Русь (Часть 2) - Пантелеймон Романов

- Ну, трогай, - сказал он, когда Митрофан молча взобрался на козлы и, выдернув из-под себя зацепленные за скобку вожжи, разобрал их.

XIV

Бывало, в годы юности весело на утренней заре собираться в дальнюю дорогу. Деревня еще спит, везде лежит обильная роса, и с лугов вдали поднимаются теплые пары ночи.

Заспанный кучер с соломой в волосах, ежась от утренней свежести, выводит из конюшни лошадей, которые как-то нехотя переступают через высокий деревянный порог и нюхают соло-му под ногами.

Весело было проезжать через большие села с их кузницами, трактирами, постоялыми дворами, нырять по колдобинам грязной лесной дороги, где по сторонам стоят молчаливые ели, темнеют в чаще обросшие мохом старые пни, пахнет осиновой гнилью и стоит кругом зеленая лесная глушь и вечное молчание. А за лесом опять зеленый простор полей, пашен и густых июньских лугов с целым морем свежей травы по сторонам дороги. И когда едешь утром на ранней зорьке, все кругом искрится от росы и белого тумана; то там, то здесь мелькнет в камы-шах синяя гладь озера, поднимутся утки и, свистя крыльями, пролетят высоко над головой со своими длинными, вытянутыми шеями.

А там, на тихой речке, с мягкими травянистыми берегами, показалась мельница в купе ракит, с привязанной у плотины лодкой. Вода однообразно шумит, и пенистая влага бежит из-под тяжелого, обросшего зеленью колеса на средину бука. Под этот однообразный шум слышно мирное воркование голубей в мельничном сарае, дощатые стелы которого все забелены мучной пылью.

Или в юности глаза яснее и живее видели божий мир, и он жил тогда и сверкал всей свежестью своих красок, которых теперь отяжелевшая душа уже не чувствует и не слышит...

Но нет, когда проезжаешь после долгого отсутствия по знакомым родным местам, глаз ищет знакомую зелень старинных усадеб, сердце вспоминает густую прохладу их парков, - многих уже нет... На месте их виднеются то кучи мусора и битых кирпичей, то постоялый двор проворного купца, который успел срубить и старый липовый парк, и веселую березовую рощу на бугре. А зеленый, прежде густой и свежий луг, лишившись влаги, стал беден и сух. И трава уже не мочит утренней росой ног до колен, а - редкая - сухо скользит по сапогам, наглаживая их носки до порыжелого блеска.

Исчезли густые кудрявые леса по берегам рек с заросшими густыми оврагами и потайными чащами, в которых еще жили тени страшных разбойников и мерещились зарытые клады с бочка-ми золота. На месте их видны порубки с мелкой порослью и стена обнаженной середины леса, уходящая вдаль прямой линией, где пыхтит паровая лесопилка и поднимается вечерний дымок от костра.

* * *

Дмитрий Ильич с Митрофаном на козлах ехал, глядел по сторонам, и у него было приятное чувство от сознания, что он видит все это в последний раз.

Прежде, увидев кругом тощие пашни, первобытные сохи, вырубленные леса, он непремен-но задал бы себе вслух вопрос о природе этой нации, как самой безнадежной, лишенной всякого дара творчества. Но сейчас же вспомнил бы об исторических условиях, о связанности и подавле-нности народа и немедленно взял бы назад свои слова о бездарности. А затронувши историчес-кие условия, пришел бы к основному всегдашнему тупику этих рассуждений, к своей историчес-кой вине.

Теперь же, глядя на все глазами человека, покидающего, быть может, навсегда эти места, он не ощущал ни тяготы, ни вины, ни ответственности. Было только легкое добродушное презрение к обитателям этих безграничных пространств, которые не могут справиться с ними и, очевидно, никогда не увидят лучшей жизни.

"Впрочем, - сказал себе Митенька, - у них нет даже оглядки на это, они просто неспособ-ны увидеть убожества своей собственной жизни и всего, что их окружает".

Но тут он вдруг вспомнил, что не знает, куда он едет и куда везет его Митрофан, сидевший перед ним на козлах и мирно, беззаботно оглядывавшийся по сторонам. Митенька забыл сказать, что ему нужно к Левашевым. И он было хотел спросить Митрофана, куда он его везет, но его вдруг охватила лень и неохота заводить с Митрофаном разговор. Потом, раз Митрофан не спра-шивал и иногда поворачивал лошадей то направо, то налево на перекрестках дорог, значит, он знал, куда едет.

А Митрофан не спрашивал потому, что хозяин, конечно, знает, куда едет. И раз он не оста-навливает его, Митрофана, значит, он едет правильно. Он только иногда задумывался несколько перед каким-нибудь новым поворотом и все ждал, что вдруг он ошибется и хозяин крикнет: "Не туда, пошел налево".

