Богатырь - Александр Мазин

Короткая фраза… Выхлест правой, звук, с которым дерево ударяет в кость…

И толстяк, который габаритами ничуть не уступал Сокрушителю, плюхнулся на песок, как выпавшая из задницы коровья лепеха.

– Слишком тесно, это да! – погромче произнес синдец. – Поэтому сначала избавимся от самого толстого!

Зрители заорали.

– Чем это он его? – крикнул Шамсаддин Богуславу. – Откуда у него оружие? Кто пропустил?!

– Он ударил рукой, – сказал Богуслав. – Я не увидел у синдца оружия.

«Зато я увидел кое-что другое, – подумал он. – Толстяка-то, похоже, насмерть».

Синдец поднял руки, показывая особенно возмущенным зрителям, что у него ничего нет. Поднял руки, отвернулся от противника…

И тот немедленно этим воспользовался. Ринулся вперед с отменным для такой туши проворством и ухватил синдца за просторный рукав его черного одеяния.

Громкий треск – и рукав остался в лапе Сокрушителя. Синдец ускользнул. Ткань оказалась непрочной. Зрители разочарованно заорали, а Богуслав затылком почувствовал дыхание Перуна. Поверженный бог варягов заинтересовался и тоже пришел поглядеть. Бой обещал быть именно боем, а не избиением.

Сокрушитель швырнул вырванный лоскут синдцу в лицо, махнул длинной ручищей, но тощий противник поднырнул под руку, оказался сбоку от огромного бойца, ударил снизу вверх… Сокрушитель с рыком крутанулся на месте и едва не ухватил ловкого синдца… Едва-едва. Но не ухватил. Зато из рассеченной брови Сокрушителя заструилась кровь…

«Что ж, – подумал Богуслав, – теперь я знаю, как он убил толстяка-распорядителя». Синдец – из тех, кто обучен биться голыми руками. И руки его наверняка «украшены» мозолями каменной твердости. Такие же набивают себе единоборцы-вятичи, которым запрещено использовать оружие в ритуальных поединках.

Синдец не спешил. Ждал атаки Сокрушителя. Однако Богуслав уже не сомневался в его победе. В глаза бить нельзя, а вот в бровь – можно. А результат – близкий. В бровь, может, не так больно, как в глаз, но результат почти такой же. Частичная слепота. Пусть глаз на месте, но видеть уже не может. Его заливает кровь.

Сокрушитель тоже сообразил, что перед ним не добыча, а такой же охотник. Тело толстяка, заваленного одним ударом, говорило само за себя. Здоровяк был опытным бойцом, а значит, точно не дураком. И сейчас наверняка усиленно соображал, как одолеть мелкого, но очень опасного противника.

Синдец не дал ему времени на раздумья. Бросок вперед, несколько быстрых ударов, которые зрители скорее услышали, чем увидели, опять нырок под руку Сокрушителя, еще несколько ударов – в бок и в нижнюю часть спины, и красивый отскок на безопасную дистанцию. Первую часть атаки заслонила от Богуслава широченная спина Сокрушителя, а вот вторую Богуслав увидел очень хорошо. И восхитился. Скоростью и точностью. Два – в печень, три – в почку. Будь у синдца нож – каждый был бы смертельным. Но от рук, даже рук, отличающихся крепостью дерева, живая броня Сокрушителя защитила. Она бы защитила и от крепкого удара дубинкой. Здоровяк остался жив. Но ему было больно. Очень больно.

Сокрушитель зарычал и перешел в непрерывную атаку. Теперь синдец напомнил Богуславу охотничьего пса, на которого насел медведь. Пса, который прыгает в опасной близости от мощных лап и раззявленной пасти, но лесному хозяину никак не дается. Кажется, вот-вот – и полетит, визжа, с переломанным хребтом…

Зрители сходили с ума, вопили, поддерживая своего борца, которому, казалось, до победы совсем чуть-чуть…

И даже Богуслав не сразу понял, что синдец играет с противником. Что он сознательно вертится в опасной близости. И ничто ему не угрожает. Он был – как клинок матерого гридня против пылкого отрока. Гридня, который чувствует любое движение молодого, легко избегает его меча и более того – сам направляет клинок отрока в нужную сторону да так, что тот и не подозревает, что его ведут.

Синдец развлекался. А может, развлекал зрителей? Иногда он позволял здоровяку притиснуть себя почти к самому барьеру… Пожертвовал вторым рукавом… Он играл. И даже двигался медленнее противника. Зачем, если знаешь заранее, что тот будет делать.

Так продолжалось несколько минут[7], потом Сокрушитель запыхался. И тогда синдец его убил.

Красиво. Подпрыгнул на полсажени и ударил здоровяка снизу в нос. И тот умер. Сразу.

Синдца привели к Богуславу сразу после боя. Шамсаддин подсуетился.

– Как тебя зовут? – спросил Богуслав.

