Кофе на троих (сборник) - Андрей Виноградов

Воспользоваться притаившимися под вычурными обложками знаниями – почему-то думалось о них как о «тайных» – Зое довелось не больше трех-четырех раз. По правде сказать, лишь две книги удостоились быть открытыми, да еще одну, будто банковскую упаковку купюр, «оценила» по обрезу большим пальцем, почудилось, что не все страницы разрезаны. Кроме времени – а о том, что его, скрашенного снами, ей отпущено уже не много, Зоя, конечно же, не догадывалась – ей не хватило терпения и, наверное, пытливости ума.

К слову, двух в одно утро использованных источников оказалось предостаточно, чтобы немилосердно запутать Зою: ей были предложены весьма слабо сочетающиеся, если не взаимоисключающие толкования одного и того же ночного видения. Всю рабочую смену Зоя на нервах ожидала большой удачи и драматической ссоры с начальством. Удачей, собственно, стало уже то, что ни клиентам на голове безобразие не учинила, ни себе пальцы не отстригла, никак не выходило сосредоточиться, даже отпроситься подумывала, но знала, что заведующая, она же хозяйка, устроит целый спектакль с криками про вычеты из зарплаты, разглагольствованием о безответственности и о том, что на ней весь салон… Потом всё равно отпустит, не враг же себе, но терпеть несправедливость и выслушивать откровенную чушь у Зои не было ни желания, ни настроения.

К концу дня ручейки отдельных мыслей слились худо-бедно в мутноватый, однако, поток, и Зоя додумалась, что ей надо было самой на скандал с начальством нарваться, «по-взрослому», «с битьем горшков», чтобы с треском с работы выгнали, раз и навсегда. Такой исход – эврика! – как ни странно, законно мог бы считаться успехом. Зоя давно подумывала сменить место, и предложения ей поступали заманчивые – денежные, к дому опять же намного ближе, в любом случае, как ни взвешивай, с какой стороны ни смотри, – получше нынешней каторги под недреманным оком придирчивой, неблагодарной и капризной хозяйки. «Жадной», – добавила, когда уловила: что-то не назвала, забыла. Да вот беда… – ох уж этот бесов хомут, он же в миру – привычка… По всей видимости, с годами или голова становится больше, распухает от бесконечных забот и мыслей, или хомут скукоживается, усыхает, потому что тоже не вечен. Тесно и больно делается, если прыткость проявить и с задором дернуться, неосмотрительно, презрев опыт. По-другому сказать: неловко из этого хомута выбираться. В тот день Зоя свой шанс, очевидно, не использовала, порвала лотерейный билет, ограничившись беглой, поверхностной сверкой с таблицей. Ничего нового.

Подруг и приятельниц Зои, как нередко случается среди обычных женщин и почти повсеместно заведено среди жриц парикмахерского искусства, неодолимо тянуло судачить и сплетничать о чем и о ком ни попадя. Впрочем, лишь в этом мирке мир их увлечений не замыкался. Кроме прочего разного – семьи, готовки, родни и тряпок (последовательность выбрана по-мужски, желательная, то есть к жизни неприменимая) – этих королев расчесок, ножниц и бигуди манило таинственное, изотерическое, утверждающего кофейную гущу в роли источника знания. Прознав о неожиданных закидонах Зоиной памяти, ни дать ни взять в пику нехристианским затратам на сонники, женщины, окружавшие Зою, принялись рьяно и изобретательно утешать страдалицу: кто советовал травницу, кто экстрасенса, а кто – забабахать девичник, чтобы «разом мозги прочистились или совсем их вынесло на хрен!» При этом дамочки льстиво, по наитию отбирая слова доходчивые и неизменно трогательные, говорили Зое о «суженном ей боженькой счастье редчайшем – …оно же, подруга, и груз тяжкий!» – щедрости душевной и… вообще неземной щедрости.

– Ты удивительный человек. Всем всегда ты, подруга, готова делиться, да? А уж если речь о том, что самой не нужно, такое ведь тоже бывает… В общем, тут и речи нет, правда? Какая ты все-таки, Зойка, у нас… – Млели.

Зоя также насквозь фальшиво прикидывалась наивной и непонятливой, вроде как не улавливала повода для медовых восхвалений:

– Да ну вас, девчонки, скажете тоже. Вам в Пхеньян с такими манерами, лучшие головы отдадутся на стрижку. Конечно, если помочь кому чем – постараюсь, а так… У кого сейчас лишнее-то? Вот и я говорю.

Театр да и только. Зоя и не была и никогда не слыла простушкой, да и подружки ее были не лыком шиты, те еще волчицы… И ни одна из сторон не выказывала намерений поговорить в открытую, без обиняков. «Налить друг другу чистого вина», как говаривала Светка, до своего горе-городошника побывавшая замужем за словаком, первой скрипкой симфонического оркестра, на поверку оказавшегося цыганом, игравшим на скрипке в придорожной корчме.

