Играем Горького - Лев Тимофеев

Он начал было свой бизнес навынос, таскал товар по прежним знакомцам в районе Сокольников или у Преображенского рынка. На первые же деньги в магазине сэконд-хэнд на Преображенке купил какую-то скромную серую одежонку, чтобы менты с первого взгляда не угадывали в нем бомжа "на мелководье". Но счастье не бывает частичным, если уж повезет, то везти будет во всем: вскоре он познакомился с компанией студентов-актеров, живших на первом этаже в этом же доме. Его, нищего дервиша-поэта, бывшего зэка, студенты приняли как родного. Здесь был своего рода студенческий клуб, всегда полно гостей, и если и не весь товар, то значительную часть - по крайней мере всю траву удавалось пристроить тут же, не выходя из дома...

Телка

У Горького Лука - единственный посторонний, странник, явившийся со стороны. Единственный отстраненный. Все остальные персонажи - здешние, оседлые, им некуда деваться, они всегда здесь пребывали и впредь останутся здесь же, они принадлежат ночлежке. Этот мусор сметен в ком и заткнут в грязную дыру. Люди еще шевелятся, иногда даже произносят слова, но изменить что-либо в своей жизни не способны... И только Лука живет свободно, по своей воле: пришел, повесил всем лапшу на уши, исчез. Кто он? Самозваный пророк, агрессивный проповедник? Лукавый проныра, который байками и лживыми утешениями отгораживается от опасности, исходящей от ночлежников (и от жизни вообще)?

Нет, у Магорецкого Лука не посторонний. Мастер отдал эту роль Телке и предложил ей здесь, в притоне, среди заширянных, вмазанных, обдолбанных до состояния животного, утративших человеческий облик, потерявших дар членораздельной речи, - обращаясь к ним, не проповедовать и обнадеживать (стыдно проповедовать, подло обнадеживать), но спрашивать и стараться понять. Понять - и сочувствовать. Да нет, не со-чувствовать, а взять это на себя - чувствовать и понимать - вместо тех, кто такую способность утратил. Принять на себя их грех. Быть их совестью. Держать за них ответ перед Господом. Просить о прощении. И Телка, обращаясь к Сатину, не утверждает: "Легко ты жизнь переносишь!" - а спрашивает: "Легко ты жизнь переносишь?" и так спрашивает, как спросил бы Распятый на кресте, сам испытывающий в этот момент нестерпимую боль и готовый если не сказать, то подумать: "Непереносима эта жизнь, эта боль. Почто оставил меня, Отче?"

Магорецкий был доволен, Телка работала хорошо...

Слух, что Телка Бузони классно играет Луку, пошел по институту, и любопытные старались пробраться на репетицию. Если приходили двое-трое и сидели тихо, Магорецкий не возражал: пусть смотрят, слушают. Так и Анастасия Максовна, Телкина квартирная хозяйка, побывала на репетиции - и была потрясена.

Репетировали в зале. До декораций, костюмов, грима было еще далеко, но суть происходящего была вполне понятна из реплик и мизансцен. Магорецкий как раз прогонял тот кусок, где у Телки монолог о праведной земле: "Сейчас ученый книги раскрыл, планы разложил... глядел-глядел - нет нигде праведной земли!" Господи, да какой там еще ученый! - это она, Телка, заглянула в книгу жизни - своей жизни и других обитателей притона, - и нет им праведной земли, нет вообще никакой надежды. Люди, которых она любит, рядом с которыми жила всегда, за которых всегда держалась, с которыми мечтала никогда не расставаться, теперь оставляют ее одну - у нее на глазах уходят, погружаются в темное небытие. Они еще подают признаки жизни, еще звучат какие-то слова, но контуры человеческого образа уже размыты и продолжают размываться день за днем. На месте души, воли, личности - зияющая пустота, все каким-то образом растворилось, вымылось прочь, ушло в канализацию. От людей остались одни только пустые и гниющие телесные оболочки, впрочем, тоже готовые в любой миг развалиться, разложиться, исчезнуть. И ведь никак не поможешь, уже не схватишься ни за что, ничем не удержишь. Ну разве что замутить вместе с ними - найти денег (продать что-нибудь с себя или саму себя), купить им большой дури - героина. Или винта. Или, на худой конец, каких-нибудь колес, таблеток. Утешить их тем, что прошлого уже нет - и нет никакой надежды на будущее, а поэтому - вперед, бездна распахнута! И тогда, прежде чем переступить последний порог, они вдруг оживут на время, даже оживятся, появится какая-то имитация чувств и разума, они будут много говорить и много двигаться, может быть, даже читать стихи, или играть на гитаре или рояле, или совокупляться - прямо на полу, безразлично, кто где и кто с кем, все всюду и все со всеми. Или вдруг начнут красиво рассуждать о том, что человек - это звучит гордо. Сатин, Барон, Бубнов, Актер, их случайные подруги. В течение какого-то времени все будут делать вид, что бурно веселятся, живут. Как механические куклы, пока не кончится завод. Но вот завод кончился, и все остановилось, замерло. Ступор... Или конец? Всё? "А после того пойти домой - и удавиться?"

