Общая теория права. Том I - Сергей Алексеев

При помощи общих правил оказывается возможный достигнуть единого, непрерывно действующего порядка в общественных отношениях. Обеспечивается подчинение поведения людей общим условиям, продиктованным требованиями экономики, всей социальной жизни. Резко сужаются возможности для господства случая и произвола. Тем самым максимальной полнотой достигается главная цель социального регулирования — упрочение способа производства, приобретение им, как подчеркивал К. Маркс, общественной устойчивости и независимости от простого случая или произвола.

Весьма существенно, что нормативное регулирование затрагивает область общественного сознания, связывается с ним с существующей системой ценностей. Ведь всякая норма в обществе — это масштаб, критерий оценки будущих форм поведения, суждение о ценностях, обращенное в будущее и объективированное в том или ином виде[44].

Разумеется, нужно видеть минусы, свойственные и нормативному регулированию. Само по себе оно не обеспечивает того, что достигается при индивидуальном, разовом решении жизненных проблем, — учета конкретной, индивидуальной ситуации, неповторимых особенностей данного случая. Этим и объясняется остро ощущающаяся в ходе общественно-исторического развития потребность дополнить нормативное регулирование, в том числе правовое, индивидуальным. Но все это не должно заслонять громадных социальных преимуществ нормативного регулирования, формирование которого имело переломное, этапное значение в развитии регулятивных механизмов, свойственных обществу как социальной системе.

На заре существования человечества сложилась на основе первобытной общественной собственности своеобразная социальная организация «первобытного коммунизма» — первобытнообщинный строй.

При его освещении в нашей литературе акцент нередко делается на том, что в условиях «первобытного коммунизма» права (как и государства) не было, существовали только обычаи. Верный и плодотворный с методологических и принципиально теоретических позиций, такой подход при рассмотрении социальной организации первобытнообщинного строя нуждается вместе с тем и в формулировании позитивных выводов, опирающихся на особенности общества как системы.

Суть этих выводов заключается в том, что в первобытных обществах, в условиях родоплеменной общественной организации, существовала примитивная и в то же время самобытная система социального регулирования, адекватная тогдашним общественным условиям. Эта система отличалась многими особенностями (о них дальше); более того, нынешние представления о социальном регулировании, о нормах, их обозначении применимы к ней в довольно малой степени. Для первобытных обществ она и не могла быть иной; отвечая потребностям и условиям экономической и других сторон социальной жизни «первобытного коммунизма», она выступала в качестве надежно работающей и эффективной регулирующей системы, в полной мере обеспечивающей объективно обусловленную организованность социальной жизни.

Важнейшие особенности этой системы связаны с тем, что социальное в условиях первобытнообщинного строя неотделимо еще от естественно необходимого, природного. Именно поэтому, говоря словами К. Маркса; при первобытнообщинном строе над людьми еще не «господствуют абстракции»[45]; а регулятивные механизмы- обычаи — представляют собой, как писал Ф. Энгельс, «естественно выросшую структуру»[46].

Характерно, что, выражаясь внешне в системе обычаев, нормы первобытнообщинного строя по своему содержанию воплощали естественную, природную необходимость, преломляющуюся в условиях социальной жизни того времени, и потому представляли собой нерасторжимое единство и требований биологического порядка, и требований производственных, и требований моральных, религиозных, обрядово-ритуальных.

В условиях лишь намечавшейся свободы в социальной жизни, суровой и жестокой борьбы людей за существование система социального регулирования первобытно-общинного строя отличалась соответствующей суровостью и жесткостью, а по нынешним меркам — порой и жестокостью, тем, что сковывала индивидуальную инициативу, самодеятельность членов рода, не открыла сколько-нибудь широких возможностей для их социальной свободы, активности. Она выступала в виде строгих, непререкаемых, безусловно, обязательных (столь же, безусловно, обязательных, как и сама природная необходимость) обычаев, в силу длительного применения ставших привычкой и вследствие этого не нуждавшихся для обеспечения своего действия в каком-либо специальном аппарате принуждения[47].