Но, как это ни странно, очевидно, он ни разу не ошибся и чутьем угадывал правильную дорогу, так как ни разу не услышал у себя за спиной окрика хозяина, что не туда поехал. И чем дальше, тем он смелее чувствовал себя там, где встречались повороты или расходились дороги, и сворачивал на ура куда попало.

А хозяин иной раз, оглянувшись кругом, думал: "Куда это его нелегкая занесла?" Но сейчас же ему приходила мысль, что, может быть, Митрофан выбирает кратчайшее расстояние.

Потом Митрофан выбрался на большую дорогу, приподнял локти, подобрался и, крикнув заливисто на лошадей, пустил их вскачь по зеленому простору уходившей в бесконечную даль большой дороги. Впереди виднелись сияющие бесконечные дали и неслись в лицо вместе с рвавшимся в уши ветром.

Лошади, проскакав с версту, догнали двух ехавших с сохами мужиков и, провесив головы, пошли шагом.

Митрофан, опустив вожжи, опять стал спокойно смотреть по сторонам и помахивать кнути-ком. И когда мужики с сохами свернули в сторону и стали вдоль межи пробираться к своим загонам, лошади Митрофана тоже повернули за ними, идя шагом и качая сверху вниз головами, наезжали мордами на мужиков и дышали им в шапки.

"Вот едут, - подумал Митенька Воейков, глядя на мужиков, - сейчас будут обрабаты-вать землю. Но в самом деле, отчего этот народ вышел таким? Положим, что здесь историчес-кие условия, но, с другой стороны, нельзя же все сваливать на эти условия, ведь на что-нибудь человеку даны глаза и голова! А у них даже глаз нет, чтобы видеть свое убожество. Едет, зевает по сторонам, а голова пустая. Ему и в голову не придет задать себе вопрос, почему он едет с допотопной сохой, а не с усовершенствованным плугом...".

Экипаж вслед за мужиками въехал на пашню, и Митенька Воейков то и дело морщился и потирал под ложечкой, так как экипаж сильно встряхивало. Он уже начинал сердиться на Митрофана за его кратчайшие расстояния. "Он, пожалуй, ради скорости по болотам меня будет скоро возить", - подумал он, с раздражением глядя на беззаботную фигуру Митрофана, кото-рый, видя, что впереди едут и, значит, знают куда, занялся своими руками, отковыривая на ладо-ни жесткую кожу мозолей. Но Митенька ничего ему не сказал, в надежде, что толчки, может быть, сами скоро прекратятся.

Мужики несколько раз оглядывались на барина, ехавшего неизвестно почему за ними.

- Барин, вы куда едете? - спросил один из них в лохматой зимней шапке и с разутыми длинными ногами.

И оба увидели, как барин испуганно оглянулся по сторонам, а кучер стал несколько нере-шительно натягивать вожжи, как бы ожидая сзади окрика. Окрик действительно последовал.

- Ты куда едешь?! - крикнул барин на кучера.

- А что?..

- Как "а что"? Ты знаешь, куда ты едешь? Куда ты на пашню залез? Ну!

- Вот чертовы лошади-то! - сказал Митрофан, оглянувшись по сторонам.

- Ндравные? - спросил другой мужичок в грязном парусиновом картузе.

- Черт их знает, я и не видал, когда они повернули, - продолжал Митрофан, - ехал все правильно, по большой дороге, а она вон где теперь, сказал он, оглянувшись направо. - С полверсты крюку дали. Ах, черти неладные! Я и то смотрю, что это потряхивать как будто стало.

- Хорошо "как будто", - сказал Митенька, - мне все внутренности растрясло.

- Ну, вы, распустили губы-то, - крикнул Митрофан, сердито дернув вожжи и задрав лошадям морды вверх.

- Ты сам-то не меньше их губы распустил, - сказал Митенька.

На это Митрофан ничего не возразил.

- Ну-ка, господи благослови, напрямик, - сказал он, приподнявшись на козлах и загляды-вая вперед, как это делают, когда пускаются вброд в неизвестных местах. И он свистнул на лошадей.

- Тише ты, всю душу вымотаешь! - кричал Митенька, держась обеими руками за края шарабана, как держатся за края лодки, когда едут по опасной быстрине. - Ну, вот, куда ты заехал! Теперь либо целиком по овсу придется, либо в объезд. Еще больше крюку.

А на меже стояли две бабы, рвавшие в мешки траву, и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрели на барина в белом картузе, который крутился по пашне и по овсу.

- Чего их там домовой носит? - сказала одна в красном платке, стоя с горстью сорванной травы в руке.

- Небось, он знает, чего, - сказала другая постарше, в подоткнутой паневе и в рубахе с прорехой на груди. - В прошлом годе так-то ездили-ездили поперек поля, а потом целый клин земли и отхватили. После уже узнали, что это земномеры от казны подосланы были.