Пацан (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ингвар, замотав лицо футболкой, ныряет в смрадную темноту трюма, а мальчик, покрутив в руках бинокль, приставляет его к глазам и начинает увлечённо разглядывать противоположный берег реки. До него несколько сотен метров, но бинокль хороший, и можно увидеть во всех неприглядных подробностях картину разрушенной речной инфраструктуры: упавшие береговые причалы, обвалившиеся пролёты огромного моста, раздробленный бетон набережной, сложившиеся, как карточные домики, панельные здания прибрежной застройки. Постепенно он так увлекается, что, когда его спутник возвращается из трюма, паренёк продолжает увлечённо пялиться в бинокль.
— Да, пацан, — говорит Ингвар мрачно и несколько раз сплёвывает в воду, безуспешно пытаясь избавиться от привкуса гнилого мяса во рту, — этот груз нам бы ничем не помог. Не кривись, я в курсе, что воняю как лопата грабителя могил. Нагреем воды, постараюсь отмыться, а пока просто не нюхай. Знаешь, что они везли на этом корыте? Не знаешь, откуда тебе знать. Людей они везли, пацан. Полный трюм. Человек триста, не меньше. И, судя по условиям перевозки, вряд ли это был туристический круиз. Похоже, не так уж у вас всё было розово и пушисто, как показывал мне телевизор. Ты знал об этом, пацан? Вряд ли. О таком обычно не знает никто, кроме непосредственных участников. Когда баржу выкинуло на берег, одни погибли сразу, а другие — от травм позже, но этим ещё повезло. Остальные умирали в железном ящике от голода и жажды, пока их не настиг агрорадиус. Сил, чтобы рвать друг друга в клочья, у них оставалось к тому времени немного, но они старались как могли. Поверь, пацан, тебе повезло, что ты этого не видел. Ладно, апокалипсис есть апокалипсис, никто и не обещал, что будет легко. Брёвен не нашли, но всё же мы в прибылях — кувалда и бинокль. Как тебе прибор? Что ты меня за рукав тянешь? Смотреть? Куда смотреть? Да покажи ты точнее, берег большой! Пальцем ткни, что ли… Хрен я пойму, куда ты тычешь… Туда? И что там? О… Блин… Слушай, пацан, а ты молодец. Я бы не факт, что заметил. Выглядит перспективно, ты прав. Катерочек маленький, но с каютой. И на вид скорее целый, чем нет. Во всяком случае, с этого борта. Если с другого нет, к примеру, дыры размером с овцу, то нам и плот никакой не нужен. Сидит носом на мели, но это вам не баржа, мы его спокойно стащим. Ну, как «мы»? Я стащу, а ты будешь стоять рядом и испытывать чувство неловкости за свою слабосильность. Шучу, шучу, не заводи себе комплексов. Просто ты плохо питался последнее время. Наберёшь вес, накачаешь мышцу, будешь силач. Вот, например, гребля очень способствует формированию атлетической фигуры, баба-с-веслом не даст соврать. Видишь, у него там вёсла вдоль планшира закреплены? Это твой будущий спортзал, пацан. Тренажёр всего один, зато свежего воздуха сколько угодно и виды хорошие. В общем, держи пальцы крестиком, чтобы это корыто оказалось плавпригодным. Сэкономим кучу сил, а главное — времени. Что-то мне подсказывает, что его у нас не так чтобы много.