– Вот они – ямы и буераки доинтернетной эры, – язвила над собой обманутая и пережившая год непростых приключений Светка. Ее вызволяли всей родней, посольством, и даже гастролировавший в Братиславе театр «Ленком» каким-то неучтенным историей образом отметился. – Сейчас бы «зазуглила» это чучело, и всех дел.

– Ты же сама рассказывала, как все в один голос тебе талдычили: очнись, девка, цыган он!

– Любила.

Со временем девичья охота на Зоины сонники стала чем-то наподобие слегка затянувшейся, однако же необременительной игры. Зоя все так же отмахивалась: «Ладно елей-то лить, вас послушать так прямо святая. – Иногда добавляла: – Насквозь вижу все ваши игры» и нарывалась на встречное: «А чего тогда?», и вечно «откупалась» неведомо от чего шоколадками, пряниками к чаю да готовностью безропотно подменить подруг, если у кого образовались дела, «несовместимые с графиком», как требовала писать в заявлениях взбалмошная начальница, она же хозяйка. При этом не теряла надежды, а если по правде, то и нежно ее лелеяла, что однажды ей самой пригодятся всезнающие книженции, и жизнь станет… ну если не веселее, то правильнее. «Для кого правильнее? – спрашивала себя Зоя и отвечала, не задумываясь: – Ну не для тебя же». Смотрела при этом в зеркало, а не наверх.

И еще одна мелочь… Как и свойственно мелочам, слишком часто бывают они всему головой, но… не хлебом… Опустевшее место на книжной полке, похожее на переживающую не лучшие времена челюсть – Зоя специально поставила визуальный эксперимент, – непременно тревожило бы хозяйку квартиры напоминанием о шикарном мужчине, по стечению обстоятельств бывшем дантистом, так бесславно оставившем Зою после целых шести месяцев красивых и весьма-весьма обнадеживавших ухаживаний.

Шикарный мужчина – дантист (и это отчасти смягчало Зоину боль), покидал сцену. Покидал в манере шикарно-мужской: сперва он бросил дорогущую шубу к ее ногам и только потом саму Зою, уже в шубе. Это не считая двух пломб, коронки и чистки с отбеливанием.

В результате многообещающего, но оказавшегося недолговечным романа во рту у Зои сделался форменный Голливуд, а всю ее, вплоть до пяток, теперь согревала натуральная рысь. Неохваченные этой заботой оставались только предпочитаемые Зоей повсюду, кроме рабочего места, высоченные каблуки. Кабы она смогла пусть на время, на секунду-другую перекраситься в прожженную материалистку и откреститься от всяческой интеллигентской мишуры типа романтики, лирики, любовей и прочих соплей про разбитое сердце, то сочла бы состоявшийся натуральный обмен и уместным и выгодным для себя. Но такой откровенный цинизм ей претил.

Зоя давно отвыкла глубоко и подолгу грустить по поводу недостижимости или утрат небезразличных ее женской сути мужчин, но неудача отношений с дантистом по масштабам душевной травмы оказалась чуть ли не в одном ряду с самым сильным девичьим переживанием – недостаточно развитой для десятиклассницы грудью и ненавистью к запредельно обидному вердикту «доска». Невыносимо было и то, что вынесен был вердикт допущенным к телу (слегка, никаких бурных вольностей) вроде бы воздыхателем после целого вечера нудных, трудно Зоей сносимых и настырных оглаживаний.

– Ну чего? Продолжение будет?

– Какое продолжение?

– А ты чего ждала?

– Обойдешься. Не лезь, заору, я предупредила…

– Не очень то и хотелось. Ты… такая доска!

– Ах ты, сволочь прыщавая! – оттолкнула от себя слюнявого ухажера Зоя, захлебнувшись от горя и ярости.

– Прыщи у меня сойдут, а ты так и останешься доской. Доска!

Врезать по криво лыбящейся роже Зоя не отважилась, парень был здоровым и наглым, запросто мог ответить. Ей вообще-то с ним повезло, видимо, ему и в самом деле не очень хотелось.

Это хамоватое и незадачливое существо с вытершимся из памяти именем наследило-таки в сознании Зои, и она долгое время подкладывала в бюстгальтеры вату. Народное «ноу-хау» обидно мешало ей обжиматься с юношами на техникумовских вечеринках и вводило в смущение при потворстве чуть большей настойчивости с мужской стороны. Девичьи «уловки-секретики» вынуждали Зою краснеть, отнекиваться и нервничать, то есть заметно осложняли жизнь, но все же не отменяли ее совсем. Скажем, не каждый раз. Со временем, подчитав запретное и послушав интимное, но главное попрактиковавшись, Зоя талантливо и в короткие сроки освоила ряд ловких приемчиков, помогавших неловко вскрывшемуся обману (или всё же про грудь – это «преувеличение», а не «обман»?) в ту же секунду забыться. Чума, как ласково умела прижаться, ну и вообще…