Время предпоследних новостей - Владимир Спектор

Друг у друга мы спросим.

А ответа прямого нет –

Только буквы и фразы.

Проникает ли свет в совет –

Разберёмся потом. Не сразу.

* * *

От сострадания до зависти – легко

Шагнуть и по кривой, и по касательной.

И даже по прямой – идти недалеко,

Хоть этот путь совсем необязательный.

Необязательно, невыгодно, стремглав,

Столкнуться с тенью зла и наказания.

Но трудно разобрать, кто прав, а кто – не прав,

В пути от зависти до сострадания.

* * *

От пункта А, прибежища разлуки,

До пункта Б, где встречи ждёт любовь,

Судьбою словно взятый на поруки,

Пространство покоряя вновь и вновь,

Я замер на ходу, на полуслове,

И сердца стук узнал сквозь стук колёс,

Когда разлука взорвалась любовью,

А тень от встречи – тенью дальних звёзд.

* * *

В Освенциме сегодня тишина.

Не слышно стонов, выстрелов, проклятий

Хотя почти забытая война

Не выпускает из своих объятий

И тех, кто обживает небеса,

И тех, кто на земле еще покуда.

А память воскрешает голоса,

Которые доносятся ОТТУДА.

Они звучат сегодня и во мне,

Живые строки Нового Завета,

Где жизнь сгорает в бешеном огне.

За что и почему? – И нет ответа.

За что и почему? – Ответа нет.

Да и вопросы забываются с годами.

И, кажется, чернеет белый свет –

Под бормотанье: «Было, но не с нами…»

Потомки Геббельса – как сорная трава,

Напялившая незабудок маски.

И кругом – от неправды голова

В Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.

Мол, там совсем не мучили, не жгли

В тех лагерях, где жизнь страшнее смерти.

Но стон доносится из-под земли:

Вы слышите: «Не верьте им, не верьте…»

В Освенциме сегодня тишина,

И не седеют волосы убитых.

Приходят и уходят времена

И, проявляясь на могильных плитах,

Бессмертны имена познавших ад,

И в небеса ушедших без ответа.

За что и почему? Они молчат.

И словно божий суд, молчанье это.

* * *

На границе поступка и чувства –

Ограниченность размышления.

Слепок жизни похож на искусство,

Как искусство – на тень развлечения.

Все слова – как заборы и стены,

Только кровь вытекает без фальши.

Но, собою шунтируя вены,

Даже память не знает – что дальше?

* * *

Удар за ударом. Спасибо, Луганск,

Ты учишь терпеть эту боль.

И я, не успевший устать от ласк,

Вживаюсь в судьбу, как в роль.

А жизнь так похожа на «чёрный пиар»,

А мир так насыщен войной…

И надо держать, держать удар

И сердцем, и клеткой грудной.

* * *

Василию Дунину

Начинается новый круг.

Или дуга.

Ищет во мне старый друг

Образ врага.

Да и круг за моей спиной

Полон вражды.

Будто шумный ручей весной –

Талой воды.

И у осени в небесах –

Круговорот,

Где в любовь переплавить страх

Мой черёд.

* * *

В контексте времени,

событий

и тревог

Стучат сердца, шаги…

И видит Бог,

Как жизнь идёт

вразвалку,

не спеша,

Насмешлива,

жестока,

хороша.

И слышу я

часов небесных стук.

Сквозь радость встреч

и немоту разлук.

* * *

День короче на минуту,

Незаметную, как будто.

Незаметную, но, все же,

Старше все, а не моложе.

Старше на сердцебиенье.

Сам себе шепчу: «Держись!»

Думаешь: «Прошло мгновенье…»

А оно длиною в жизнь.

* * *

Среди потока людей и машин,

Среди городской суеты

Острей ощущаешь, что ты – один,

Что ты – это только ты.

И, всё же, оставшись наедине,

Пускай не сразу, не вдруг

Любовь и дружбу ценишь вдвойне,

Как самый спасательный круг.

* * *

Пустые хлопоты, пустые.

Воспоминанья непростые.