Глава 5. Страж моста
— Всё ещё пахнет? — Ингвар наклонился к сидящему на койке мальчику. — Да, вижу, вижу, не морщи нос. Самый въедливый запах. Половину мыла уже извёл. По этой причине, пацан, сегодня мы за катером не пойдём. Пусть штаны высохнут сначала. Скакать по руинам моста в простыне — слишком романтично для моего возраста. Да и дело к вечеру. Пока переберёмся через реку, уже темнеть начнёт, как мы катер осматривать будем? И как потом по темноте пойдём обратно? От моста хрен да ни хрена осталось. Навернусь сослепу, буду потом мостовым привидением, благо простыня уже есть. Так что пойдём-ка пока порубаем кашки. Сегодня комплимент от шеф-повара — вкус тибитаки. Жаль, на упаковках картинок нет, хотел бы я посмотреть на эту тибитаку. Как может выглядеть то, что на вкус как огурцы с малиновым вареньем? Пошли, тибитакнем по мисочке и чайком заполируем. Интересно, вкусы для этих концентратов кто-то специально придумывал? Или тибитаку и в натуральном виде едят? В тюряге мне ничего такого не давали, слава богу, иначе это было бы жестокое обращение с заключёнными. Макароны давали. Суп. Кашу. Обычную, с маслом, без всяких тибитак. Просто, но сытно, грех жаловаться. Если бы оттуда можно было в любой момент свалить, многие охотно посидели бы месяцок-другой. А что? Тихо, спокойно, кормят и работать не надо. Это мне всю жизнь неймётся, а многим лишь бы не трогали. Опять же спортзал. Сколько раздолбаев себя заставить не могут, даже деньги заплатят за абонемент и всё равно ленятся. А тут хошь не хошь, а качаешься. Держишь форму. Посидишь полгодика и выйдешь огурцом — сытый, спортивный и нервы подлечил. И культурно, опять же, разовьёшься. Я не рассказывал? Там же и творческая программа обязательная была. На выбор — рисовать, музицировать или вышивать крестиком. Всё-таки странное у вас общество было, пацан. У нас бы рукавицы шить усадили, чтобы польза, норму поставили, а за невыполнение плана оставляли бы без жратвы. А тут — творческое саморазвитие, понимаешь. На ухо мне в детстве медведь наступил, вышивание — для девочек, так что пришлось рисовать. Не без тайной мысли, впрочем. Был у меня один знакомец, из наёмников, так он рисунками всякие чудеса творил. Имел к тому талант особый. Вот и мне в голову встряло — научусь рисовать так, чтобы изобразить на стене дверь, открыть её и свалить ко всем чертям. Глупо? Да, глупо, пацан. Но когда других шансов нет, и не за такую соломинку схватишься. Устроена эта живопись была, к сожалению, казённым образом. Никаких, понимаешь, обнажённых натурщиц, только кувшины, горшки, гипсовые фрукты и бюст какого-то носатого мужика с таким выражением хари, как будто он пачку тибитаки насухую слопал и теперь вторую неделю просраться не может. К каждому уроку расписано на трёх листах: штриховать отсюда туда, тень кладётся так, а блик этак. В целом толково написано, но скучно, как инструкция по использованию туалетной бумаги для лиц с задержками развития. Не намного скучнее книг и телевизора, впрочем. Как вы жили, пацан, в такой скукотище? Даже я с моим убогим словесным поносом прокатил бы у вас за гениального стендап-комика или хоть частушечника какого.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Я частушки вам спою,
Сильно не замучаю:
Про жизнь дурацкую мою
Судьбу, блин, злоедучую…
— К этому у меня если не талант, то хотя бы склонность. Но увы, в эту сторону творчески развиваться мне почему-то не предложили. Сиди рисуй три часа в день, и всё тут. Хорошо или плохо рисуешь, тюремщикам было более-менее пофиг, но отлынивать не дают, сразу Звук включают. И пока не нарисуешь гипсовый персик так, что он будет на фрукт, а не на карликовую жопку похож, урок не засчитывается. Будешь рисовать, пока он тебе сниться не начнёт. У меня сначала туго шло. Горшки и яблоки ещё туда-сюда, а носатого мужика я полгода малевал, пока не передал выражение хронического запора на лице. Потом руку набил, стало что-то получаться. «Терпение и труд в могилу сведут», как говаривала моя бабуля. Вот, посмотри, это ты. Рисовал по памяти, но вышло не то чтобы совсем не похоже, как по мне. Нравится? Нет? Ты кивни, что ли.
