Вера и жизнь - Всеволод Чаплин

Во многом я воспитан именно на службах владыки Ювеналия. Его манера служить, как и манера выступать или общаться, внешне полностью лишена эмоций. Что бы ни происходило – бровь не шевельнется. Человек это действительно очень закрытый. Но за внешней «непробиваемостью» скрываются и живой интерес к людям, и скепсис по отношению ко многому происходящему, и глубокая вера – думаю, почти юношеская, «ювенальная».

Патриарх Алексий

Первосвятителя, на долю которого выпала смена тысячелетий, многие чрезмерно хвалят или чрезмерно ругают. Вряд ли он достоин того или другого. Однако уважения, конечно, достоин – хотя бы потому, что пережил целую кавалькаду эпох. Человек, родившийся в «буржуазной» Эстонии в 1929 году, помогавший отцу-священнику посещать гитлеровские лагеря для советских пленных в годы Второй мировой войны, архиерей, вынужденный уживаться с самыми разными советскими чиновниками на посту управляющего делами Патриархии, иерарх, на чьих плечах лежали ключевые церковные решения в период начала «перестройки», а затем в 1991 и 1993 годах, пастырь, одинаково вежливо общавшийся с Горбачевым, Ельциным, Путиным, детьми из воскресных школ, нагловатыми бизнесменами 90-х годов, назойливыми журналистами или амбициозными «проектантами» – архиереями, клириками, общественниками, – умел многое выдержать и многое перенести.

Ему, конечно, помогало воспитание – по сути дореволюционное. Он всегда вел себя корректно с собеседниками, но при этом блестяще держал дистанцию. Даже в трудные моменты – например, оправившись после очередного тяжелого недуга – выдерживал внешне простой, но очень продуманный и полный достоинства стиль общения. Чувствовал себя смущенным, если его боялись и трепетали перед ним. Умел сказать «нет», просто замолкая. В то же время был всегда готов выслушать позицию людей, более компетентных в чем-либо.

Иногда мог пошутить – сдержанно, но тонко. На одном из собраний московского духовенства Патриарха спросили, что делать в случае незаконных требований налоговых инспекторов.

– Посылайте их… – начал отвечать он, затем выдержав фирменную пятисекудную «качаловскую» паузу, – …обратно.

Покойный Патриарх не был глубоким интеллектуалом. Тексты, которые мне в огромном количестве приходилось для него готовить, он правил минимально – обычно менял два-три слова, скорее для проформы. Иногда, правда, мог попросить переписать текст какого-нибудь соболезнования или поздравления:

– Здесь надо потеплее. Не так формально.

В его отношении к церковной жизни было что-то от рачительности русского барина с немецкими корнями: он всегда держал в уме точное количество приходов, монастырей, клириков… Очень многих помнил в лицо и по имени. Никогда не выпускал из рук кадровых и финансовых вопросов, хотя это, по правде сказать, и тормозило некоторые процессы.

Я познакомился с тогда еще митрополитом Алексием в Пюхтицах. В этот женский монастырь в Эстонии он очень любил приезжать и, к сожалению, почти полностью лишился этой возможности после распада СССР, в бытность Патриархом. Там он служил, а чаще просто молился в алтаре, поминал живых и усопших. Собирал грибы в соседних лесах, ездил один на машине по окрестностям, беседовал с монахинями. В дни моего с ним первого соприкосновения митрополит переживал один из самых непростых моментов своей жизни. С поста управляющего делами Московской Патриархии его сдвинула при помощи светских чиновников группа молодых церковных деятелей, напропалую рвавшаяся к Патриаршему престолу при позднем Патриархе Пимене, окружив его, уже очень немощного, «заботой». Митрополита Алексия «сослали» в Санкт-Петербург с оставлением за ним Эстонской епархии и поручением управлять еще и Новгородской.

– Три епархии, – вздохнул владыка, садясь в машину, когда уезжал из Пюхтиц вскоре после нового назначения.

На самом деле была еще и четвертая – Олонецкая на территории Карелии. Конечно, этот немолодой уже человек переживал. Некоторые прямо говорили: «Звезда «барона» закатилась, в Москве ему делать нечего». «Бароном», между прочим, владыку называли за глаза иерархи, бывшие выходцами из русских сел.

Однако тот факт, что митрополит Алексий 21 год был управляющим делами Московской Патриархии, курируя жизнь церковных регионов, стал ключевым на выборах нового Патриарха. Главы епархий – тех самых регионов – хорошо его знали и, кстати, ценили его прежде всего за предсказуемость. Между прочим, митрополит Владимир (Сабодан), который уступил митрополиту Алексию на выборах лишь 23 голоса, также был управляющим делами – действующим на тот момент.

