Мастера вызывали? - Людмила Стрельникова

Взглянув на часы, мастер побродил вокруг универмага и, дождавшись, когда у продавцов закончится рабочий день, отошел в сторону от центрального входа и занял выжидательную позицию.

Вскоре на улицу высыпали продавцы, Лариса шла в сопровождении Виктора. Она сразу же заметила придирчивого покупателя и повернула в противоположную сторону, чтобы не встречаться с ним. Но он двинулся следом. Лариса бросила на него через плечо взгляд, говорящий: «Ну ладно, иди – иди, если тебе хочется». Она больше не робела и старалась держаться вызывающе.

Через несколько шагов мастер обратил внимание, как девушка наступила одной ногой на шнурок другой, специально развязав его. Фигуру её облегали – простенькая тёплая кофта, дешёвенькие джинсы, на ногах были надеты кроссовки, стянутые впереди длинными белыми шнурками.

Спутник Ларисы не заметил ничего предосудительного в её поведении, так как был занят болтовней. Тогда она повернулась к нему и что-то сказала с милой улыбкой. Он тотчас же согласно кивнул и с готовностью, присев перед её ногами, принялся завязывать бантиком шнурок. Прохожие обходили их двумя потоками слева и справа, а она гордо вскинув головку с кудряшками, с вызывающей полуулыбкой смотрела на Сергея, как бы говоря: «Вот, мол, как из-за меня готовы унижаться даже среди толпы и, если я захочу, то кого угодно поставлю на колени».

В ответ Сергей повернулся и пошёл прочь, он не хотел смотреть на чужие унижения, они претили его душе. Не успел он пройти несколько десятков метров, как сзади кто-то приятельски хлопнул его по плечу и радостно воскликнул:

– Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим.

Оглянувшись, он увидел сияющее радостью полное лицо старого школьного приятеля Анатолия Толстолобова. Они не встречались со времён окончания школы.

– Привет, Толик, – глаза Сергея просветлели. – Как жизнь?

– Живу что надо, институтов, как ты, не кончал, а процветаю, – благодушно сообщил старый приятель. – Работаю сейчас в бане массажёром, но китайской системе укрепляю здоровье желающих. У одного веко полглаза закрывало, так я его так поднял, что оно теперь совсем не закрывается. – Он захохотал. – Но это ж лучше, чем перекошенным ходить. А если без шуток, – он сделался серьёзным, – то у меня здорово получается. Точечным массажем улучшаю самочувствие. У одной старушки нога волочилась, а сейчас бегает, как молодая.

– Нога не работала? – переспросил Сергей и вдруг схватил товарища за руку. – Послушай, у моего отца рука парализована. Не возьмешься восстановить? Я заплачу.

– Да брось ты, заплатит он, – недовольно проворчал Толик. – Что у меня, денег не хватает, что ли? Я на заводе слесарем пятого разряда работаю, зарабатываю – будь здоров. А массажёром – по выходным, для души. Хобби это у меня вроде бы. Тянет людям добро делать. А как удастся человеку помочь, справиться с его болезнью – так для меня это праздник. Если твоему отцу помогу – для меня радость вдвойне. Пусть приходит в субботу и воскресенье с девяти до тринадцати.

Глава 7

Домой Сергей летел, как на крыльях, загоревшись надеждой на полное выздоровление отца, но дома его ждала неприятность. Распахнув наружную дверь, он сразу услышал в комнате хозяйки громкую музыку, шум пьяных голосов. Отца в их комнате не оказалось, тогда он легонько постучался к хозяйке.

Чей-то развязный голос заорал:

– Кто там такой благородный, вваливай!

Отец, как и предполагал Сергей, занял место среди прочих гостей.

Увидев молодого человека, хозяйка квартиры, Дарья Даниловна, женщина масштабная в смысле собственных габаритов, не вставая из-за стола, зазывающе махнула рукой:

– Заходи, Серёженька. Я сегодня приехала и сразу решила отпраздновать возвращение в родные стены. Посиди с нами, отдохни. – Квартирант скромно присел у края стола. – Маша, подай ему чистую тарелку и наложи салатов, – приказала хозяйка своей старой приятельнице, сидевшей рядом с Сергеем.

– Покушай, милок, чай голодный, – ласково проговорила женщина, накладывая ему винегрет и салат. – Мы-то уже наелись, часа три гуляем. Рюмочку налить?

– Не надо. Не пью.

– Сухое винцо-то, – масляным голоском лебезила Марья Тихоновна.

– Если чайку нальёте, не откажусь. Я – за трезвый образ жизни. Вы последнее постановление читали? – сухо заговорил он и таким милицейским тоном, что Марья Тихоновна сразу заняла оборонительные рубежи:

– Ну что ты, милок, мы же пенсионеры, газет не читаем. И потом мы позволили себе всего-то по рюмочке сухого винца.