Всю жизнь – как будто в поликлинике –

То тот, то этот кабинет…

Но в кабинетном холодильнике,

Нет молодильных яблок, нет.

«Не унывай» - поёт кузнечик,

А слышится: «Ещё не вечер»,

Не все написаны истории,

Где счастье ждёт - лишь позови -

От клиники до санатория -

На территории любви.

* * *

Не хочется спешить, куда-то торопиться,

А просто – жить и жить, и чтоб родные лица

Не ведали тоски, завистливой печали,

Чтоб не в конце строки рука была –

В начале…

Из старых тетрадей

* * *

Мой дед здороваться любил

И вслух читать газеты.

Читал, покуда было сил,

Про жизнь на белом свете.

С машиной швейной был в ладу

И с нашей старой печкой.

А вот в пятнадцатом году –

Стрелял под Берестечком.

«Прицел такой-то… Трубка… Пли!..» –

Рассказывал он внукам.

В работу верил. Не в рубли.

И уважал науку.

Моим пятёркам был он рад.

Предсказывал победы.

Хотел, чтоб был я дипломат…

А я похож на деда.

* * *

Бурьян пророс из детства моего.

Я не узнал его.

Он посерел от пыли.

Качаясь скорбно на ветру,

Он шелестит. И шепчет мне:

«Мы были.

И ты играл со мной

В военную игру…»

«И с другом! –

Я кричу ему. –

И с другом!»

И смотрит дочка на бурьян

С испугом.

А он пророс из детства моего.

* * *

Капля никотина меня не убила.

Капля лекарства меня не спасла.

Гордая женщина разлюбила

Глупая женщина обняла.

В старом трамвае

Я встретился с нею.

В новом трамвае

Её потерял.

В небо взглянул –

Там воздушные змеи.

Душу открыл –

И себя не узнал.

В темной душе моей

Страсти кипели.

В светлой душе моей

Радость цвела…

Капля отравы

Убить не сумела

Капля лекарства

Спасти не смогла.

* * *

Дальний предел пуст,

И не гудят провода.

На полке Марсель Пруст,

В небе – чужая звезда.

А в сердце – знакомая боль.

И всё это стоит гроши.

Ниже всего на бемоль

Голос солгавшей души.

* * *

Шаг за шагом познаю себя,

Сравнивая то, что было, с тем,

Что стало.

Жизненную книгу теребя,

Продираясь сквозь кварталы

И вокзалы.

Правила познавший назубок,

Я не путаю, где красный,

Где зелёный…

Но какой от этих знаний прок

В сантиметре от обрывистого склона.

* * *

Иду вдоль окон.

Тороплюсь. И всё же,

Нет-нет, и загляну в окно.

Их друг на друга нет похожих.

И, кажется, смотрю кино,

Где каждый кадр

За занавеской

Имеет подлинный сюжет.

Где вслед за рожицею детской

Ожжёт угрюмым взглядом дед…

А мне, как зрителю, мешает

Стекла зеркальная броня.

Я отражаюсь. Я мелькаю.

И окна смотрят на меня.

* * *

Было густо – стало мало.

Было много – стало редко.

И в сторонку от вокзала

Вытянута чья-то ветка.

И гудит по ней устало

Одинокий старый поезд,

То, что было, с тем, что стало,

Совмещая в слове «Совесть».

* * *

Сияющая даль социализма

Исчезла за холмами небылиц.

Мы дышим спёртым воздухом цинизма,

И удивленье сходит с наших лиц.

Кто был никем… А, впрочем, был иль не был –

Душа молчит, как смятая ботва.

То хлеба не хватает ей, то неба…

То слов. Хотя вокруг – слова, слова.

* * *

У каждого – своё,

И каждому – своё.

Глянь – не над падалью

Кружится вороньё –

Над Родиной. Уж в небе стало тесно,

Хоть жить, по-прежнему,

Тревожно-интересно.

Своё вдруг кажется

Совсем чужим,

Мечты сгорают, превращаясь в дым,

Не в журавлей, как думал я когда-то,

И не в вороний след

На дне заката.

* * *