Именно такой естественно-природный характер обычаев первобытных обществ и исключает надобность в праве — в абстрактном институционном регуляторе, для функционирования которого требуется принуждение особого рода, принуждение, обеспечиваемое специальным аппаратом.

Систему социального регулирования, свойственную «первобытному коммунизму» (во всяком случае, со стороны ряда ее черт), можно рассматривать в качестве предполагаемого социального явления.

В ней по мере развития материального производства, всей социальной жизни, в особенности в условиях начинавшегося разложения, краха родоплеменной организации, все более накапливались элементы, в том числе элементы регулятивной культуры, которые потом, когда сложились необходимые социальные факторы, пригодились при формировании права.

Главное, что здесь важно отметить, заключается в следующем. В системе социального регулирования доклассовой эпохи в результате закономерного развития материального производства, всех сторон социальной жизни получают известное отражение все более возрастающие начала свободы поведения участников общественных отношений. Если свойственное тогдашней эпохе господство природной необходимости обусловливало нерасторжимость, а точнее, неразличимость прав и обязанностей конкретных индивидуумов и их групп, то постепенное совершенствование материального производства, вызванное разделением труда, рост и развитие всего комплекса социальных институтов первобытнообщинного строя шаг за шагом приводят к тому, что начинают приобретать относительно самостоятельное значение определенные возможности (свобода) поведения тех или иных участников общественных отношений, характер которых лучше всего может быть выражен термином «право».

Что это за право? Юридическое явление? Нет. Ф. Энгельс, использовав указанную терминологию, специально обращает внимание на то, что подобное терминологическое обозначение сохранено в интересах краткости, «но оно неудачно, так как на этой ступени развития общества еще нельзя говорить о праве в юридическом смысле»[48]. И, тем не менее, показательно, что Ф. Энгельс при освещении ряда сторон первобытнообщинного строя все же использует этот термин — «право» («отцовское право», «материнское право», «право избирать и смещать старейшин», «обычное право» и др.). Почему? Да потому, что слово «право» может обозначать и явление качественно иное, чем юридическое регулирование, т. е. иметь неюридическое значение, пониматься в непосредственно-социальном смысле. Право в данном ракурсе обозначает не социально-классовый нормативный регулятор, а феномен из другого круга явлений социальной жизни — социально оправданную свободу определенного поведения, его нормальность, свободу как результат прямого действия объективных социальных закономерностей, иных условий жизнедеятельности людей (1.5.1.)[49].

В то же время формирующаяся в недрах первобытнообщинного строя подобного рода свобода поведения служит предпосылкой и предвестником особого, юридического регулирования — такого регулирования, которое складывается при расколе общества на классы и специфическим моментом которого является юридическая свобода поведения.

В последующем прогрессе системы социального регулирования, связанном с возникновением права, немалую роль сыграли и такие элементы регулятивной культуры, как строгость и непререкаемая обязательность обычаев. Не случайно, как свидетельствуют факты истории, везде и всюду на нашей планете одно из исходных начал формирования права — это санкционирование обычаев, которые, таким образом, выступали в качестве той готовой формы, при помощи которой определенные правила возводились в закон.

Возможно, система первобытных обычаев имела в рассматриваемом отношении, т. е. для последующего формирования права, и более глубокое значение. С этой точки зрения заслуживает тщательного изучения институт табу — строжайших запретов, имевших биологические, стихийно-природные, хозяйственные, моральные, религиозно-обрядовые основания и отличавшихся жесткой обязательной силой, непререкаемостью. Распространенные повсеместно, в сущности, во всех первобытных обществах, они, по мнению некоторых авторов, представляют собой «зародыш правовых норм»[50]. Более того, можно предположить, что табу явились предпосылкой формирования в последующем таких глубинных элементов структуры права, как общие юридические запреты (1.159).