — черпак.

«Я вас буду ебать целый год!» — дружелюбно подмигнул нам Борода в первый день нашего появления во взводе. И в ту же ночь подкрепил слова делом.

Пытался приморить меня и Секса за отказ от «присяги». Два дня не давал нам продыху, пока не вступился Костенко.

«Уймись, Борода!» — набычился немногословный Костя. «Пока это мой взвод. И мои бойцы. Всосал?» Сплюнув на пол, Борода отвернулся.

Несмотря на хохляцкую фамилию, Борода — стопроцентный молдаван из города Бендеры. Да еще дружит с Романом, главным теперь по котельной. Чем-то они даже похожи — наверное, нехорошим безумием в глазах и той радостной улыбкой на лицах, когда прибегают к насилию.

Ходит Борода вразвалку, немного сутулясь при этом и размахивая широко расставленными руками. Невысокий, но мускулистый, жилистый. Движения — от нарочито небрежных до стремительно-точных, особенно при ударах. Похоже, на гражданке чем-то боевым он занимался.

Сержант любит читать. Часто вижу его лежащего с книгой на перед заступлением в наряд. Что он читает, спросить не решаюсь, но название одной книги удалось подсмотреть. Я ожидал что-нибудь из научной фантастики, и просто опешил, увидев: «А. Чехов. Дама с собачкой. Рассказы».

Не прост этот молдаван, совсем не прост.

Бриться Бороде приходится дважды в день — утром и перед построением на обед. Через пару часов после бритья лицо его снова аж синее все от щетины. За это, видать, у него и такая кликуха.

Между призывами — дедами и черпаками — идет борьба авторитетов.

У дедов, или старых, за плечами которых полтора года службы, авторитет выше. Но черпаки стараются своего не упускать тоже. Между молотом и наковальней находимся мы, бойцы.

«Ко мне!» — орут тебе с разных концов казармы. Если позвал один, тут же зовет второй. «Э, воин, ты охуел?! Я сказал — ко мне!» Игра в перетягивание каната.

Пометавшись, бежишь все-таки к старому.

«Ну, су-у-ука…» — зло щурит глаза черпак. «Помни, падла — они уйдут, а я останусь!»

Сейчас Бороды во взводе нет. На вторые сутки он заступил в караул.

Свободна от наряда лишь треть взвода — мы, бойцы, Костя и несколько старых — Пеплов, Дьячко, Самохин и Конюхов.

Пепел и Самоха из Подмосковья, из какого-то неизвестного мне Голутвино. Оба без лишних слов заявили, чтобы я сразу вешался, потому что москвичей они будут гноить с особым удовольствием.

Пепел — плечистый, с чуть рябоватым и каким-то озлобленным лицом. Его земляк Самоха — белозубый, вечно с дурацкой улыбкой, болтливый и подвижный. Энергия бьет в нем через край, и лучший для нее выход, конечно, мы — бойцы.

Дьяк и Конь — здоровые, внешне флегматичные. Но Конь может в любую минуту подойти и «пробить фанеру» — так заехать кулаком в грудь, что отлетаешь на несколько метров. При этом Конь подмигивает и ободряюще кивает: ничего, мол, мелочи жизни:

Дьяк тоже мастер в этом деле, но любит поставить в метре от стены — чтобы отлетев от удара, ты приложился еще и об нее головой.

Дьяк откуда-то с Украины, по-моему, из Ивано-Франковска. Бендеровец, в общем. Но говорит по-русски чисто. Окончил десятилетку и поступал в Москве в Тимирязевку, но недобрал двух баллов.

Наш взвод состоит из трех отделений и именуется взводом охраны. На тумбочку и «дискотеку», то есть на мытье посуды в столовую, не заступает. Караул, КПП, штаб и патруль — места нашей будущей службы.

Сашко Костюк, Макс Холодков и Саня Чередниченко по кличке Череп, сейчас стоят на КПП.

Пока стажерами.

Это значит — сутками, без сна, на воротах.

Взводом командует прапорщик Воронцов Виктор Петрович. Ворон.

Плотный, с мощной шеей и огромным животом. Низкий лоб, массивные надбровные дуги и тяжелая челюсть делают его похожим на знаменитые репродукции Герасимова первобытного человека.

У Воронцова, по его собственным словам, за плечами пять образований. Начальная школа, вечерняя школа, школа сержантов, школа прапорщиков и школа жизни.