Магорецкий ничего не сказал, когда Телка отыграла свой кусок. Только один раз, как бы подытоживая, ударил деревянным молотком по столу - и это значило, что он доволен, замечаний нет, можно двигаться дальше.

Анастасию Максовну больше всего поразило, что Нателла на сцене была некрасива, даже уродлива в своем горе. И реакции ее были быстры, энергичны никакой обычной заторможенности. "Это актриса!" - прошептала Настя сидевшей рядом и кутавшейся в черную шаль ближайшей подруге, многие годы работавшей в институте секретаршей ректора, а теперь еще занявшей и должность секретаря антропософского общества. "Ну вот, а ты все ищешь медиума, - сказала подруга мужским прокуренным голосом. - Вот тебе медиум. Она и на сцене уже в трансе". Настя с сожалением покачала головой: нет, нет, она знает, из этого ничего не получится.

Телка держалась в стороне от Настиных антропософских увлечений. Читать Блаватскую и Сведенборга не хотела. "Вы, Настенька Максовна, умная, а мне эта премудрость недоступна", - говорила она, со смехом обнимая хозяйку за плечи. И на еженедельные собрания никогда не оставалась, исчезала из дома, ссылалась на неотложные дела: репетиции, сеанс в Доме моделей, день рождения у подруги, свидание с Протасовым (к которому, кстати, Настя относилась с большим уважением: приятный, интеллигентный, солидный человек, один из лидеров демократов; она всегда покупала его газету и читала его статьи и, встречая автора у себя в коридоре, не прочь была поговорить, а может быть, и поспорить по поводу прочитанного, но тот к дискуссиям не был расположен, отвечал односложно, тут же обращался с чем-нибудь к Нателлочке, и они или закрывались у девочки в комнате, или, извинившись, торопились уйти).

Протасов

Говорил ли Глина с человеком очно или по телефону, он всегда стремился подавить собеседника, навязать ему свою волю. И Протасов спорить с ним не умел, уступал, соглашался. И всегда оставался недоволен собой.

Вот и теперь по телефону Глина говорил так, словно культурный центр дело решенное. Но сегодня, промолчав, Протасов был доволен собой. О чем говорить-то? Говорить больше не о чем. Теперь они с Глиной конкуренты. В конкурентной же борьбе инициатива, темп решают всё. Перехватив, а по сути, украв у Протасова идею арбатского строительства и наполнив ее иным содержанием, Глина решительно взял инициативу в свои руки. Но его, Протасова, как бычка на веревочке не поведешь. Недаром в издательском бизнесе он считался одним из самых крутых и дерзких предпринимателей. "Иногда кажется, что ты мягкий, весь из ваты, - сказала ему как-то жена, но в вату завернут утюг". Она-то говорила это с обидой, но он хорошо понимал, что без жесткости, без упорства, без способности идти до конца никакого дела не сделаешь.

"Этот твой Глина слишком высоко тянется и сумел уже многим встать поперек горла", - сказал вчера Боря Крутов, друг еще с университетских времен. Протасов "вызвонил" его пообедать и в подробностях рассказал о своем арбатском проекте. Боря - умница, всегда и всюду отличник, сделал стремительную карьеру в МИДе, самым молодым в новейшей истории получил ранг чрезвычайного и полномочного посла, побывал российским представителем в ооновских структурах, месяцев пять назад был вызван в Москву и назначен заместителем руководителя Администрации президента. Одним из заместителей.

"Оглянись вокруг, видишь, сколько в этом ресторане знакомых лиц? свободно и весело говорил Боря Крутов; он был в хорошем настроении и явно получал удовольствие от того, что новое положение дает ему возможность разговаривать с давним товарищем чуть свысока. - Из них раз, два, три... трое, как минимум, работают на твоего лагерного кореша. Или, как теперь у вас говорят, - дружбана? Понимаешь, в чем беда таких, как Пуго: у них совсем нет политического чутья (тут Крутов поднес к своему носу сложенные щепотью пальцы и понюхал их). Добиваясь определенного успеха и положения, что в нашей неразберихе, в общем-то, не так уж и трудно, они зарываются и совершенно теряют ориентиры. Им хочется получить все, что видит глаз, и они полагают, что могут. Но, как известно, жадность фраера погубит. Мне нравится, как американцы учат этих наших бандитов: Тайванчик, Япончик и всякая другая колоритная экзотика отлично смотрятся в американских тюрьмах. Но здесь они покупают себе право сидеть не в тюрьме, а в Думе. Или в губернаторском кресле. Покупают. Но теперь - всё, отошла коту масленица. Президент всерьез озабочен тем, что криминалитет идет во власть, и у Администрации есть соответствующие поручения. И в этой связи скажу, что у тебя есть хорошие шансы отстоять свое дело. Ян Арвидович Пуго... Кстати, что за дикое сочетание имени-отчества и фамилии?" "Он детдомовский", - негромко ответил Протасов, думая, что в России о делах такого рода все-таки надо бы говорить потише - особенно в публичном месте.