Вскоре после этого началось церковное возрождение. Патриарх Алексий не был главным его двигателем, но он умело снимал препоны, благословлял довольно рискованные, почти безнадежные мероприятия вроде кампании за восстановление Храма Христа Спасителя, давал «раскрутиться» талантливым и энергичным людям (иногда, впрочем, не лучших нравственных качеств). В общем, старался не мешать, а когда надо, тактично помогал и прикрывал. Почти никогда не доводил дело до репрессий – если они и происходили, то не по его инициативе. При всем динамизме церковной жизни 90-х и 2000-х годов Патриарх придавал ей устойчивость и стабильность. Это ценили и помнят до сих пор.

Впрочем, в последние годы жизни Алексий II откровенно перекладывал решение многих вопросов на будущее поколение. Стабильность постепенно порождала скуку и уныние. Многие понимали: наступила пора, которую католики называют «концом понтификата» – тишина на фоне подковерной подготовки к выборам. Ситуация усугублялась болезнями Святейшего и все меньшей его доступностью – даже для передачи документов.

Первый Патриарх XXI века был свидетелем и продолжателем дореволюционных традиций. Он не отличался взрывной религиозностью – его вера была спокойной и ровной. Служил он неспешно, мирно. Друзей и духовных учеников у него практически не было. В 80-е годы его называли «неприступным» – он таким и остался до конца дней, при всей внешней непринужденности в общении. Все эти качества помогли не просто выжить в разные эпохи, но соединить их. И, конечно, трудно представить себе человека нерелигиозного, человека из мира чиновников, военных или из «творческого сословия», кто остался верен себе и одновременно деятелен в столь разные времена досоветского, советского и постсоветского пространства.

Патриарх Кирилл

Среди учеников митрополита Никодима (Ротова) Владимир Гундяев был, наверное, самым талантливым. Одаренность ему была свойственна не только интеллектуальная (попадались и люди более успешные в науке или творчестве), но и, так сказать, «структурная» – он умел руководить и стремился это делать. Стать в 28 лет ректором Ленинградской духовной академии, где трудились маститые профессора, – дело нешуточное. Будучи воспитан в семье священника, Владимир унаследовал веру с детства и, как утверждают питерские церковные старожилы, в юном возрасте играл в богослужение – так делают многие дети-«поповичи».

Формирование характера будущего Патриарха происходило в очень проблемных условиях. Шло время малоизвестных, но весьма жестких «хрущевских» гонений на религию, начавшихся в 1958 году и остановившихся только после отставки «прогрессивного» генсека. Оттепель, коснувшаяся ученых и публицистов, для Церкви обернулась лютой стужей. Священников тогда сажали нечасто, но храмы закрывались массово. Главное же – вся общественная атмосфера стремилась показать: верующие являются отсталой социальной группой, которая скоро исчезнет. Церковная молва утверждает, что Хрущев даже обещал показать по телевизору «последнего попа». У религиозных родителей отбирали детей, в школах жестко «прорабатывали» молодых людей любого вероисповедания, в вузы им было практически не поступить.

Делались попытки – и небезуспешные – сдерживания Церкви изнутри. Рукоположение молодежи, особенно городской и интеллигентной, могло стоить епископу кафедры. Закрывались «кузницы кадров» – монастыри и семинарии, причем формально решением церковного начальства. На территории нынешней России оставалось два действующих мужских монастыря (и ни одного женского), две академии и две семинарии. Стимулировался отход священников от веры, и случаи такого отхода становились поводом для широкой пропаганды. Например, ушедший из Церкви в 1959 году профессор Ленинградской духовной академии протоиерей Александр Осипов начал ездить по стране с атеистическими лекциями и писать антирелигиозные книги, которые издавались огромными по нынешним меркам тиражами.

И в школе, и в культурно-общественном пространстве верующему молодому человеку говорили: у тебя нет будущего. Все «прогрессивные» дороги, увлекавшие тогда юношество – наука, космос, «великие стройки» – подавались как прямо противоположные религиозному образу жизни. В этих условиях большинство детей священников не шло по стопам отцов – многих отговаривали сами родители. В семинарии поступали ребята из деревни, причем обычно малороссийской и молдавской. «Чудиков-интеллигентов» не брали. В общем, у юного Владимира был непростой выбор. И, судя по всему, он некоторое время колебался: после 8-го класса, будучи, очевидно, из-за веры не принят в старшую школу (у меня была та же история), он пошел работать в геологическую экспедицию. Однако в семинарию поступил уже через три года – сразу по достижении 18 лет, раньше было нельзя.