Том 35. Бичо-Джан Рассказы - Лидия Чарская

— Неправда, увижу!.. — прервал взволнованную речь девочки Кико, и не успела Магуль остановить мальчика, как он уже был посреди горницы, трепетный, с горящими решимостью глазами.

— Молчи!.. Молчи!.. Не губи Магуль! Что ты, что ты?! — зашептала в ужасе девочка.

Но Кико уже не слушал ее. Неплотно припертая дверь сакли уже приковала его взоры. Там, в небольшую щель, он увидел громоздившиеся одна на другую скалы со сбегавшими по ним бесчисленными потоками и горные склоны, поросшие кое-где мхом и архонью (род колючки). И над ними — кусочек голубого неба, того самого неба, которое глядело на него в небольшое отверстие под самым потолком его сакли-тюрьмы.

Кико вздрогнул неожиданно от мысли, которая пришла ему в голову: что, если выскочить за порог, перебежать мост над стремниной и умчаться дальше-дальше в горы, где можно на случай погони спрятаться за каждым уступом скалы, за каждым утесом, за каждым кустом или деревом.

Кико пытливо взглянул на Магуль. Глаза девочки смотрели доверчиво и кротко. Она, очевидно, не подозревала его мыслей. Впрочем, если бы она преградила дорогу Кико, то маленький князек, ловкий, как кошка, всегда сумел бы постоять за себя.

Одним быстрым взглядом измерил он расстояние от тахты до двери. Всего три-четыре больших прыжка, и он на свободе. Пока соберется погоня, он, Кико, добежит до какого-нибудь аула и умолит его жителей-лезгин спасти его от душмана Вано, которого не очень-то уважают здесь, в горах.

Еще мгновенье… Еще и еще… и Кико решил привести свой план в исполнение.

Он испустил легкий крик и бросился к выходу.

За ним, исполненный страха, прозвучал вопль Магуль.

Но Кико не обратил на него внимания. Он был уже за порогом сакли.

— Здравствуй, Кико! Куда собрался, бездельник?

Голос, произнесший эти слова, звучал явной насмешкой, а тяжелая рука Давидки Мичашвили опустилась на плечо Кико. Его цепкие пальцы так и впились в плечо беглеца.

— Ха-ха-ха! Ишь, какой прыткий. Джайрану или горному туру как раз под стать! — произнес второй голос.

Испуганно воззрившись на говорившего, Кико узнал в нем второго брата Давидки, Максима, который смеялся так же злорадно, как и его старший брат.

Тут были еще три мальчика, которых Кико видел впервые в жизни, потому что Вано никогда не привозил их в гости к князю Павле Тавадзе на Алазань. Один из них, с медно-красными волосами, что составляет большую редкость у грузин, был лет четырнадцати и отличался злым, жестоким выражением лица. Другой, толстый до смешного, на коротких ногах, с глупым овечьим взглядом часто мигающих глаз, казался сонным и равнодушным ко всему миру. И, наконец, миловидный черноглазый ребенок одного возраста с Кико был как две капли воды похож на Като: те же печальные дивные глаза, то же хрупкое сложение и прозрачная бледность лица.

Кико понял, что перед ним трое остальных его троюродных братьев: Михако, толстый Дато и Горго.

Давидка все еще держал его за плечо.

— Что, ловко убежал от нас, олень быстроногий? — говорил он насмешливо. — Прыток не в меру, соколенок, что и говорить. Да мы тебе крылышки подрежем. Из орленка в мокрую курицу превратим. Что на это скажешь? А?

Кико молча стоял и с тоской озирался на дикую дагестанскую природу, Давидка сердито рванул его за ухо и крикнул:

— А за то, что ты бежать вздумал, будет тебе наказание. Ты знаешь, что значит прыжок джайтана?

— Прыжок джайтана! Прыжок джайтана! Вот так славную штуку придумал ты, брат! — и огненно-красная голова Михако затряслась от смеха. Он запрыгал на месте и затопал ногами от удовольствия. — Покажи ему, что значит прыжок джайтана. Да! Да! Покажи, непременно покажи!

Впрочем, радовался и хохотал не один Михако. Максим, Давидка и даже толстяк Дато смеялись не меньше его. Очевидно, их очень забавляла предстоящая потеха. Один только Горго стоял смирно и, умоляюще сложив ручонки, лепетал своим нежным голоском, обращаясь то к одному брату, то к другому:

— Ах, не мучьте Кико! Не надо! Сжальтесь над ним, сжальтесь! Ведь он наш гость!

— Не гость, а пленник. Что за чепуху ты городишь? — и Максим грубо толкнул мальчика изо всех сил.

Тот закусил губу, чтобы не заплакать. Но непослушные слезы одна за другой, как крупные градины, покатились из его черных печальных глаз.

— Ну, этого еще недоставало! Заревел, как баба. Ах ты нюня этакая! Вот так джигит! Мокрая курица, трус!

Тут Михако бросился к младшему братишке и замахнулся на него кулаком.