После этого оправдательного монолога она переключилась на соседа слева, предоставив гостя самому себе.

Компания состояла из шести человек, в основном пожилых людей. Николай Афанасьевич сидел рядом с Дарьей Даниловной и что-то упоённо «заливал» ей. Впрочем, та слушала с удовольствием и над вторым подбородком то и дело раздвигались складки толстых губ, выражая довольную улыбку. Лицо её лоснилось и от собственного жира и от внутреннего удовольствия, зрачки глаз то и дело игриво вращались вокруг своих орбит или мгновенно косели в порыве крайнего удивления в такт речей соседа. Мимика её выглядела крайне нелепой. Но что поделаешь! И нелепости украшают женщину, если они подчёркивают её индивидуальность.

– Эх, славно сидим, – заплетающимся языком проговорил Николай Афанасьевич, и Сергей с подозрением подумал, что от него, пожалуй, сухим винцом и не пахнет, а в дикции речи явно угадываются более крепкие градусы. Но отец не обращал на сына никакого внимания, он находился в своей компании и снова только в своём узко-ограниченном мирке холостяка-эгоиста, где всё существовало только для него, а что было не для него, то не замечалось, ускользая из поля зрения.

– Хорошо сидим, – вновь повторил он громко и развязно.

Другие подхватили:

– Да, да. Почаще бы так.

– А мы и будем почаще, – по-хозяйски стукнув кулаком по столу, заявил Николай Афанасьевич. – Дарья Даниловна приехала. Какая женщина. Теперь каждый день для нас… – он хотя сказать «праздник», но слово вылетело у него из головы, и он заговорил как помнил: – … как первое мая, как восьмое марта, как день морского флота…

Дарья Даниловна зарумянилась от его слов, как добрый окорок над горячими языками пламени. Так и казалось, что с ее второго подбородка закапает в огонь жир, чтобы ещё больше воспламенить пламенного оратора, но тот, пока перечислял праздники, потерял нить речи и переключился на другое.

– Я тоже служил в пехоте. Мной командиры завсегда были довольны. А вы служили? – обратился он сурово к Дарье Даниловне, но она восприняла его вопрос как шутку и засмеялась, завращав игриво глазами:

– Да что вы, я же ни в один окоп не помещусь и ни в один танк.

Николай Афанасьевич серьёзно крякнул:

– Да, точно – ни в одном. А вы знаете… – он вдруг прервал свою речь и подозрительно уставился на левый краешек её губ. – Подождите, – заботливо предупредил он и постарался заскорузлым пальцем что-то смахнуть с уголка рта.

Дарье Даниловне было неловко такое чрезмерное внимание на глазах у всех и, засмущавшись, она слегка отклонилась назад. Но Николай Афанасьевич, одержимый в данную минуту манией чистоты, не заметил последнего движения, все его внимание было приковано к уголку губ дамы, где, по его мнению, примостилось нечто неприличное, и он жаждал его смахнуть. Это ему никак не удавалось. Тогда он послюнил палец и постарался оттереть с ее лица маленькую чёрную родинку, в которой ему упорно мерещилась крошка. Родинка никак не желала покидать своего места.

– Ишь, присохла, – сообщил он недовольно и послюнил палец более старательно. Лицо его выражало крайнюю сосредоточенность и усердие.

– Не надо, не надо, я сама, – отмахнулась хозяйка, еще окончательно не поняв, что же старается убрать с её лица гость.

Но Николай Афанасьевич настойчиво тянул мокрый слюнявый палец к полным губам, и бедная Дарья Даниловна уже не знала, как от него спастись. Но тут сильный рывок вырвал Николая Афанасьевича, явно пахнувшего огуречным лосьоном, из рядов «теплой» компании, и крепкие руки сына поволокли его к выходу.

– Чего это? Чего? Положь на место, – заартачился отец. – Я хочу с ними.

– Нам пора спать, – внушительно произнёс Сергей, и в следующий момент оба очутились в своей комнате.

Здесь родитель попробовал взбунтоваться:

– Я не буду молчать, я не из таких. Ты меня не знаешь. Ишь, лапы пораспустил. Я вот тебе… – он схватил свою любимую английскую книгу с картинками и собрался было запустить ею в сына, но тот навалился на него, скрутил, связал простыней и, уложив на раскладушку, пожелал:

– Спокойной ночи.

– Ты – меня… и так… – Николай Афанасьевич попытался запрыгать на раскладушке, чтобы встать, но так как был спеленат, как младенец, то только в ярости пошевелил кончиками ботинок, поскрежетал в ярости зубами и тут же захрапел – сон сломил его, как молния могучий дуб.