Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на стоявшие перед «Begriffsgeschichte» сложности, ее большим достижением стало подробное освещение того, как менялся смысл идей, а также хода дискуссий, вызванных движением идей в XVIII в. В частности, с точки зрения Козеллека, для современного мира, сложившегося после эпохи Просвещения, было характерно все более абстрактное использование понятий в политике и их подчинение опасным идеологиям во имя демократии и массовой политики. Козеллек считал, что требование постоянных и даже безотлагательных изменений от любого демократического правительства или правительства, считающего, что оно правит от имени народа, есть не что иное, как гражданская война, ведущаяся под покровом мирного настоящего. Представление Козеллека о политике как о перманентной войне свидетельствует о несомненном влиянии на него Карла Шмитта, хотя он и не разделял стремления последнего к прояснению понятий с целью подтверждения приверженности господствующей идеологии. Но при этом сохранялась некоторая нерешительность в идентификации фундаментальных понятий, нуждающихся в тщательном изучении, и данных, необходимых для того, чтобы снабдить понятие определением. Козеллек всегда утверждал, что понятия невозможно изучать исключительно в языковой плоскости, его целью никогда не была история сознания, а скорее установление взаимосвязи между понятиями и реальностью[44]. Иными словами, в основу интеллектуальной истории, способной провести различение между понятиями, ставшими реакцией на события эпохи, и понятиями, служившими толчком к общественным изменениям, надлежало положить теорию взаимоотношения между идеями и временем. Именно такую теорию Козеллек предложил в своей книге о времени «Прошедшее будущее»[45]. Однако одна из проблем истории понятий состояла в том, что, несмотря на выдающиеся труды Козеллека, осталось неясным, в какой степени данный подход трансформирует уже накопленные знания. Эта неопределенность порождалась, помимо словарного принципа подачи материала в «Geschichtliche Grundbegriffe», его обилием и разнообразием.
В то же время исследовательская глубина «Geschichtliche Grundbegriffe» и явный успех анализа «переломного периода», проведенного Козеллеком, привели к появлению аналогичных работ на других языках. В этом плане хорошим примером служат два словаря фундаментальных социальных и политических понятий, изданных Хавьером Фернандесом Себастианом, в которых рассматривается испанская мысль XIX и XX вв. соответственно[46]. Другой пример – «Iberconceptos», иберо-американский проект в сфере истории понятий (http://www.iberconceptos.net/en/), осуществляемый с 2004 г. В его рамках был составлен словарь общественно-политических понятий, бывших в ходу на Пиренейском полуострове и в семи странах Латинской Америки в 1750–1850 гг. Из печати уже вышли два тома из задуманных десяти[47]. Кроме того, прекрасной иллюстрацией данного концептуального подхода служит работа Кари Палонена, в которой делается попытка изложить историю парламентских и, шире, политических понятий[48]. Исторические исследования о понятиях ведутся в Китае, Финляндии, Франции, Нидерландах, Скандинавии и Латинской Америке, о чем свидетельствует «Проект в сфере европейской истории понятий», опирающийся на устоявшиеся национальные подходы[49]. Английская версия истории понятий еще ожидает своего создателя, хотя уже раздаются серьезные призывы к началу работы в этой области[50].