– Рами.

По-арабски это означало «стрелок». Если только имя было арабским.

– Ты ведь мог убить его сразу, Рами. Почему ты этого не сделал?

– Ты заметил, – кивнул синдец. – Ты воин, да? Откуда ты родом?

Шамсаддин шикнул на синдца: будь вежливее, когда говоришь с таким важным человеком, другом самого калифа.

Ни рус, ни синдец не обратили на окрик внимания.

– Я хочу тебя нанять, – сказал Богуслав.

– У меня есть деньги, – отозвался Рами, похлопав по мешочку с призовыми дирхемами.

– Это значит «нет»?

– Это значит – что-то еще, кроме денег.

Богуславу нравилось, как держится собеседник. Вот он стоит – в рваной одежде, истрепанных сандалиях, совсем нищий, если не считать приза. Чтобы добыть на пропитание, ему пришлось драться и рисковать жизнью…

Хотя нет, это преувеличение. Жизнью он не рисковал. Но всё равно синдец был – никто. А Богуслав знал, какое впечатление производит. Ему, чужеземцу, теперь даже мытники у ворот кланяются первыми. Причем еще до предъявления верительных грамот.

Синдец кланяться не собирался.

«Может, взять его с собой? – подумал Богуслав. – Такой боец никогда не будет лишним».

– Что, кроме денег? Знания?

– Ты понимаешь. – Синдец чуть наклонил голову. Не поклон, а знак уважения равному.

– Вот. – Богуслав протянул синдцу мешок с серебром. Раз в двадцать потяжелее, чем тот, который висел на потертом поясе синдца. – Здесь три тысячи двести двадцать пять дирхемов. Ровно столько я заработал на твоей победе, Рами. Забирай. Пока только деньги. О знаниях мы договоримся. Начнем с того, что ты поделишься своими. Согласен?

– Я бы взял тебя в ученики, – синдец засмеялся. – Но ты слишком стар. И слишком богат. Я приду. Завтра. Скажи – куда?

– Шамсаддин, друг мой, объясни ему, – попросил Богуслав.

Шамсаддин объяснил. С таким лицом, будто вылавливал из свиного дерьма мелкую монетку.

Рами поблагодарил. И ушел. Нищий в рваных сандалиях, с тридцатью гривнами серебра на поношенном поясе.

– Он не придет, – уверенно заявил Шамсаддин. – Ты сейчас потерял огромные деньги.

– Триста дирхемов, что он придет! – предложил Богуслав.

– Да хоть три тысячи! – воскликнул Шамсаддин.

– Принимаю! – усмехнулся Богуслав. – Пусть будет три тысячи.

Богуслав выиграл. Рами пришел. Правда, люди Шамсаддина попытались ему помешать. Рами не убил их, просто сделал больно. Но не так больно, как было Шамсаддину, когда он расставался с тремя тысячами.

… – И знаешь, братишка, – закончил историю Богуслав. – Этот Рами стоил трех тысяч дирхемов. – Его умение немного похоже на то, чему нас учил батя. И тому, чему учил мечник-ромей. Хотя многое нам, воям, ни к чему…

– Скажи! – потребовал Илья.

– Убить человека пальцем, к примеру.

– Тю! – разочаровался Илья. – Это и я могу. В глаз ткну…

– А в бок? – поинтересовался Богуслав. – Или в затылок?

– Ну это ж какой палец иметь надо! Ножом, чай, попроще будет!

– В корень зришь, братишка, – похвалил Богуслав. – Ножом – проще. А уж мечом… И добрую кольчугу палец Рами тоже не осилил. Проверено. Однако иной раз и палец может пригодиться. Например, ткнешь кого бездоспешного пальцем в живот – он и умрет. Только не сразу, а дней через пять. И никто не узнает отчего.

Илья фыркнул:

– Не по Правде это! Если я кого убить хочу, так скрывать не стану. Что я – ромей? Ты еще скажи: ядом травить!

– Экий ты… правдивый! – засмеялся Богуслав и приложился к кубку. – Твое здравие, братишка! А о ядах лучше вспомни, что матушка говорила.

– Что ядом и лечить можно? – вспомнил Илья. – Выходит, и пальцем…

– Точно так, – кивнул Богуслав.

– А этот Рами… Ты его с собой привез? – с внезапно вспыхнувшей надеждой проговорил Илья.

Старший брат покачал головой:

– Не поехал он. Сказал: холодно у нас. Хотя кабы мог он тебе помочь, я б уговорил. Но он не смог бы. Я ему про тебя рассказал. Про ноги твои. Сказал: не сможет. Хотя надежда есть. Девка, что за тобой ходит, сказала, что ты под себя больше не ходишь. Верно это?

– Иногда и ныне случается, – вздохнул Илья.

– Но не всегда. Значит, чувствуешь что-то…

– Ничего я не чувствую… – вздохнул Илья. – Само как-то получается.