Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

Сочувствовать юнцу ему не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось – только бы убраться отсюда обратно в собственную жизнь, в собственную постель и перестать играть в Робин Гуда.

Хватит пока. Для одной ночи даже слишком.

– А можно я тут посижу? – спросил юнец умоляюще и носом шмыгнул умоляюще. – Я, ей-богу, ничего не трону! Ничегошеньки! Я прямо тут… посижу, и все. Можно, а?

– Нет, – буркнул Архипов, – нельзя.

Юнец несколько секунд смотрел на него, а потом тяжело завозился, поднимаясь.

– Может, вы за мной последите, а я посижу?

– Я не стану за тобой следить.

– А ваша собака… не может последить? – Видно было, что ему очень не хочется на лавочку у метро.

– Моя собака сейчас вместе со мной пойдет в мою квартиру, и мы ляжем спать. Предупредил бы Марию Викторовну заранее, и ты бы спать лег.

– Да не мог я ее предупредить!

– Почему?

– Потому что не мог!

“Кто открыл дверь? – думал Архипов. – Или она сама забыла запереть, когда уходила на работу?”

– Где твои вещи?

– Все на мне! – огрызнулся юнец. Архипов посмотрел.

– Не густо.

– Мне подходит! Сам небось ва-аще голый! – Теперь, когда лавочка у метро стала неотвратимой реальностью, он хорохорился.

Архипов и вправду был в одних только джинсах и теперь сильно мерз, так что волосы на руках стояли дыбом и кожа собралась мелкими пупырышками.

– А в подъезд ты как попал?

Юнец с шикарным именем Макс Хрусталев сделал вид, что не расслышал. Слышал, слышал, а теперь внезапно перестал.

– Я спрашиваю, как ты попал в подъезд?

– Через дверь.

– А Гурий Матвеевич, конечно, решил, что ты почтальон или слесарь из жэка. Да?

– Не знаю я никакого Матвеича…

– Ты как в подъезд попал? – душевно спросил Архипов и душевно же положил юнцу руку на локоть. Локоть был острый и угловатый, весь как будто составленный из палочек и спичечек. Ладонь Владимира Петровича – шире раза в четыре.

– В окно! – выпалил юнец, дернул локоть и от этого движения повалился прямо на Архипова. Тот поморщился и, дернув за куртчонку, придал тощему телу вертикальное положение.

– Под носом у Гурия Матвеевича лез?

– Я подождал, пока он заснет! – закричал Макс и, кажется, всхлипнул. – Я долго сидел! Я под окном сидел! А он все не спал! Он все чай пил, зараза!

Старик пил чай. На столе в его каморке стоял блестящий самовар и выдыхал вкусные облака пара. Еще были широкая чашка с блюдцем, похожая на тазик, банка с темным вареньем – из банки торчала большая ложка, – желтый сыр на салфетке и толстый, густо обсыпанный маком бублик. Макс сидел под окном, слышал, как звякает ложка, шумит самовар, вздыхает старик, и ему так хотелось есть, что мутилось перед глазами и слюна не помещалась во рту. А старик еще газету читал, и отламывал от бублика, и клал на него толстый сыр, и это невозможно было вынести.

Сколько же он не ел? Дня два? Нет, три. Точно три.

Как сбежал из дома, так и не ел. Украсть не умел. Попросить боялся. Он только думал, как поест у Маньки. Маньки нет, а есть этот, почти голый, здоровенный, страшный. Что теперь делать?

– Ну, ладно, – согласился “здоровенный и страшный”, – в окно так в окно. Пошли, парень.

Он выключил в комнате свет, зажег фонарь и позвал свою собаку. Собака тяжело потрусила по коридору и выскочила на площадку. Возле входной двери Архипов задержался. Замок был новый, солидный, с блестящей титановой полоской. Он действительно запирал дверь. Только вот захлопнуть ее никак нельзя. Ее можно закрыть, повернув ключ. Закрыть, а не захлопнуть. Архипов подергал замок туда-сюда, потом пооткрывал и позакрывал дверь.