Что-то необычайное произошло с Кико. Мальчик не выносил, когда обижали кого-нибудь, и, забыв про то, что он пленник, ловко вывернулся из рук державшего его Давидки, подбежал к Горго, обнял его одной рукой, другою же лихо подбоченился и крикнул с вызывающей усмешкой:

— Эй вы, джигиты! Забыли, что ли, что наш восточный обычай учит сильных заступаться за слабых? А вы еще сами притесняете слабого. Да будет за это над вами стыд и позор!

Минуту братья молчали, ошеломленные дерзостью маленького пленника. Но вот загремел голос восемнадцатилетнего Давидки, исполненный дикого гнева.

— Как! ты еще разговаривать смеешь, дерзкий лягушонок! Ага, так-то! Ну ладно же, мы сумеем заткнуть твой глупый рот… Эй, Михако, бери Горго да запри его в сакле Кико, пока мы потешимся вдоволь над его новым приятелем… А ты, Дато, беги в башню, там есть веревка у меня в горнице. Тащи ее к нам сюда да по-живей.

Михако послушно подхватил на руки Горго и бросился с ним в маленький выложенный из камня домик, на пороге которого сейчас стояла перепуганная Магуль. Дато же быстро, насколько это позволяла ему его толстая приземистая фигура на коротких неуклюжих ногах, кинулся исполнять другое поручение Давидки.

Через несколько минут оба брата вернулись и заперли накрепко дверь сакли, втолкнув в нее предварительно Магуль и Горго. Дато, запыхавшийся и красный, как цветок гранатника, стоял, тяжело отдуваясь, перед братом и подавал ему веревку.

— Ну, теперь держись, приятель. Будет тебе и за то, что бежать вздумал, и за то, что нам дерзостей наговорил, да и за все вообще сразу, чтобы больно не зазнавался.

Давидка ловко завязал вокруг стана мальчика толстую крепкую веревку.

Закончив свою работу, он весело крикнул:

— Идем теперь к краю пропасти, братья, поглядеть, на самом ли деле прыток наш князек и сумеет ли он перепрыгнуть горную трещину, как дикий джайран.

С этими словами Давидка в сопровождении братьев подвел Кико к краю глубокой темной бездны, образовавшейся в горе вследствие трещины, размытой, очевидно, грозою и дождем.

Пропасть шириною была в два аршина, не менее, а глубина ее оказывалась таковою, что голова невольно кружилась у того, кто заглядывал в черную пасть, куда со звоном бежали горные потоки, прыгая с уступа на уступ.

— Ну же, прыгай! Нечего зря-то глазами хлопать! — крикнул Давидка и грубо дернул за веревку Кико. — Перепрыгнешь на ту сторону молодец будешь, горный джайтан, орел и джигит. Струсишь — тебе же хуже. Я, брат, этого не попущу, и получишь ты от меня в изобилии и на пряники, и на лепешки, и на шербет.

— Прыгай! Прыгай! Не бойся! Веревка удержит, не упадешь в бездну! — с нехорошей улыбкой вторил Максим старшему брату.

— Эй, жаль, нагайки у меня нет с собою, я бы ему поддал жару! — вскричал Михако, и глаза его хищно засверкали.

А толстый Дато только ухмылялся своими красными губами да впивался в лицо Кико глупым, ничего не выражающим взглядом.

Сам Кико был бел, как снежная вершина горы, сверкавшей далеко-далеко над всеми горами, за сетью облаков. Но не от страха. Нет, по другой совершенно причине: гордый мальчик не выносил грубого обращения с собою. Все эти насмешки кололи его не меньше ударов кинжала. Он обвел взглядом своих врагов и произнес:

— Князь Кико Тавадзе никогда не был трусом и докажет вам это, горные чекалки! Глядите!

Без всякого разбега Кико занес ногу, сделал прыжок и повис над бездной, удерживаемый веревкой Максима и Давидки. В ту же минуту голова у него закружилась, и он потерял сознание…

Кико очнулся в светлой круглой комнате, устланной мягким ковром, а поверх ковра шкурами туров. Турьи рога были вделаны в стену и служили вешалками. Кико лежал на шкуре тура, отливавшей золотом; голова его покоилась на чьих-то коленях, и чьи-то нежные пальцы осторожно и ласково перебирали его черные кудри.

"Это тетя Като, должно быть", — пронеслось в голове мальчика, и он закрыл глаза, охваченный дремотой.

Он скоро уснул и во сне слышал ласковый шепот и нежные-нежные, сладкие, мелодичные звуки чунгури. Когда он снова открыл глаза, то увидел, как руки Като перебирали струны его любимого музыкального инструмента.

— Чунгури! О, тетя Като! Откуда ты ее достала?

— Слава святому Георгию и святой Нине, ты снова здоров и бодр, сердце мое! — произнес кроткий голос Като, и она обняла мальчика. — А чунгури я отыскала среди разного хлама у нас в башне. Ты можешь на ней играть, Кико, она твоя…