Солдат он называет ласково «уродами», «монстрами» и «ебаными зайчиками».

Одно из любимых развлечений взводного — имитировать половой акт с дикторшами телевидения.

Этим он здорово скрашивает просмотр программы «Время».

Стоит несчастной появиться на экране крупным планом, как Воронцов обхватывает телевизор руками, прижимается животом к экрану и делает характерные движения.

При этом он запрокидывает голову и раскатисто хохочет.

Ширинку, слава Богу, не расстегивает.

Отец двух дочерей — толстеньких, но симпатичных, тринадцати и пятнадцати лет.

«Жалобы какие имеются?» — каждое утро на разводе спрашивает нас Ворон.

В ответ на молчание поглаживает себя по животу и кивает: «Ну и правильно! Жаловаться в армии разрешается лишь на одно — на короткий срок службы.» Одно из любимых его высказываний:

— Солдат не обязан думать! Солдат обязан тупо исполнять приказания!

Сморкается прапорщик следующим образом. Наклонясь вперед и чуть вбок, зажимает волосатую ноздрю и ухх-х-хфф! — выстреливает соплю на асфальт. Если тягучая субстанция не отлетает, а, повиснув под мясистым носом, начинает раскачиваться туда-сюда, он неспеша подцепляет ее большим пальцем и рубящим движением руки сбрасывает вниз. После чего достает из кармана носовой платок и тщательно вытирает пальцы.

«В целях экономии имущества и содержании его в чистоте» — поясняет он, аккуратно складывая и убирая платок.

Появляется во взводе редко. Дыша перегаром, ставит на разводе боевую задачу и исчезает. Зато обожает завалиться в казарму после ужина и учинить разгром тумбочек — навести уставной порядок.

Служба вся держится на сержантах и неуставщине.

Как и полагается.

Мы, однопризывники, начинаем понемногу узнавать друг друга. То, что не проявилось в карантине, вылезает наружу здесь.

Сахнюк родом из Днепропетровска. Утиный нос, маленькие вечно воспаленные глазки, низко скошенный лоб, безвольный подбородок и истерично сжатые губы. Сам невысокий, ноги несуразно короткие. Ходит как-то странно, размахивая руками и подав корпус вперед. «Ему бы челку с усами отрастить, и вылитый Гитлер!» — хмыкнул как-то раз Борода и кличка прилепилась к Сахнюку намертво.

Челку ему, понятно, отрастить не дали, а вот под нос заставляли прилеплять квадратик черной изоленты, и после отбоя Сахнюк изображал фюрера. Влезал на табуретку и, вскидывая правую руку, орал что есть мочи: «Фольксваген! Штангенциркуль! Я-я! Натюрлих!» Раз попробовал отказаться, был избит в туалете и полночи простоял на табуретке с приклеенными усами, отдавая гитлеровский салют жрущим картошку старым.

На просьбу оставить покурить Гитлер реагирует нервно. Делает быстрые глубокие затяжки и, уже передавая, словно раздумав, возвращает сигарету в рот и затягивается еще несколько раз.

— Ну, хохлы! — усмехается Паша Секс, принимая от него замызганый окурок. — Вот уж оставил, так оставил: «Докуры, Пэтро, а то хубы пэчэ!» — передразнивает Пашка хохляцкий говор.

Толстый Кица, Костюк, Паша и я сдружились еще в карантине и держимся вместе. С Холодцом я стараюсь не общаться, его постоянное присутствие рядом сильно тяготит. Ту ночную присягу простить ему я не могу. Макс, похоже, виноватым себя не чувствует. Бороду он боится панически, подшивает его и Соломона кители, заправляет и расстилает их койки.

Однако терпеть земляка пришлось недолго.

Холодца неожиданно избил Саня Чередниченко, Череп. Что они не поделили — осталось тайной. Здоровенного бугая Макса Холодкова Череп уделал как Бог черепаху — тот получил сотрясение мозга. Драка случилась ночью, в бытовке. Дневальный потом утверждал, что Череп бил Холодца утюгом.

Макс заявил, что поскользнулся на мокром кафеле. Полежал немного в лазарете, а потом отбыл в Питер, в военный госпиталь, и больше в часть не вернулся. Говорили, устроился там в обслуге, в банно-прачечном отделении.