Следует также упомянуть еще один подход к изучению исторических текстов, сложившийся в 1960-х и 1970-х гг., поскольку он приобрел большое влияние, особенно в Северной Америке. Речь идет о постструктурализме или деконструктивизме, связанном с разнородной группой французских философов (Жак Деррида, Жиль Делез, Мишель Фуко и др.), поставивших под сомнение тезис о необходимости помещать тексты в исторический контекст. Как писал Деррида, тексты функционируют в отсутствие их автора и их можно понять путем изучения самого текста. Знаменитое резюме этого взгляда содержится во второй части книги Деррида «О грамматологии» («De la grammatologie», 1967): «Il n’y a pas de hors-texte» («Вне текста не существует ничего»). Сторонники данного метода, включая Хейдена Уайта и Доминика Лакапру, широко известны своими реконструкциями «ментального климата» различных эпох, расширением круга источников, на которые опираются интеллектуальные историки, и использованием методов, заимствованных у постструктурализма и литературоведения[51]. Одним из следствий такого подхода стал фокус на восприятии и трансформации идей, исходящий из утверждения, что история самого текста – нечто намного большее, чем история намерений, которыми руководствовался автор при его написании. Историческое понимание идей требует рассмотрения текста в его культурном контексте и изучения истории его публикации и культурного влияния. Интеллектуальная история подобного рода весьма близка к культурной истории с ее акцентом на использовании методов общественных наук для понимания прошлого. Интеллектуальная история, признавшая то, что иногда называют «культурным поворотом», занимается символами, практиками, дискурсами и объектами. Лакапра в своей книге «История и ее пределы: человек, животное, насилие» («History and Its Limits: Human, Animal, Violence», 2009) показывает, что по мере своего распространения интеллектуальная история все настойчивее обращалась к социальным и политическим вопросам, включая проблемы религии, расы, колониализма и сексуальности, считавшиеся прежними поколениями ученых маргинальными. Среди прочего, это привело к превращению истории книги и социальной истории идей в важные исследовательские области. Попытки сформулировать такой подход к изучению прошлого, который бы примирил социологов, политологов и экономистов с интеллектуальными историками, продолжается. Один из недавних примеров – «Логика истории: социальная теория и социальные изменения» Уильяма Г. Сьюэлла («Logics of History: Social Theory and Social Transformation», 2005). Однако есть опасность, что акцент на культурном контексте делается в ущерб анализу содержания самих текстов, и этот недостаток по-прежнему свойственен работам данного направления.
Пожалуй, наиболее влиятельные труды в этой области принадлежат перу ученого-энциклопедиста Мишеля Фуко, в 1969–1984 гг. занимавшего должность профессора на кафедре истории систем мысли в Коллеж де Франс. В своих ранних произведениях – «История безумия в классическую эпоху» (1961) и «Рождение клиники» (1963) – Фуко нападал на лицемерные интерпретации истории психологии, подававшиеся их авторами как исследования рациональных подходов к лечению «психически нездоровых» людей, а по мнению Фуко, описывающие способы контролировать тех, кто бросал вызов буржуазной морали. Впоследствии Фуко разработал собственную философию изучения исторических идей, иллюстрацией которой служит написанная им история общественных наук «Слова и вещи» (первое издание – «Les Mots et les Choses», 1966) и которая получает обоснование в качестве «археологического метода» в «Археологии знания» («L’archéologie du savoir», 1969). В истории выявляются систематические знания по конкретным предметам, которые Фуко называет «эпистемами» или дискурсивными формациями. Они подчиняются правилам, которые работают в подсознании у исторических акторов и предстают как взаимосвязанные понятия, определяющие существо идей и их границы. Диапазон идей, соответствующих этим понятиям, является предустановленным. Исторические акторы не в состоянии представить себе альтернативного будущего, не вписывающегося в эти рамки. Если археология выявляет взаимосвязанные исторические понятия, то при использовании генеалогического метода выясняется, что такие концепты подчиняются случайным и иррациональным факторам, а вовсе не рациональным агентам, вносящим вклад в непрерывное развитие гуманитарной науки, призванной решать социальные проблемы. По сути, история идей превратилась в «систему репрезентаций, сквозь которую мы видим мир» и в которой не существует единого субъекта, в котором можно было бы опознать проводника смысла.
Возможности метода Фуко подчеркивает его книга «Надзирать и наказывать» («Surveiller et punir», 1975). В ней Фуко обрисовывает процесс замены пыток и казней как способа обуздать преступников современными методами социального контроля. По его словам, их можно встретить в нынешних тюрьмах, школах и больницах, и основываются они
