Ветхозаветные пророки - Александр Мень

Откровение любви божией. Пророк Осия

Самария около 750–740 гг.

Бог готов ежечасно, но мы не готовы; Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи; Бог в нас дома, но мы чужие.

Те, против кого было обращено слово Амоса, скоро убедились, что он не одинок: в самом Эфраиме появился проповедник, говоривший о близкой гибели. То был Осия, сын Беери, последний великий пророк Северного царства. Человек с темпераментом старых ревнителей веры, он, однако, не свергал династий подобно Елисею, не воевал со жрецами Ваала подобно Илие, а выступал только как религиозный учитель.

Осия был младшим современником Амоса и, вероятно, слышал его речи. Долгие годы он мог близко наблюдать жизнь израильской столицы и видеть, с какой быстротой возрождаются в ней ханаанские суеверия и извращенные культы Сирии. Блестящее царствование Иеровоама II Осия застал уже в самом конце. Пророк знал, какой ценой основатель династии Иегу получил трон, и был уверен, что власть, построенная на убийствах и преступлениях, не сможет устоять слишком долго. Осия утвердился в этой мысли, когда ему пришлось быть свидетелем анархии, узурпаций, гражданской войны и агонии Эфраима, с 740 года ставшего данником Тиглатпаласара.

О внешних событиях жизни Осии мы почти ничего не знаем; он вошел в ветхозаветную историю исключительно как автор своей книги. Книга эта оказала не меньшее влияние, чем пророчество Амоса. Еще при жизни Осии (или вскоре после его смерти) она была уже хорошо известна не только на Севере, но и в Иудее.

Вероятно, Осия жил в самой Самарии и проповедовал в одном из ее святилищ; есть даже основания полагать, что он был священником. (Сочетание служителя алтаря и пророка в одном лице было нередким в Израиле.) Во всяком случае Осия, несомненно, стоял близко к кругам духовенства: религиозное состояние народа и богослужебная практика были ему хорошо известны. Но из того, как Осия говорит о пророках и священниках, можно заключить, что он принадлежал к религиозной оппозиции, к людям, которые осознали духовный кризис Израиля и не желали мириться с застоем и вырождением веры.

Мы ничего не знаем о таких кругах, однако их воззрения, вероятно, отразились в северном варианте Священной Истории, появившемся около того времени. Автора его принято называть Элогистом, так как он часто употребляет имя Божие «Элогим» вместо «Ягве». В основе его Писания лежит все то же священное Предание, восходящее к Моисеевым временам, и мы могли бы не останавливаться на нем, если бы Элогист не обнаруживал некоторых новых черт в сравнении с Ягвистом, автором иудейского варианта Истории.

Прежде всего, говоря об Откровении и богоявлениях, Элогист уже отказывается от картинного языка древних легенд. Если у Ягвиста Господь непосредственно беседует с Каином или пользуется гостеприимством Авраама, то у Элогиста воля Божия познается уже либо во сне, либо в пророческом видении.

Вообще служение пророка представляется северному писателю важнейшим в религиозной жизни народа. «Наби» — это посредник между Богом и человечеством; даже Авраам, с которого начинается элогистическое сказание, назван там пророком, а Моисей стоит почти на сверхчеловеческой высоте. Элогист ввел в рассказ Декалог и Книгу Завета, тем самым подчеркнув свою связь с религиозно-нравственной традицией Моисея. Именно в повествовании о Моисее мы находим у Элогиста возвышенное исповедание веры в Ягве, который есть «Бог милосердный и милостивый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный» (Исх. 34.6). Будучи северянином, Элогист чтил Бетэль как место жертвоприношений патриарха Иакова, но он с отвращением говорил о «золотом тельце», атрибуте царского святилища.

При сравнении Книги Осии с элогистической Историей нетрудно заметить, что пророк и автор Истории — люди, близкие по духу. Осия смотрел на Синай как на верный ориентир в религиозной жизни народа. Он проверял Моисеевыми заповедями события своего времени и должен был прийти к таким же печальным выводам, что и Амос. Однако Осия не смог стать только лишь предсказателем мрачного конца, не был он похож и на надменного мудреца, который, подобно Гераклиту, бесстрастно судит о людских безумствах с высоты своего превосходства. В порывистом напряженном стиле Осии ощущается натура бурная, сложная, трагически воспринимающая жизнь. Он как бы стоит перед миром с обнаженным сердцем, и каждое соприкосновение со злом причиняет ему жестокое страдание.

