«Дней Александровых прекрасное начало…»: Внутренняя политика Александра I в 1801–1805 гг. - Андрей Дёмкин

Предпринимателей и ремесленников 14 апреля освободили от обязанности присылать образцы своих изделий в Мануфактур-коллегию для клеймения. Открывателей «рудников» поощрял именной указ от 6 июня о выдаче награждения не только казенным мастеровым, но и всем, кто совершит подобное открытие. Сенатский указ от 23 июня предписывал не принимать к протесту и взысканию векселя, написанные не на гербовой, а на простой бумаге. Записавшихся в купечество или мещанство крестьян такой же указ от 30 июня велел высылать из сельских поселений (в соответствии с указами 1781–1782 гг.)[40].

Известно, что Александр I лишь дважды лично присутствовал на заседаниях Государственного совета по вопросам внутренней политики. Первый раз – 16 мая 1801 г., когда рассматривался проект указа о непродаже крепостных без земли (см. выше). Второй раз государь посетил заседание 27 мая: основной темой стало «устроение» Сибири. 9 июня вышел именной указ «Об обозрении Сибирского края». В нем ставилась задача «объять весь сибирский край», решить: соответствует времени разделение Сибири на три губернии (Пермскую, Тобольскую и Иркутскую) или нужно предложить иное территориальное деление? Далее – собрать все географические, статистические и прочие сведения о крае, описать положение, занятия и нравы местного населения. На этой основе составить записку, где должны содержаться «нужные предположения» по данной теме[41].

Вопросы культуры и образования также присутствовали в решениях Александра Павловича. «Чиновники» Московского университета именным указом от 7 апреля были освобождены от постойной повинности. Перемещенный павловским указом в Митаву университет 12 апреля вновь был возвращен на прежнее место – в Дерпт (здесь он находился «на средоточии» трех прибалтийских губерний: Рижской, Ревельской и Курляндской). В Митаве именным указом от 11 мая было предписано оставить гимназию и не переводить ее вместе с университетом в Дерпт. Президенту Академии наук барону Николаи именным указом от 15 мая поручалось составить регламент Академии и наладить чтение публичных лекций. Таким же образом 30 мая Вольному экономическому обществу было пожаловано место в Петербурге на Петровском острове. Одобренный императором сенатский указ от 14 июня разрешал помещать в печатных календарях гораздо больше сведений, чем это было в предыдущее царствование. Поскольку в некоторых губерниях на должностях директоров народных училищ состояли случайные люди, именной указ от 20 июня требовал назначать туда «сведующих в науках и известных своей нравственностью». Поддержкой начинания симбирского дворянства на ниве благотворительности выступил именной указ от 11 июня о разрешении открыть в Симбирске больницу[42].

В рассматриваемый период верховная власть сделала несколько распоряжений, касающихся почтового ведомства (20 июня – об отсылке «излишних» сумм в Государственный заемный банк; 17 апреля и 15 июня – о деньгах за корреспонденцию императорской фамилии; 22 мая – о почтовых конторах в прибалтийских губерниях); отметила (именной указ от 21 мая), что главным делом «опекунов и попечителей» малолетних и иных являются уплата долгов и составление соответствующих отчетов; предписала калужскому губернатору (23 апреля) не предавать суду «поврежденных в уме людей» по обвинению в убийстве[43], а также решала некоторые частные вопросы.

Внутриполитические шаги Александра I в марте – июне 1801 г. были связаны прежде всего со стремлением освободиться из-под опеки руководителей заговора 12 марта. Борьба по этому вопросу не предавалась особой огласке. Но такие решения, как отставка графа П. А. Палена, становились известны всем. Император стремился отменить непродуманные, нередко приносившие прямой вред решения отца. И часто приходилось возвращаться к установлениям Екатерины II. Еще не имея моральной поддержки друзей, государь пытался приступить к решению крестьянского вопроса и административным преобразованиям. В указах и манифестах этого времени видна линия на гуманизацию внутренней политики, проводилось снятие ряда запретов и ограничений в отношении повседневной жизни населения.

Глава третья

«Негласный комитет»

Собравшийся на свое первое заседание 24 июня 1801 г. в присутствии Александра I так называемый «Негласный комитет» не имел никакого официального статуса. Собственно говоря, это был кружок лиц, уже давно известных государю и близких ему по взглядам. Часто этих людей называли и называют «молодыми друзьями» Александра Павловича, прямо отмечая или намекая на их неопытность. Но все они, как мы уже писали, были старше двадцатитрехлетнего императора. Да и их возраст (Н. Н. Новосильцову – 40, графу В. П. Кочубею – 33, князю А. Чарторыйскому – 31, графу П. А. Строганову – 29 лет) по меркам того времени уже предполагал пору мужской зрелости. И неопытными людьми их назвать нельзя: на русской дипломатической службе уже успели побывать Кочубей и Чарторыйский, состоявший в екатерининские времена на военной службе Новосильцов имел чин подполковника, а Строганов в апреле 1801 г. был назначен обер-прокурором Сената. Все они были хорошо образованы и подолгу жили за границей. Понятно, почему большинство екатерининских вельмож отзывалось об александровских друзьях пренебрежительно. Последние отвечали им обвинениями в косности и непонимании современных задач.