Мальчик неуверенно кивает, разглядывая листок в блокноте.
— Да похож, похож! Со стороны-то виднее… Правда, признаюсь сразу, такую дверь, чтобы через неё свалить, нарисовать у меня и не вышло. То ли это всё сказки, то ли таланта не хватает. Зато нарисовал на стене портрет дочери. Тоже по памяти, но довольно похоже, как по мне, вышло. С ней я и разговаривал потом ещё три года. Понимаю, что от этого несёт махровой шизой, но я тебя уверяю, пацан, что для человека, просидевшего пять лет в одиночке, я ещё более-менее ничего. Особенно на фоне тех, кто в ней не сидел. Я хотя бы не кусаюсь. Да, пацан, у меня есть дочь. Взрослая уже совсем, к тридцатнику ей было, когда в последний раз виделись, а сейчас уже, значит, за тридцатник. Я после бабкиной смерти, когда школу бросил и свалил на поиски приключений, про подружку свою Ксюху и не подумал вовсе. Она на меня разобиделась тогда — страсть. Но когда я через пять лет вернулся, чтобы бабулину квартиру продать и вообще подбить хвосты, то простила. Я был молодой-красивый, моряк-с-печки-бряк и даже при деньгах маленько. К тому времени я немало девиц поматросил, но оказалось, что первая любовь не заржавела, и у нас с Ксюхой понеслись такие чувства, что когда она таки залетела, я сказал: «Рожай, беру тебя взамуж». И родилась у нас Алёна, девочка-припевочка. Ксюха красивая была, да и я ничего себе, хотя сейчас уже не скажешь, а дочь у нас вышла вообще на заглядение. Души в ней не чаял, честно. Но шило в жопе было сильнее меня, так что носило постоянно то там, то тут, а жена с ребёнком меня ждала, у окошка скучая. Ждала-ждала, да и не дождалась однажды. Вручила мне Алёнку, чемодан её тряпья, и только мы её и видели. Остался я с пятилетней девчонкой на руках и сразу многое понял про свою бабулю. Признаюсь тебе, пацан, честно, отец из меня вышел такой говённый, что дальше некуда. Дочерью пирата быть совсем не так весело, как пишут в сказках, потому что папаша вечно в разгоне, крутится как ходовой винт, иначе не то что без бизнеса — без башки остаться можно. Ребёнок то с няней, то с очередной папиной шалавой, то вообще сам по себе. Выросла дочь умницей-красавицей, вся в маму, и первым делом, как только смогла, сменила фамилию и отчество даже поменяла. «Я, говорит, папаня, на всю оставшуюся жизнь травмированная, мне психолог объяснил. Буду ходить на терапию, чтобы поскорей тебя забыть, как страшный сон. Отныне ты мне не отец, а западло позорное, знать тебя не желаю!» Я бы этого психолога на рею вздёрнул, но не было на моём корабле парусов, не те времена. Поэтому переписал на дочь квартиру, дал ей денег на терапию на десять лет вперёд и снова в море ушёл. Так больше и не виделись. Сначала думал: «Ну и фиг с ней, тоже мне цаца какая! Папа ей плохой… Да не видала ты плохих пап! Сыта-одета-обута была всегда, ни в чём не нуждалась, руки на тебя, дурочку, ни разу не поднял и даже не ругал почти, хотя ты те ещё кунштюки выкидывала! А что душевной чуткости мало проявлял, так недосуг. Времена-то были такие, что только держись. То ли в банк на счёт, то ли в морг на учёт». А когда в одиночке посидел, то дошло, что это вообще-то самое важное, что в моей жизни было. А я не понял и провтыкал. И назад уже не вернуть. Вот и болтал с её портретом: не то объясниться хотел, не то оправдаться, не то просто крышей подвинулся.