При чтении пророчеств Осии невольно представляется, что он диктовал писцу, говоря быстро, лихорадочно, почти задыхаясь; книга кажется стенограммой живого слова: короткие строфы прерываются бессвязными восклицаниями, внутренний ритм сбивается, образы полны темных намеков и имеют странные очертания. В то время как непреклонный Амос целен, суров, монументален, Осия временами готов кричать от терзающей его скорби; он охвачен горем, возмущением, страстной тоской по гармонии и миру. Этот предтеча Иеремии чем-то напоминает героев Еврипида и Достоевского.

И именно такой человек должен был принести людям новое слово о Боге.

Какие-то не совсем ясные события в жизни Осии подготовили его душу к восприятию новых глубин богопознания. Драма «Бог — человек» раскрылась для сына Беери в мучительном опыте его собственной жизненной трагедии.

Эта проекция из индивидуального во всемирное не единственный случай в истории духа. Вспомним ту роль, которую в творчестве Данте сыграла встреча с Беатриче; точно так же и Платон создал свое учение об Эросе, пройдя через какое-то душевное потрясение. Таинственная связь человека-микрокосма со вселенским целым позволяет ему переживать сверхличное посредством опыта своей индивидуальной судьбы и выражать открывшееся в терминах личного бытия. Это путь Лира, Гамлета, Фауста.

Что же произошло с Осией? Он рассказывает о своей жизни сбивчиво и неясно: в одном месте говорит, что женился на «блуднице», в другом о своей любви к неверной женщине. «Блудницу» он называет Гомер, дочь Дивлаима, и указывает, какой выкуп он заплатил по обычаю, вступая с ней в брак. Вряд ли перед нами аллегория: имена Гомер и Дивлаим не содержат никакого иносказания, а между тем Осия любил символические имена. Так, сына своего пророк назвал Лоами («Не мой народ»), а дочь — Лорухамой («Непомилованной»). Поэтому скорее всего Гомер — не персонаж притчи, а реальная женщина. По-видимому, и «блудница», и «неверная жена» Осии — одно и то же лицо.

Быть может, пророк в знак «тяжкого блудодейства страны» действительно взял к себе в дом женщину с дурной репутацией. Этот странный поступок был бы вполне в духе пророков, которые стремились привлечь внимание людей необычными действиями. Некоторые даже думают, что жена Осии принадлежала к священным гетерам, служившим в языческих вертепах. Если эта догадка верна, тогда аллегория поступка становится еще более прозрачной. Именно служение ханаанским богам Осия называл «зэнут» — развратом.

Тем не менее такое предположение едва ли основательно, так как языческие куртизанки носили специальное название «кедешим», которое Осия не употребляет. Гораздо естественнее будет предположить, что слово «блудница» нужно понимать в общем житейском смысле. Судя по дальнейшим намекам книги, Гомер была просто распущенной женщиной, вдобавок мелочной и корыстной. «Можно думать, — говорит Корниль, — что серьезного, грустно настроенного человека привлекла естественная свежесть и миловидность этой простой девушки, но в браке она сделала его глубоко несчастным; он должен был в конце концов увидеть, что расточил свою любовь на недостойную и испорченную женщину».

Для Сократа неудачный брак едва ли мог быть трагедией; и дело здесь не столько в личном характере философа, сколько в том, что грек, как правило, не ждал от женщины духовной близости и понимания. Женщины в Афинах и Спарте были бесконечно далеки от умственных интересов своих мужей и мало участвовали в жизни общества.

Между тем в Израиле, хотя и сохранялся патриархальный уклад и супружеские измены сурово карались, женщины все же не были безмолвными рабынями; достаточно вспомнить имена Мариам, Деборы, Аталии, Голды. Жены некоторых пророков разделяли со своими мужьями их служение. Поэтому нет ничего странного в том, что Осия искал в своей жене сочувствия и духовной близости. Но вместо этого он нашел легкомыслие, равнодушие и грубость. Кажется, на какое-то время между мужем и женой произошел полный разрыв. По обычаю Осия мог обратиться к суду, строго каравшему неверных жен, но любовь не позволила ему сделать это; напротив, она в конце концов взяла верх над горечью измены. Осия не в состоянии был долго мириться с падением жены и вернул ее в дом. Светлый эпилог Книги Осии говорит о том, что сильное и чистое чувство победило после всех испытаний.