Шестнадцатилетняя на тот момент княжна Р. С. Стурдза (в замужестве – графиня Эдлинг) считала, что это люди «без дарований и опытности». Ей вторил Ф. Ф. Вигель (которому в 1801 г. исполнилось пятнадцать лет): В. П. Кочубей умел искусно прятать свои недостатки, и вообще на нем природа отдыхала (Вигель имел в виду большие способности его дяди – канцлера А. А. Безбородко), А. Чарторыйский – «непримиримый враг России», П. А. Строганов – человек «ума самого посредственного», Н. Н. Новосильцов, хотя и «выше умом» названных, но считает, что «великий разврат не мешает быть великим человеком». Конечно, эти современники писали свои мемуары в зрелом возрасте и могли с кем-то сводить личные счеты или же о ком-то судить на основании мнений родственников и друзей. Но вот П. Г. Дивов обвинял Кочубея в честолюбии и мелочности и вкупе с Новосильцовым в полном незнании дел в своем отечестве. Княгиня Е. Р. Дашкова «с грустью» отмечала, что Александр I «окружил себя молодыми людьми», которые «небрежно» относились к людям пожилым и опытным.

Историк XIX в. М. И. Богданович давал такие характеристики нашим героям: Н. Н. Новосильцов – «человек со светлым умом, образованный и в некоторой степени ученый», хорошо знал Англию, но не знал Россию, он считался малоспособным к постоянным и усидчивым занятиям; князь А. Чарторыйский «получил всестороннее образование», но многие русские его не любили, «видя в нем заклятого врага России» и сторонника восстановления польской государственности; граф П. А. Строганов – человек «с прекрасной и благородной душой, начитанный и приятный в беседе», но его влияние на дела основывалось лишь на тесном союзе с вышеназванными лицами; граф В. П. Кочубей также «знал Англию лучше России» и т. д. А. Н. Пыпин, однако, пенял М. И. Богдановичу за подобные характеристики, полагая, что они бросают «тень» на ближайших соратников императора[44]. Мы обратились к оценкам членов «Негласного комитета» для того, чтобы читатель понял, что к этим лицам было много претензий и они отнюдь не являлись абсолютными авторитетами среди политически мыслящих людей того времени.

Один из членов «Негласного комитета» князь А. Чарторыйский в своих мемуарах, написанных, правда, значительно позже, так отзывается о своих товарищах и о самом комитете. Он выделяет его «ядро» – Чарторыйский, Новосильцов и Строганов (в обществе тогда даже называли их «триумвиратом»), группу единомышленников. Князь Адам даже вспоминает о «девизе» этой группы: стоять выше личных интересов и не принимать «ни отличий, ни наград». Это внушало Александру I особое уважение к друзьям. Но только Чарторыйский остался единственным носителем этого «девиза». Остальным же он «не всегда приходился по вкусу». Причину последовавшего затем охлаждения императора к членам комитета автор видит в том, что он стал «тяготиться» этими сотрудниками, желавшими выделяться отказами от наград, к которым все «так жадно стремились». Иначе говоря, по словам князя Адама, Александру Павловичу надоели «белые вороны».

Четвертым членом комитета стал граф В. П. Кочубей. Ему мемуарист дает подробную характеристику: европеец с прекрасными манерами, по характеру мягкий, добрый, искренний, имевший «навык в делах», однако тщеславен, обладал «точным», но неглубоким умом, ему недоставало широких и действительных знаний. Резюмируя оценку личных качеств друзей императора, Чарторыйский пишет: в комитете самым пылким был Строганов, самым рассудительным – Новосильцов, самым осторожным – Кочубей. Себе автор отвел роль самого бескорыстного. Пятым членом комитета князь Адам называет приехавшего в Петербург Ф. С. Лагарпа. Правда, он не присутствовал на заседаниях, но часто беседовал с государем и подавал ему различные записки. Чарторыйский, высказываясь от имени всех членов комитета, заметил, что Лагарп показался «ниже» той репутации и мнения, которые о нем составил Александр I. Он принадлежал к поколению, воспитанному на «иллюзиях» конца XVIII в., считавшему, что их доктрины разрешали все вопросы. Мемуарист полагал, что и мнение о Лагарпе государя «начало колебаться». Да и влияния на реальные дела в Петербурге швейцарец почти не имел. О самом Александре Павловиче того времени Чарторыйский говорит, что о прежних либеральных мечтаниях «нет и речи». Государь «поддавался влиянию» «старых» политических деятелей, однако никем из них не был доволен. Император не соглашался и на советы немедленно принять «энергичные меры».