– Чего? – спросил Макс Хрусталев петушиным басом. Архипов промолчал.

Тинто Брасс замер у распахнутой двери в свою квартиру и тоже посмотрел на хозяина.

Архипов сквозь зубы произнес пространную тираду. Юнец гоготнул и смолк.

– Так, – сказал Архипов. Все-таки он никогда не забывал о том, что он – вожак. – Тинто, ко мне!

Пес подошел, глядя вопросительно.

– Лежать, – велел Архипов и показал на соседскую дверь, – сторожить!

Тинто Брасс длинно вздохнул, потоптался и с шумом рухнул на вытертый коврик.

– Молодец, – похвалил Архипов, – а ты давай за мной!

– Куда… за вами? – мгновенно перепугался Макс. – Я за вами не хочу!

– Я тоже не хочу, – признался Архипов, – но ничего не поделаешь. Давай, давай!

Он подтолкнул юнца в спину, еще раз оглянулся на площадку, где, развалившись, лежал Тинто Брасс, и прикрыл за собой дверь.

Черная тень в остроконечном колпаке шевельнулась в чернильном сгустке тьмы на лестнице. Шевельнулась и стала медленно отступать. Тинто поднял голову.

– Хорошая собачка, – прошелестела тень едва слышно, – хорошая собачка.

Тинто молчал, только смотрел настороженно. Тень еще шевельнулась и пропала, проглоченная мраком.

Первым делом Архипов натянул свитер. Шерсть неприятно кололась и терла кожу, как будто ставшую слишком тонкой. Вот как замерз!

– Значит, так, – приказал он, вытаскивая из гнезда телефонную трубку, – никуда не ходи. Садись здесь и сиди. Ему не хотелось, чтобы прыткий юноша Макс Хрусталев спер у него из дома что-нибудь ценное.

– Больно мне надо ходить! – огрызнулся тот и приткнулся на стул. И огляделся с первобытным любопытством. От любопытства он даже на минутку позабыл, что голоден и от голода шумит в голове и сводит желудок.

Ему показалось вдруг, что он попал в телевизор.

Вот он уходит из дома, и едет на вокзал в раздолбанном автобусе номер три, и мается в кассе между бабками в платках и потными мужиками с мешками на плечах, и покупает билет в общий вагон – у него были деньги, немного, заработанные прошлым летом, когда приезжали строители ремонтировать храм Петра и Павла на рыночной сенежской площади. Макс Хрусталев толкался у них довольно долго, и от нечего делать они научили его штукатурить. Хорошие были рабочие, откуда-то издалека, из Ашхабада, что ли. Пили мало – или совсем не пили, вот чудеса-то! – носили брезентовые комбинезоны, не разговаривали почти, ели аккуратно и обстоятельно, как будто делали важное дело, – голод опять скрутил в узел живот, – а по вечерам молились. Бригадир Рахим, самый бородатый и суровый, водку, которую несли со всего города – мало ли чего в хозяйстве нужно, то крышу перекрыть, то канаву выкопать, то камень из огорода откатить, – возвращал всегда с одними и теми же словами: “Нам Аллах не велит”, а за крышу или канаву брал деньгами и натурой – молоком, медом. Мяса тоже не брал.

Петра и Павла невиданные рабочие облагородили очень быстро, к осени уж все сделали и укатили. Макса научили штукатурить, а потом заплатили за работу. Целых триста рублей заплатили. На сто Макс купил себе куртку, сто отдал матери, надеясь ее задобрить, а сто приберег. Билет до Москвы примерно так и стоил, но ушлый и тертый Макс знал, что в Москве есть еще метро, в которое без денег ни за что не пустят, и всю дорогу не ел и не пил, проверял карман, лежа на третьей полке, а теперь вот попал в телевизор.